Представьте: сидите вы дома, чем-то заняты, и вдруг - звонок в дверь. На пороге человек при рюкзаке и фотоаппарате представляется: "Здравствуйте! Я американец, путешествую. Хочу посмотреть, как русские живут. Можно мне сфотографировать вашу квартиру и попробовать вашу еду?". Слегка опешив от такого, вы осторожно соглашаетесь, а пару недель спустя друзья присылают его пост в интернете: без всякого злого умысла увлёкшийся поисками колорита гость спутал слова "вода" и "водка" и пишет, будто литром последней вы начинаете каждый свой день.
Эту, казалось бы, абсурдную ситуацию стоит держать в голове, когда едешь к оленеводам Ямала. Ибо здесь - настоящие оленеводы, которые живут в чумах, носят малицы и ездят в нартах вовсе не для вас, а с тем, что вам интересна их повседневная жизнь, нехотя смирились. А тут и наша команда Медиаразведки Туту.ру. приехала...
Позади - полторы сотни километров... но в тундре да на вездеходе это 8 часов езды, с остановками, которые у команды блогеров не могут быть короткими, растянувшиеся до 13 часов. Вот впереди показались три чума, у которых словно флаги висели на длинных шестах шкуры молодых оленей... Выйдя с трэколов, мы поняли, что нас здесь не ждут.
Хотя ехали мы именно сюда, организаторам с туристического портала VisitYamal так и не удалось созвониться с хозяевами напрямую. Зато дозвонились они до соседей, обещавших отправить гонца... и сдержавших бы своё обещание, если бы их стадо не атаковали волки. Нескольких оленей серые порезали, остальных - спугнули за перевал, куда срочно пришлось каслать (делать перекочёвку) и людям. Конечно, в те дни им было не до просьб праздных гостей, а потому наш визит начался с переговоров, успеха коих никто не обещал.
Вела их Зельфира, директор фирмы DiscoverYamal, сопровождавшая нашу команду вместе с инструктором Валерием. Он провёл инструктаж и по поведению, краткая суть которого звучало так: "нельзя всё, о чём вы НЕ спросили". От мужчин тут в общем требуется лишь простая вежливость: без спроса не заходить в чум, не трогать хозяйские вещи, не фотографировать людей.
Женщинам - сложнее: жизнь оленевода полна табу, особенно касающихся тех, кто носит в своём теле портал к иным мирам, где ждут своего часа не родившиеся души. Женщине нельзя прикасаться ко многим мужским вещам, что-либо перешагивать и подходить к чуму сзади на оси входа: если надо обойти - то спереди.
Переговоры, тем временем, явно шли напряжённо, но вот один из вышедших к нам молчаливых мужчин, представившийся Женей, узнал одну из наших участниц, которая и прежде бывала на Хадате. Я же по европейским лицам, по молчаливости и отстранённости, по тихим голосам я узнал хантов. Кочевники тундры вполне понимают свою экзотичность, но ненцы как-то более экстравертивны и бывают даже рады себя показать, в то время как ханты, как истинные финно-угры, держат дистанцию и обозначают границы.
Для меня стало открытием, что хантыйские кочевья заходят так далеко на север, но может быть, дело в ландшафте: если ненцы предпочитают просторы тундры, то хантам милее укромные долины Полярного Урала.
Наконец, усталая Зельфира вернулась к трэколам и сообщила, что семейный совет дал добро, но хозяевам нужен час на подготовку. Чем заняться в этот час, даже вопроса не возникло - за Хадатой колыхались оленИ:
Зельфира пошла было к водителям трэколов, но те заартачились: после 12 часов езды как бы и отдыхать нужно. Сказано то было очень резко, но путь на вездеходе сделал нас достаточными северянами, чтобы понять - мужики правы. Так что - переходим эту реку вброд!
Хадата оказалась мелкой (не выше колен) и относительно тёплой, но распадалась на множество каменистых проток. Если бы я не оставил в гостинице резиновые тапки - перешёл бы её не сбавляя шагу, однако такую ошибку сделал не я один. Вскоре позади раздался треск квадроцикла - на помощь гостям спешил Женя с нартой на прицепе. Я знал, что эти лёгкие, но очень прочные тундровые сани спокойно идут по болоту, а теперь обнаружил, что их полозья скользят даже между камней:
Пару метров на середине реки разогнавшиеся нарты и вовсе плыли:
Вот как это выглядело со стороны:
Оглянувшись, мы увидели водников, сплавлявшихся по Большой Хадате. Стойбище стоит на перекрёстке оленьих троп с туристическими маршрутами, а потому гости захаживают к его обитателям хотя бы по разу неделю.
