Эта дорога в Кувандыкском районе Оренбуржья спускается к урочищу Марченков хутор.
Хутор стоял у реки Дергаиш (левый приток Губерли). С противоположного склона в Дергаиш впадает еще одна маленькая речушка – Берлюзяк. А на стрелке – кладбище хутора Марченкова. Здесь похоронены предки яркого российского писателя Владимира Маканина.
Сам он, Маканин, ребенком, в послевоенные годы жил здесь, в благословенно-малолюдном месте, у своей бабушки.
Марченков хутор давно разрушен. Одни фундаменты – лапогрейки шустрых ящериц – встречают случайного проезжего. Но поселение не умерло. Оно, в духовной своей ипостаси, живет на страницах Владимира Маканина, пытаясь этой своей незримой формой передать и красоту, и чувственную полноту земную: нагретость скал, остуженность вод, терпкие ароматы трав, радующих тех, кто научился различать отличия одной полыни от другой, полутона в разных ее видах…
В повести «Голубое и красное», вспоминая деревенское детство, Владимир Маканин особо отмечает нескученность пространства здесь: «Дворы были отнесены далеко, и соответственно были далеко дети – лишь вдали мелькали их ситцевые рубашонки. И вот в долгом и, казалось, никак не кончающемся одиночестве он мог ходить теперь все расширяющимися кругами, рассматривая и узнавая выпавшую ему географию: тесноты не было – была свобода. Был спуск к речке по огородной тропе. Была полынь в рост человека – стояла серо-белыми островами…»
Тесноты здесь нет по-прежнему, и по-прежнему свобода жалостливо омывает любого, кто хоть раз испытал на себе ужас неразборчивой человеческой спрессованности в каком-нибудь подмосковном (или уже московском?) Солнцеве-Битцеве… Здешняя свобода искренне соболезнует тем, кто вдруг случайно вырвался оттуда, от своих мрачно-затучных убого-ячеистых Жилищных Комплексов, и кто не менее случайно проник сюда, на фундаменты иного жизнеустройства, на основания вольготности, продуваемости всеми семью ветрами, на опоры, откуда открыты каждому мириады звезд…
Хотя на этих, марченковских, полуразрушенных фундаментах – свои боли. Никто ведь никогда не утверждал, что свобода, ее «расширяющиеся круги» – безболезненны, бесчувственны, без тоски и страданий.
