Продолжение публикации выдержек из мемуаров царского, белого и парагвайского генерала Ивана Тимофеевича Беляева.
С предыдущими публикациями вы, мои дорогие читатели, можете познакомиться в моей подборке "О мемуарах генерала Беляева", а о самом генерале прочитать в очерке "Чему нас учит Чакская война".
Иван Тимофеевич Беляев был дважды женат. И оба раза, если так можно выразиться, "нелегально". То есть без разрешения офицерского суда чести, которое тогда для этого требовалось. И которое ему, гвардейскому офицеру, суд чести ни за что бы не дал. Потому что его избранницами оба раза были "простолюдинки".
Первая его горячо любимая супруга Маруся умерла в результате болезни. А ради второй он перешел из гвардии в "самую паршивую батарею самого захудалого дивизиона" на Кавказе (читайте об этом "Как герой Парагвая вывел в передовые "самую паршивую батарею"). Со своей Алей, Беляев прошел Первую мировую, гражданскую и эмиграцию.
Вот что какую историю он рассказывает о своем первом браке.
"Наверное, существуют поветрия не только в виде эпидемических заболеваний, они захватывают массы и в других отношениях. Не успел я тайно повенчаться, как выяснилось, что не я один прибег к такому способу разрешения этого жизненного вопроса.
Через несколько дней писари показали мне секретнейший запрос, исходивший от командующего войсками гвардии о предоставлении ему списка офицеров, находящихся в тайном браке. Великий Князь (Павел Александрович) сам только что обвенчался без огласки и теперь заинтересовался, кто еще додумался до такого решения.
В бригаде были офицеры, находившиеся в постоянной связи, но женатых церковным браком без огласки не оказалось.
Всем известен брак молодого конногвардейца Бискупского, связавшегося неразрывными узами с певицей Вяльцевой. Как мне говорили, товарищи поддержали его морально, предоставив дамам самим принимать юную чету или уклоняться от этого. Он с женою бывал у моего брата Николая Тимофеевича, своего товарища по выпуску.
Брак был заключен по самой пламенной любви; впоследствии он отдал свою кровь, чтоб спасти ей жизнь. Кто бы посмел становиться между ними в этом случае?
– Маруся, – сказал я однажды, вернувшись домой, – на всякий случай: если ко мне нагрянет неожиданный визит, будь готова.
– А что мне делать тогда, Заинька?
– А вот что: приготовь себе место в гардеробе и, в случае чего, спасайся туда…
Предчувствие меня не обмануло. После обеда мы оставались одни, прислуга побежала за покупками. Вдруг звонок…
– Маруся, спасайся!
Я подошел к дверям. За ними стоял капитан Свидерский-Пономаревский, мой новый командир".
Свидерский довольно неуклюже объяснил свое внезапное посещение, после чего Беляев сам предложил ему осмотреть квартиру.
"– Вот, решился нанести тебе визит.
– И прекрасно. Хочешь взглянуть на мое новоселье?
– Какая прелестная уютная квартира! Это столовая?
– Да. А направо мой кабинет. На кушетке всегда спит мой отец (комендант Кронштадта), когда приезжает из Кронштадта. Ему нравится, что там села одна пружина, и он уверяет, что эта ямка доставляет ему величайший комфорт.
– Там спальня… заходи!
– О, как уютно! Это портрет твоего батюшки?
– Да, он был тогда помоложе.
– А эта дама?… Какая красавица!
– Это моя мама. Я не знал ее, она скончалась через пять дней после моего рождения.
– Какое чудное лицо! Ну, я ведь только на минутку, пора домой! — Я запер двери".
Вот как Беляев объяснил свое вынужденное вранье супруге.
– Маруся!
Моя фея уже выпорхнула.
– Не догадался?
– Может быть, и догадался. Но ведь я не хотел его компрометировать в качестве сообщника моего преступления. Так спокойней и мне, и ему!
А теперь самое, на мой взгляд, потрясающее — размышления Беляева о том, к чему привели подобные ограничения, наложенные на офицерский корпус.
"При всем нежелании углубляться в решения социальных вопросов, я не могу удержаться здесь, чтоб не высказать моего личного убеждения. Ранее на офицеров не накладывалось никаких ограничений в отношении брака. Мой отец в 22 года женился на 20-летней девушке, имел от нее пятерых детей, и лишь неожиданная болезнь прервала их счастье десять лет спустя.
– Мои дети, – постоянно говорил он, – не получат от меня наследства. Я оставляю им только безукоризненное имя и безупречную кровь.
И это была правда: все врачи, лечившие его потомство, подтверждали это. Но на его детей уже было наложено тяжелое ограничение: в наше время офицеру разрешалось жениться только в 23 года, и то при условии внесения реверса в 5000 руб., как гарантии, что супруги могут жить прилично; в наше время офицеру в 28 лет уже можно было жениться без реверса, но, тогда как прежде для брака требовалась лишь санкция командира, теперь уже требовалось разрешение общества офицеров (суда чести).
Таким образом, правительство накладывало двойную узду на цвет отборной молодежи. Сказать девушке: «Дожидайся меня пять лет», – это значило отказаться от ее любви. Требовать приданого, значит, надругаться над святыми ее чувствами.