"Олень для нас - всё" - эта фраза у ямальских кочевников звучит лейтмотивом. Не знаю, есть ли в мире другое животное, которое человеку разом и пища, и транспорт, и одежда, украшение, лекарство, стройматериал... Северные олени - один из шедевров эволюции, и своей экспансией по тундре сыграли едва ли не большую роль в вымирании мамонтов, чем человек.
У оленя много "фишек" - например, полые изнутри волосы, которые, накапливая тепло тела, действуют как двойное стекло. Или глаза, меняющие цвет от сезона к сезону: карие летние видят дальше и резче, зато голубые зимние различают всё инородное на белом снегу в темноте полярной ночи.
Даже непропорционально огромные рога неудобны лишь с точки зрения тех, кто никогда не носил их: мягкие, пушистые и пронизанные сосудами, они не только обеспечивают теплоотвод, но и удлиняют кровеносную систему, добавляя выносливости. За что зверь, впрочем, платит постоянной и мучительной жаждой соли, так что шутки про "ненецкий унитаз" ("на одной палке сидишь, другой оленей отгоняешь") - вовсе даже не шутки: в ожидании жёлтого снега олени обступают отошедшего до ветру человека так, что могут сбить его с ног.
Размером северный олень примерно с ослика, но представляет собой ещё более впечатляющий комок мышц до 220 кило весом: зимой они спокойно ходят по шею в снегу, а разгоняться могут до 60-80км/ч, недостижимых в тундре никаким рукотворным транспортом...
Бежать - вообще то, что олень умеет лучше всего на свете. Даже к "домашнему" стаду (хотя олени куда более дикие, чем, скажем, бараны или коровы) не подойти ближе, чем на полсотни метров, а сами оленеводы для поимки рогатых метают тынзян (аркан).
При этом олени никогда не кинутся в рассыпную - стадо сбивается в кучу и движется сплошной массой, образуя впечатляющие "леса" разветвлённых рогов. И под копытам их мелко вибрирует земля, а воздух наполняет хорканье - громкий звук, слегка похожим на случайный всхрап крепко спящего человека.
В какой-то момент, увлёкшись съёмкой, я услышал эти звуки позади себя, а обернувшись, понял, что нахожусь в круге метров 100 шириной - олени обходили меня с двух сторон. В хорканье вклинивались лай собак и свист пастухов: в этих краях оленей редко встретишь без оленеводов.
Оленеводство пронизывает всю Сибирь, и колыбелью его были Саянские горы, откуда 1500 лет назад тюрки выжили самодийцев. К концу позапрошлого тысячелетия предки ненцев достигли низовий Оби, где, впрочем, задержались ненадолго: вскоре с юга явились угры, также выжитые тюрками с Камы и Яика на Обь и далёкий Дунай.
Но важное свойство земли изгоев - каждая следующая их волна покидала Большой мир на более высокой ступени прогресса, а потому пришельцы всегда превосходили хозяев числом, мобильностью и умением воевать. Если другие угорские племена выбили себе место под солнцем в беспощадной Европе, то что уж говорить про Край Земли? Ненцы отступили ещё дальше на север, в голую тундру, где им предстояло сделать поражение - победой.
Шедевром архаичных технологий стали ненецкие нарты - столь же лёгкие, сколь и прочные, ну а чтобы понять, как много значит прорыв в транспортных средствах, достаточно взглянуть на карту расселения индоевропейских народов, общие предки которых изобрели колесо. Ненецкая нарта позволила людям подчинить колоссальные тундровые стада, не имеющие равных среди зверей по дальности своих миграций.
Зимой уходя от морозов и ветров, а летом от гнуса и пожаров, олени преодолевают до 1200 километров. С нартами ненцы обрели возможность ходить вместе со стадами, а потому уже в 17-18 веках стали самым успешным народом Арктики. И более того, ни коллективизация, ни оптимизация не смогли поколебать их образ жизни...
Один из самых неприличных вопросов в тундре - "Сколько у тебя оленей?", сродни городскому "Сколько тебе платят?". На первый взгляд, мигрирующие стада огромны - тысячи и тысячи голов, однако курс оленя к иным валютам вовсе не велик.
Рогатые делятся на множество каст: менаруи (вожаки), хоры (быки-производители), хабты (кастрированные ездовые олени), важенки (самки, в том числе молодые нетели и яловые, которые не дали потомства за год), хаптарки (бесплодные, но очень сильные и выносливые оленихи), а также белые олени (живой талисман стада) и авки, воспитанные не в стаде, а около людей, и потому совершенно ручные.
