Сегодня - еще один рассказ Анны Пономаревой. Недавняя публикация о ней и о ее книгах была очень тепло встречена читателями: https://dzen.ru/media/id/61e03317c576b86e739cdf25/anna-ponomareva-zapiski-starevscicy-64d6448cb761d411a575863e
Подзаголовок у "Марсианина" - Быль. Рассказанная однажды ее отцом Густавом Антоновичем...
Мой отец никогда не был художником, он в ту далекую пору был инженером и состоял в большой дружбе с прекрасным русским художником Анненковым, как говорил мой отец, с Юрочкой.
Водопад всевозможных выставок обрушился на головы граждан, проживавших в 20-е годы только что ушедшего столетия. Обыватели барахтались, захлебывались в разнообразных творческих течениях, вовлекались в многочисленные споры и препирательства о месте искусства в жизни индивидуума, заставлявшие почти каждого художника кидаться в драку по вопросам искусства, даже если он не понимал порой предмета спора. Изможденные, небритые, нечесанные художники охраняли ворота своего творческого кредо, презирали инакомыслящих и жаждали их крови. Некоторые благоразумно отгребали к спокойному, натуральному берегу, чтобы с ехидством или юмором наблюдать за битвой в упомянутом творческом водовороте.
Как говорил мой отец, «Юрочка очень любил творчески похулиганить». И вот однажды неугомонный Юрочка предложил отцу создать в соавторстве абстрактную скульптуру, изображающую Марсианина.
Предметы для создания скульптуры были разнообразны и подчас совершенно несовместимы. Добывать их друзья отправлялись на барахолку. Художественный гений Анненкова и инженерная мысль отца реализовывались в многочисленных эскизах и чертежах, так как скульптура была огромная и сложная. Но реализация этих творческих поисков была не возможна без мощного штриха, так сказать, изюминки, а она безнадежно ускользала. И Юрочку не радовало даже приобретение старинного громадного унитаза.
И вдруг его осенило!
«Нам необходим старый велосипед с одним большим и одним маленьким колесом», — просиял он.
Поставленная зaдачa была трудноразрешима. Напрасно друзья многократно рыскали по барахолке. Им удалось приобрести старинную крышку для унитаза, что несколько оживило творческий процесс и в комплекте с ранее приобретенным предметом давало неплохую перспективу в развитии композиции, но без велосипеда проблема так и оставалась в творческом тупике.
Пришлось творцам обратиться за помощью к одному юному энергичному поляку, который весьма сочувственно относился к великому замыслу. Денег у ваятелей было мало, да и поиздержались они на приобретении нестандартных предметов. Вся надежда была на жизнерадостного и азартного поляка, и тот мужественно и самоотверженно погружался в недра барахолки и был вознагражден однажды за свое трудолюбие и упорство.
В маленьком закутке старьевщика-еврея он обнаружил, наконец, вожделенный велосипед. Придав своему лицу безразличное выражение, поляк осведомился о цене. «Десять рублей за эту почти новую вещь и катайтесь себе на здоровье», — был ответ. Поляк негодующе вскинул брови: «Два рубля за эту рухлядь, и будьте счастливы, что еще не перевелись на свете чудаки, желающие ее купить». Торг разворачивался не на шутку, и уже несколько болельщиков с интересом наблюдали за спектаклем. Первые два часа торга собрали уже довольно многочисленную компанию болельщиков, которые разделились — одни делали ставки на старого еврея, другие отдавали свои симпатии молодому поляку.
Поляк якобы решительным шагом покидал поле боя, еврей трогательным голосом окликал его, цепляясь с нежной улыбкой за рукав поляка. Сбавляя цену, еврей клялся, что бессердечный юноша доведет его до разорения и только личная симпатия позволяет ему вести этот глупый торг вместо того, чтобы сидеть уже спокойно дома, а не портить себе и так расшатанные нервы.
Шел четвертый час торга, болельщиков уже было не счесть и кольцо торгующихся сомкнулось, но оба спорщика по-прежнему виртуозно исполняли свои роли, сопровождая их замысловатой пантомимой, совсем как на арене цирка.
«Вы мечтаете выпить из меня всю кровь, да мне эта развалина совершенно не нужна, что я вообще тут делаю?» — вопрошал поляк, скользя рассеянным взглядом по напряженным лицам болельщиков.
«Если они вам не нужны, то почему вы передо мной и не отвяжетесь от старого человека?» — парировал еврей, выразительно вздергивая плечами.
«А я и ухожу, но вы же не даете и цепляетесь, как будто я вам должен? Мое последнее — три рубля», — крикнул поляк, совершая выразительную пантомиму немедленного ухода.
«Четыре рубля и пусть мне будет плохо до конца моих дней», — воздевал к небесам руки еврей.
«Этот хлам стыдно вообще показывать в приличном месте и смотреть при этом людям в глаза. И так я выгляжу сумасшедшим. Три рубля!» — засунув обе руки в карманы, парировал поляк.
«Вы хотите, чтобы я смеялся от счастья, что вы меня грабите», — кротко заметил еврей.
«Я хочу, чтобы вы смотрели в другую сторону и никогда меня не видели. Я лучшие часы своей жизни провожу здесь и, неизвестно почему, порчу свою молодую жизнь», — виртуозно изображая свое непреодолимое желание разорвать круг болельщиков, визжал поляк.
Шел уже шестой час этой виртуозной импровизации. Было, с обеих сторон, затронуто множество общечеловеческих тем, приведено немало философских изречений и выкладок касательно мироздания и суетности всего сущего. Ровно через шесть часов нешуточной схватки старьевщик возвел глаза к небу: «Три рубля пятьдесят копеек. Я уже совсем умираю», — прошептал он, не отводя воспаленных глаз от небесной сферы.
«Заметано», — с видом победителя изрек поляк, крепко вцепившись в громадный руль велосипеда.
Расплатившись с евреем, под аплодисменты болельщиков, поляк двинулся к выходу. Он отошел уже на значительное расстояние и вдруг позади себя услышал такой знакомый дребезжащий голос еврея. Оглянувшись, он увидел, что тот бежит за ним следом с развевающимися пейсами.
«Сейчас я прокляну всю еврейскую породу», — изрек разгневанный и красный поляк, остановившись в позе боксера на ринге.
Запыхавшийся старый еврей подбежал к нему вплотную и с нежностью заглянул в его разгневанное лицо. «Если бы у меня был такой сын», — с горечью сказал он, вздохнув. Затем круто повернул назад, сгорбился и зашаркал к своей лавчонке.
Скульптура имела громадный успех, а потом как-то бесследно исчезла в шумном бурлящем водовороте 20-х годов. Остались только чертежи и наброски, да и они куда-то задевались.
«Но творить, плакать, смеяться, возмущаться, торговаться, любоваться и так далее — необходимо», — так говорил мой отец и, я думаю, он совершенно прав.
Фото Ольги Зябловой