Юноша в 22 года, если он вполне здоров и нормален, должен жениться, иначе его организм будет жестоко страдать. У иных подобное воздержание действует на психику, у других – на сердце. Есть исключения, которые под влиянием беспредельной любви, чувства стыда и чести или глубокого религиозного подъема борются с этим, – но это подвиг, которого нельзя требовать от масс, точно так же, как нельзя заставлять каждого ходить по канату.
В нашем выпуске было 70 молодых людей. Из них девять окончило училище такими же чистыми, как любая их сверстница. Но общий взгляд на нравственность был иной. С казенной точки зрения, училищный врач доктор Николаев в первые же дни поступления прочел лекцию по обращению с проститутками, дабы не захватить болезни. Взгляд его был чисто утилитарный: для изучения серьезных наук необходимо ясное и спокойное мышление; для сохранения душевного равновесия надо жить нормальной половой жизнью. Результаты немедленно сказались: трое захватили сифилис с первого же отпуска. Сколько же переболело поздней? Более счастливые находили разрешение в связи с замужними дамочками – по их мнению, в Петербурге все были «такие». Интимная жизнь остальных мне осталась неизвестной. Но среди молодежи вообще существовало убеждение, что каждому приходится переболеть «детской болезнью» в той или иной форме. Вот что выродило наше поколение! Вот что сгубило наше потомство! Война и революция докончили остальное.
Никакая цивилизация, никакая медицина, ни даже гигиена не восстановят того, что погубило отсутствие духовной культуры, презрение к идеалам, аукцион всего святого ради получения каких-то засаленных бумажек (видимо, Беляев имеет в виду деньги в виде приданного), которыми дьявол дурачит лучшее создание Творца.
Кто получил от этого материальную выгоду, не берусь решать: проститутки, «дамочки», врачи – но государство вместо здорового, хотя и обнищалого поколения получило тысячи венериков, не способных на какой-либо душевный порыв и позабывших стыд и совесть".
Беляев ставит вопросы:
"Зачем же все это? Разве государству, которое искусственно разводит у себя облагороженные породы животных (Беляев имеет в виду, в первую очередь, коневодство), невозможно уделить немного внимания на сохранение крови своих граждан, не ожидая, пока все лучшее в мире измельчает и покроется плесенью и жизнь превратит всех нас в двуногих скотов?".
Беляев, которому во время написания мемуаров было уже около семидесяти, делиться опытом и делает выводы. Причем делает это с неутраченной страстью, вызванной силой все еще владеющей им настоящей любви:
"На закате дней только среди простых людей я видел неиспорченных юношей, которые стрелялись из-за неотвеченной любви, видел девушек, которые честно смотрели в глаза и говорили:
– Не бойтесь, начерно я не пойду замуж!
Счастливым браком можно назвать лишь такой, в котором безграничная и безотчетная любовь, и пламенная страсть сливаются в одну божественную гармонию. С этим счастьем уже ничто не может сравниться на земле. Такая любовь перерождает обоих, наполняет их души небесной радостью, заставляет их забывать все тягости жизни… Чувствовать себя любимым тем самым существом, которое вы любите как свою душу, – что может быть выше этого? Если вы нашли такую любовь, о-о-о! Не щадите для нее ничего! Все остальное – прах в сравнении с неземной радостью обладания. А разве легко встретить подобное чувство на земле?
Какое право имеет человек или даже государство становиться между теми, кому Провидение ниспослало этот драгоценный талисман, залог бессмертия и небесной любви? Какое оправдание тем, кто ставит препятствия между любящими, стремящимися соединиться между собой навеки?
И если этот исключительный случай упущен, что ожидает каждого из них? Их ожидает полное разочарование. В их голове проносится мысль: «Нет в мире ничего, кроме материального блага. Все эти святые чувствования – увлечение, страсть, похоть, не более…» Нет, нет и нет! Не обманывайтесь. Всеми силами души я протестую против этого!.. Если вы не нашли этого клада, если вы прошли мимо него – виноваты прежде всего вы сами. Виноваты без прощения все те, кто вдохнул в вашу душу яд сомнения и цинизма… Эта небесная любовь, это соединение двух существ во единое тело, во единую душу существует, и сто крат счастлив тот, кто сознает это и прямой стезей идет к этой заветной цели. Это Царствие Божие на земле, это райское блаженство. Нет лучшей доли во всем нашем земном существовании, и только смерть прерывает его… впрочем, ненадолго!"
Не все из сказанного Беляевым представляется мне однозначным. Но, в том, что стремление государства регламентировать личную жизнь разрушает само государство, думаю, он безусловно прав. Именно это, как не удивительно — одна из главных причин крушения Российской Империи. (Читайте "Почему Великие Княгини вербовали заговорщиков против Николая II").
Говоря о том, что главная причина революции в том, что "низы не хотят", мы забываем вторую часть этого ленинского изречения — "верхи не могут". А не могут они из-за вырождения, о котором написал Беляев.
И это справедливо не только для дореволюционной России, но, думаю, и для СССР, где "борьба за высокую социалистическую мораль" привела к не меньшему лицемерию, чем в царствование последнего царя из династии Романовых. Но это уже другая история...
Следите за моими публикациями на ДЗЕН-канале "Путешественник во Времени"