Авок тундровики холят и любят пуше, чем собак, но с практической точки зрения они - "неприкосновенный запас": когда всё остальное стадо далеко, хозяин запрягает авок. Ещё интереснее ситуация с использование стада, ценность которого определяют даже не мясо и шкуры, а транспорт.
Достаток оленевода, сколько бы денег он не имел, ограничивает грузоподъёмность его аргиша (нартового "поезда"), в который для перевозки самого необходимого скарба нужно запрячь минимум полсотни животных. Только вот при всей своей силе и скорости, олени не лягут передохнУть, а будут идти до упора и передОхнут. При ежедневном каслании единовременно может работать треть, в крайнем случае половина ездовых оленей. Так что простая арифметика показывает: "черта бедности" в тундре - это 300 оленЕй на семью.
Похожим образом на Крайнем Севере устроено и общество, где оленеводы, промысловики, поселковые, городские и вахта живут как бы в разных мирах. И хотя доля народов тут меняется в порядке перечисления от ненцев к русским, хозяйственные различия на Ямале гораздо важнее этнических.
Рыбаки и охотники здесь унифицировались по хантыйскому образцу, оленеводы - по ненецкому, но среди тех и других есть и ненцы, и ханты, и коми. Хотя всё-таки не без специфики: если ненцы в бескрайней тундре каслают почти непрерывно, а их летние и зимние пастбища могут быть разнесены на тысячу километров, то у хантов ритм немного другой.
Жители трёх чумов на Хадате делают в течение года около 20 перекочёвок, но почти все - осенью и весной: на этом месте стойбище находится около трёх месяцев из год в год. Да и сами маршруты короче: если ненцы с Ямала уходят зимой аж за Надым, то жителям этого стойбища путь в лесотундру Полуя, за 300-400 километров от Хадаты.
Само стойбище, каслающее нераздельно - это большая семья: в двух крайних чумах живут братья с жёнами, а в среднем - их дядя, которого мы и застали у стада. Мужчины в тундре - по умолчанию пастухи: круглый год 2 человека дежурят у стада сменами по 12 часов, и нам ещё повезло застать оленей в прямой видимости стойбища - бывает, что они уходят в горы, куда квадрик не проедет, а пешком за полдня не дойдёшь.
Когда же Солнце ушло за хребет, мы снова собрались у берега в ожидании Ямал-Такси, как блогеры прозвали Женину нарту.
И каждый из нас сделал в стойбище немало кадров, по которым и не скажешь сразу, какой на дворе век. Летние чумы в лесной полосе раньше крыли берестой, а в тундре - старыми, худыми шкурами оленей, стёртыми до замши: зимняя вещь тут с годами просто становится летней.
Теперь шкуры по-прежнему идут на зимние чумы, а вот в летних традиционные материалы заменились сначала шинельным сукном, а позже - брезентом. Им же крыты тюки на многочисленных нартах, которые в стационарном положении служат лабазами.
Механический транспорт на этом стойбище представляет квадроцикл, которым мужики иногда ездят по неотложным нуждам - например, на 72-м километр принять там посылку или что-то купить на фактории. Каслают ханты, как и встарь, на оленЯх, о чём красноречиво напоминает хорей - длинный шест с набалдашником, которым погоняют упряжку:
Где пастух - там и собака. Здесь это не грозные овчары, а юркие добродушные лайки:
Ещё один вид построек - очаги. Готовят тут на дровах, за которыми ездить куда ближе, чем за газом:
Но всё стойбище группируется вокруг чумОв, по которым, переходя из одного в другой, и распределилась наша группа. Чум - древнейшее жилище человека, не считая естественных пещер и одноразовых шалашей: сложить вместе жерди и накрыть шкурой - сейчас уже никто не скажет, какое племя первым догадалось это сделать, но было то, определённо, десятки тысяч лет назад.
В отличие даже от юрты, чум потрясающе прост: от 40 до 70 жердей, которым примерно соответствует числу шкур, сшитых в два нюка (покрывала). Собрать чум - не более часа времени, но как бы ни было тяжело поднимать деревянные жерди, их не заменят пластик и дюраль: для изготовления жерди хватит пары часов времени и острого ножа. Коническое помещение с дырой в потолке обеспечивает вытяжку - в чумах не душно, и даже очаги здесь чадили разве что под дождём.
Об этом нам рассказали хозяева: если в зимних чумах очаг сменился печкой-буржуйкой уже в 1920-30-х годах, то в летних был обычным делом ещё в 1980-х. И дело тут, кажется, даже не в том, что зимой печь нужнее: просто по снегу грузоподъёмность аргиша гораздо выше, чем по траве. С появлением в чумах печей тут стали класть и половицы - прежде на земляном полу устраивались лежанки из камышовых циновок и оленьих шкур, пологи над которыми образуют в пространстве чума как бы отдельные комнаты, согреваемые дыханием спящих людей.
