"Как ни крути, а старьевщик - очень полезное явление. В его голове множество полочек и потайных ящичков и, неторопливо блуждая по городским и сельским просторам, он собирает не только самоварчики, ломаные стулья, погнутые примусы, но может унести с собой целый городской уголок, развесистое дерево, луну, отраженную в маленьком прудике, да и сам прудик, и все это останется с ним навсегда, и он готов поделиться найденным и увиденным".
Из Предуведомления к сборнику рассказов "Записки старьевщицы", 2004 год
Несколько слов от издателя:
Григорий Иоффе
Нас познакомила Ольга Зяблова, вместе с которой они работали в Учебном театре на Моховой. Это был 2002 год, мы встречались у Анны Густавовны дома, в старой петербургской квартире, самой что ни на есть подходящей под склад самоварчиков и погнутых примусов. Тень времени лежала на каждом предмете. Но материальное хозяйку, это я понял сразу, интересовало гораздо в меньшей степени, чем, скажем, та же луна, отраженная в прудике вместе с самим прудиком.
Мы пили чай и говорили и о луне, не той, что на небе, а об ее отражениях не только в прудиках, но главным образом в наших головах, наших воспоминаниях и чувствах. О том, что накопилось за многие годы и теперь, когда она уже вышла на пенсию, заботило ее и искало воплощения. Единственным материальным в этой истории были написанные на бумаге слова и буквы - будущие книги.
В том же году в издательстве "Петербург - ХХI век" (название издательства автора вполне устраивало: все собранные им "вещи" относились к веку прошлому, и тем ценнее они будут в новом, только открывшемся) вышла книга "Ничего, кроме правды" с автопортретом на обложке, а затем, в 2004 и 2005-м - "Записки старьёвщицы" и "Под оранжевым абажуром", оформленные нашим дизайнером Алексеем Портновым.
Далее - два небольших рассказа из первой книги и автобиография Анны Густавовны Пономаревой, которая сама по себе - отдельное художественное произведение со множеством совершенно нематериальных самоварчиков и примусов.
Автобиография
Я появилась на свет тридцатого сентября 1930 года в городе Ленинграде. Отцу моему тогда было 49 лет, а маме – 34. Отец мой, Густав Антонович Кук, был профессором, доктором технических наук. Работал он в Холодильном институте (Ленинградский институт холодильной промышленности). Он написал книгу «Процессы и Аппараты» о пастеризации молока. Эту книгу печатали на многих языках, в том числе и на китайском. Мама моя, Кук Надежда Сергеевна, в двадцатые годы работала секретарём в Министерстве культуры под началом Марии Рудольфовны Менжинской.
Воспитание мое до школы было домашним и строгим. Первые мои воспоминания – это прогулки в Летний сад. В капоре, в перчатках. Ни в коем случае нельзя косолапить, пальцем показывать ни на что тоже нельзя. Носки туфель должны быть врозь, нужно молчать в присутствии взрослых. Зато можно смотреть по сторонам. Эта привычка смотреть и рассматривать сохранилась у меня до сих пор…
В школу я пошла сразу во второй класс.
В 1941 году началась война и блокада. Мы с родителями покинули Ленинград в 1942 году, в январе месяце. Уехали мы с Холодильным институтом, в котором преподавателем работал мой отец. Уехали в Курганскую область, в село Чаша. В 1944-м переехали в село Молочное под Вологдой. Там и встретили Победу.
Когда я училась в школе, я часто ходила в Театр юного зрителя под руководством Брянцева. Смотрела спектакли «Том Сойер», «Ворон», «Сын полка». Думаю, что эти спектакли оказали большое влияние на мой выбор профессии.
В 1946 году вернулись в Ленинград. В 1950 году я окончила школу и поступила в Художественно-промышленное училище имени Мухиной, на скульптурное отделение мастеров, трёхгодичное. Моей дипломной работой был «Павлин» в зале Мира Павловского дворца.
В 1954 году поступила на государственные курсы иностранных языков. Изучала английский язык, проучилась три года. Работу с этим образованием найти было очень трудно.
Ещё будучи в школе, я ходила в частную художественную студию очень известного в ту пору художника Эберлинга.
Занимаясь на курсах иностранных языков, параллельно работала секретарём «Общества коллекционеров». В 1956 году поступила на работу в Бюро пропаганды Союза писателей на улице Войнова, 18. В качестве литконсультанта. Познакомилась с множеством писателей и поэтов: Берггольц, Граниным, Дудиным, Орловым, Пикулем, Успенским, Володиным, Андрониковым, Вознесенским, Козаковой, Шолоховым. Писатель Пикуль был в меня влюблён. Позднее в Союзе появился запрещённый Бродский. Его не пускали, а он всё равно прорывался и сразу от дверей начинал читать свои стихи.
Всех просто не охватить воспоминаниями. Потом в Союз писателей привозили опальных Ахматову и Зощенко, их показывали журналистам. Дескать, они живы и якобы в полном порядке...
В 1962 году поступила в Театральный институт имени Черкасова на Моховой в качестве студентки кафедры кукол, которую возглавлял М.М. Королёв. В этом же году родила сына Сергея.
Во время моей учёбы там работали Акимов, Тимме, Товстоногов, Толубеев-старший, Макарьев. С ними я немного общалась...