Канонически, слева была мужская сторона, а справа женская, ну а напротив входа (обращённого как правило на юг) за очагом располагается "красный угол", в виденных нами хантыйских чумах украшенный атласным покрывалом с орнаментами в виде оленьих рогов и непременно - тремя крестами. Прежде там "жили" обереги и идолы, теперь - иконы, многим их которых явно сотня и более лет. Под их защиту хозяева складывают и всякое особо ценное добро, предохраняя его скорее от порчи и сглаза, чем от воров, коих просто не водится в тундре.
Но заметьте - перед иконами висит то ли рация, то ли спутниковый телефон: их оленеводам бесплатно выдаёт администрация и даже балас пополняет.
Под сенью чума дети играли в игры и смотрели кино (ибо сеть тут не ловится) со смартфонов, а лампочки под потолком светили от солнечных батарей. Евгений рассказывал о богатых знакомых, которые держат в чуме стиральную машину, электрочайник и микроволновку, а уж ЖК-телевизором и спутниковой тарелкой тут вовсе никого не удивишь.
Самое, пожалуй, потрясающее в быте тундровиков - то, что они вполне современные люди, которые не только прекрасно знают о достижениях прогресса, но и охотно применяют их. Чум, нарты, малица, архаичная люлька - не дань традиции: просто ничего удобнее для оленеводческих реалий прогресс до сих пор не принёс.
На стол оленеводы выставили, конечно, оленину - вкусное тёмное мясо с "замшевым" запахом, но тяжёлое, так что каждый кусок приходится долго жевать. На продажу оленей массово забивают осенью, а для себя - круглый год понемногу, с тем расчётом, чтобы мясо не надо было хранить. Ещё одна особенность оленя - до четверти выхода с него дают субпродукты, а потому язык, сердце, печень животного так же не редкость на чумовых столах.
Основной десерт в августовской тундре - ягоды, к которым хозяева щедрой рукой насыпали сахар. Ещё нас потчевали гречкой, конфетами, печеньем - быть может, от того, что эти лакомства для тундровиков по-настоящему ценны. Пили чай, очень вкусный независимо от заварки - видимо, благодаря воде.
Один из блогеров расспрашивал хантов про иван-чай, и узнав, что те его не пьют - охотно начал рассказывать, как его правильно собирать и ферментировать. Переглянувшись с мужем, хантыйка в ярком платье заметила, что это хорошая идея - "а вдруг у нас кончится чай?".
Как я понимаю, зимой проблема закупки продуктов стоит не так остро, как летом - тогда можно сгонять на снегоходе до посёлка, а вот чтобы доставить с оптовой базы в Лабытнангах запас продуктов на 3 месяца, нужен аргиш из 10 нарт.
Мужчины в тундре зимой носят малицы, а летом предпочитают простой камуфляж. Женщины - напротив, рядятся в яркие, разноцветные платья традиционного покроя, даже тут не отказывая себе в красоте. Жители чумов - немногословные и тихие, явно не привычные к праздным разговорам.
Мы расспрашивали их о жизни в тундре, а они нас - про Москву, явно находя многие нюансы мегаполисной жизни ужасными. Ну правда - как спать ночью, если привык в каждом шуме мотора ожидать события? Как доверять людям, когда каждого видишь впервые - один из вопросов был "правда ли в Москве опасно ходить"?
Тот же Евгений легче всего нашёл общий язык с штатным фотографом Сашей, который сам был родом из Инты: языком коми они владели на примерно равном уровне, да и таинственного Вузасянина, под которым все без исключения магазина соседней республики, вспоминать им было одинаково смешно.
Прежде гости норовили ещё и в паспорта заглянуть - у многих оленеводов местом жительства значилась "тундра". Теперь тундровиков прописывают прямо в сельсоветах: кочевник - не бездомный!
Всего на Ямале 16-17 тысяч кочевников (при том что в советское время числилось 10 тысяч) и ещё 9 тысяч "полукочевников" - у этих есть квартиры в посёлках, однако на несколько месяцев в году они переезжают в чум. Зачастую - даже без оленЕй: ещё в Антипаюте в свой первый приезд на Ямал я убедился, что чум может быть просто дачей. Вдобавок, тем, кто провёл в тундре сколько-то месяцев в году, сельсовет выдаёт справку о кочевом образе жизни, которая приносит много льгот.
Многодетным семьям полагается "Чумовой капитал" - это официальное название программы, по которой после рождения третьего ребёнка родителям выдают жерди, нуки и печь для готового чума. Причём это даже покруче материнского капитала: при средней цене живого оленя в 20 тыс. рублей зимний чум стоит около миллиона.
Детям кочевников выделяются бюджетные места в вузах: культработников и учителей готовит пединститут им. Герцена в Питере, чиновников и управленцев - московский РУДН, медики учатся в Тюмени, а ветеринары и зоотехники - в Омске.
Какого ещё вопроса не любят тундровики - это "как вы моетесь?", ибо знают о штампе, будто бы они не моются никак. На самом деле - печка, тазик, ковшик, мочалка. Но в целом, как ни крути, жизнь в тундре тяжкая.
Мужчинам - целый день кормить комаров или мёрзнуть у стада, женщинам - собирать дрова, топить печь (а зимой - ещё и следить, чтобы она ночью не гасла), смотреть за детьми, готовить, стирать в ледяной воде, ремонтировать... Так, я привёз сюда орехов и кураги к чаю, а также - несколько тюбиков клея-момента, и надо было видеть, с какой радостью чумработницы приняли этот дар: у мужей как раз сапоги ждут ремонта.
Входить в чум с подарком - правило хорошего тона, которое не оленеводы придумали, а те, кто понял их быт. Из съедобного, как я понял, лучше всего тут зайдут чай и кофе, из расходников - всё для ремонта от иголок и ниток до изоленты и клея, из подарков - налобные фонари и мультитулы, а самая ценная валюта Крайнего Севера - топливо.
В команде Медиаразведки некоторые заранее выяснили у организатора, сколько на стойбище детей, и подарили им блокноты, альбомы и наборы фломастеров. Маленькая девочка из тундры тут же нарисовала свою жизнь:
Но пора и честь знать... Оставшиеся три километра до озера Хадатаёнгалор мы вновь преодолели на трэколах, и поставив в свете восходивший Луны несколько палаток, попадали в них без сил. Красивейшее озеро, однако, заслуживает отдельного рассказа (ссылка в конце статьи)...
А мы вновь приехали на стойбище утром:
Тут ждали нас знакомые лица да оленина, черника и чай. Посредине я приметил крашенную нарту под расписным покрывалом - судя по таким же в музее Горнокнязевска, в неё запрягают оленя-вожака, а саму - ставят "локомотивом" аргиша. Видимо, тоже не просто так: цвета и орнаменты - по сути флаг хантов.
Но главным утренним впечатлением стойбища стал олений брод - на том берегу стадо, колыхаясь однородной серой массой, медленно стекало к реке:
Северный олень, не в последнюю очередь благодаря всё тем же полым волосам, чуть ли не лучший пловец среди копытных - известны случаи, когда олени переплывали проливы в несколько десятков километров шириной. Хадата им по колено:
А некоторые продолжали щипать траву и листья стланника: вопреки расхожему мнению, ягель - не основной корм оленей, но их спасение лютой зимой и в бескормицу. Больше всего на свете рогатые любят грибы, причём ещё и чувствуют в них любую гниль безошибочно: оленеводы грибы не едят, так как знают, что если гриб торчит из земли - значит, его забраковало стадо.
Выйдя на берег, оленья масса заструилась вверх:
Но приглядевшись, можно заметить, что вся она идёт за менаруи - косая сажень в рогах:
Стук копыт и хорканье нарастали, но стадо не дошло до чумов, встав за сотню метров от стойбища:
Так выглядит мир оленевода...
Мы коснулись его мельком, но даже эти впечатления - из тех, что остаются на всю жизнь:
Земля из двери чума выглядит иначе:
Мы уезжаем, а они остаются. Совсем скоро прилетит вертолёт и увезёт их детей в интернаты, а холода заставят людей сниматься с места и гнать свои стада на Полуй:
В двух чумах из трёх взрослые общались по-хантыйски, а дети везде растут уже полностью русскоязычными. Конечно, я расспрашивал хантов и о том, возвращается ли молодёжь из интернатов в тундру или их затягивает поселковый комфорт?
Мне отвечали, что кто-то остаётся там, кто-то нет, а иные девушки, пожив в посёлке, снова попадают в тундру как жёны оленеводов. К тому же, большинство ямальских оленеводов - частники, и в тундре вполне могут накопить себе на безбедную старость в посёлке. Так что древнее дело кочевников живёт, и следующее поколение готово к его продолжению.
См. также:
Озеро Хадатаёганлор - жемчужина Полярного Урала.