Моей дипломной работой был спектакль «Кукла-67» в соавторстве с Лианорой Боровинковой.
Осталась работать на кафедре кукол художником. Оформляла многие работы и спектакли студентов и выпускников моей кафедры.
Получилось несколько удачных спектаклей, поставленных Королёвым на сцене Учебного театра. Такие, как «Голый король», «Золотой ключик», «Винни-Пух», «Солнышко и снежные человечки», «В гостях у кукол»…
Затем ушла с кафедры и перешла работать заведующей учебно-производственными мастерскими Учебного театра. Оформляла такие спектакли, как: «Ах, эти звёзды!», «Зримая песня», «Три сестры», «Зойкина квартира», «Летучая мышь», «Вестсайдская история», «Двенадцатая ночь», «Лето в деревне», «Красное вино победы», «Удалой молодец – гордость Запада», «Братья и сёстры», «Фанфан-Тюльпан». В это время работали такие известные мастера, как Лебедев, Кадочников, Горбачёв, Владимиров, Шведерский, Гриншпун, Кацман, Товстоногов, Петров, Агафонов, Брянцев.
В 1985 году вышла на пенсию, продолжая работать всё в том же Театре. В 1993 году ушла из него и стала жить простой «домашней» жизнью.
Фотографии из архива Сергея Пономарева-Кук
Урок марксизма-ленинизма
(Быль)
Нинель Ивановна была невзрачная женщина средних лет, облаченная в несменяемый кримпленовый костюм тусклого табачного цвета. Она обладала вислым сизоватым носом, который охлаждала посредством оттопыривания нижней челюсти, дабы направлять струю воздуха изо рта в нужном направлении, то есть на кончик упомянутого носа.
Глаза ее были серые, бесцветные, но иногда в них просыпалась яркая мимолетная искорка и тут же гасла.
Из-за этой малоуловимой искорки она мне очень нравилась, располагала к себе, хотя преподавала она у нас марксизм, который мой батюшка неуважительно сравнивал с опилками, смешанными с вазелином, но это
к делу не относится.
Эта унылая и мрачная наука формировалась в совершенно несъедобные для нас пилюли, которые мы должны, обязаны были заглатывать четыре раза в неделю без какого-либо согласия с нашей стороны.
Мы, конечно, к этому совершенно привыкли, но усваивать пилюли организм отказывался и они покидали нашу плоть в том же
количестве, не оставляя в нашей субстанции никакого следа. Мы к приему пилюль полностью приспособились и параллельно активно занимались побочными делами и размышлениями совершенно другого свойства,
сообразуясь со своим вкусом.
Итак, шло интенсивное внедрение очередной порции пилюль!
Рядом со мной сидела милая девушка Зина, круглолицая, чернобровая и румяная, с очень толстой блестящей косой и ясными серыми глазами. Подперев румяную щечку рукой, Зина внимательно и неподвижно созерцала Нинель Ивановну.
Нинель Ивановна подошла к нашему столу, охладила свой сизоватый нос своим любимым способом и тут-то в ее тусклых серых глазах проскочила мимолетная искорка!
— Зина, — спросила она зудящим голосом. — Как звали Феликса Эдмундовича Дзержинского?
Ясные глаза Зины безмятежно, не мигая, глядели на Нинель Ивановну.
— Серго Орджоникидзе! — ответила она без запинки.
А Нинель Ивановна, ничего на это не сказав, пошла дальше по рядам, продолжая раздавать пилюли, сопровождая их прием своим зудящим ровным голосом.
И тут я еще раз подумала: какая она симпатичная, наша преподавательница по марксизму.
Гуманистки
(Быль)
Мы были в бело-розовых тонах, как безмятежное, умытое росой летнее утро. В пыльном летнем городе сияло солнце, наши глаза тоже, щечки рдели некосметическим румянцем. Вера в гуманизацию и прекрасное непоколебимое будущее распирала наши девичьи формы.
Подплыл, переваливаясь, как перегруженная баржа, автобус с раздутыми боками и плотно закрытыми поколоченными дверями. Сквозь мутные стекла окон автобуса на нас смотрели неподвижные суровые глаза счастливцев, попавших внутрь. Двери, безнадежно закрытые, надулись, как щеки трубача и, о ужас!..
Из плотно закрытых створок двери торчала человеческая рука, безжизненная и вялая, как флаг на мачте в полный и долгий штиль.
Какой кошмар! Мы заметались вдоль неприступных стен автобуса, с помощью страстной пантомимы и воплей рассказывая о страдальце внутри автобуса. Невозмутимая суровость обитателей автобуса нас потрясла, а отрешенный взгляд шофера гасил всякую надежду на гуманное разрешение трагедии. Автобус тронулся, двери не открылись, обрекая
обладателя руки на неимоверные страдания.
Но вдруг... Вялая рука между створок обрела жизнь и сложилась в энергичную фигу, проплывшую мимо наших разгоряченных носов,
и скрылась в клубах выхлопных газов. Затихнув надолго, мы, наконец, посмотрели друг на друга и... заржали, как два жеребенка, увидевших маму-кормилицу. А солнце сияло, наши лица тоже. Как весело и хорошо жить в пыльном городе.