НА СНИМКЕ — полевая армейская хлебопекарня. Третий Белорусский фронт. Более сорока лет тому назад фотокорреспондент «Известий» Сергей Косырев увидел ранним утром и запечатлел на пленку — не подозревая, что для истории! — будничный и по-своему героический труд солдат прифронтового тыла: хлеб ночной выпечки, еще теплый, готовят к отправке на передовую.
Посмотрите на этих солдат. Спокойны, деловиты. Отложили оружие, заняты отнюдь не войной. Хотя, если разобраться, могло ли быть на войне «невоенное» дело? Фронт от каждого — в окопе ли, в штабе, санчасти или полевой кухне — потребовал четкого исполнения воинского долга. Бережно и аккуратно взвешивают солдаты буханки хлеба, укладывают на подводу. Это их фронтовая работа. Не самая сложная, но без которой не повоюешь. Завтра, если потребуется, они вступят в бой с врагом, а сегодня — ответственны за хлеб. Его надо привезти на передовую в полной сохранности — чистым и свежим. Старшина строго спросит, если заметит непорядок. Если бы этот снимок был сделан зимой, мы бы увидели на подводе не брезент, а соломенные маты: ими укрывали хлеб, чтобы в дороге не замерзал.
Выпечка хлеба — «деталь фронтового быта» — запомнилась Александру Твардовскому. «Перебелив», по его словам, карандашные записи из старых блокнотов в чистую тетрадь, он предложил «Известиям» в декабре 1945 года один из своих рассказов-воспоминаний, который закончил словами: «Я переночевал в полевой хлебопекарне, где меня угощали чудесным хлебным квасом, и утром в кабине студебеккера, груженного хлебом, поехал опять по дороге к фронту...» При всем многообразии впечатлений — «на войне, в быту суровом, в трудной жизни боевой» — не затерялся в блокнотах, «перебелился» в памяти этот мимолетный эпизод: ночевка в полевой хлебопекарне.
Боеготовность армии — не только в хорошем оружии и, как говорится, «в сухом порохе», а и в том, как она обута, одета, хорошо ли накормлена. И не было у солдат-хлебопеков передышек и затиший между боями.
Свежий хлеб в пайке ничем ведь не заменишь. Правда, за всю войну в действующую армию было поставлено 906 тысяч тонн сухарей. Но хлеб есть хлеб! В обороне ли, в наступлении — каждое утро бойцы должны были получить свой паек. Очевидцы знают и помнят: в самую что ни на есть распутицу, когда никакими видами транспорта уже невозможно было подвезти продовольствие на передовую, начинал действовать «живой конвейер» — солдаты на плечах обходными тропами несли хлеб в окопы. «Хлеб в человеке — воин»!
ВАЖНО ВСПОМНИТЬ: фашисты не планировали сполна снабжать продовольствием свои войска. Паек немецких солдат должен был пополняться только за счет мародерства. На одном из заседаний Международного трибунала в Нюрнберге американский обвинитель Олдермен огласил параграфы «потрясающе откровенного меморандума» — результата обсуждения Гитлером и его кликой «Плана Барбаросса». Первый из них: «Война может продолжаться лишь в случае, если все вооруженные силы на третьем году войны будут снабжаться продовольствием из России». Чем это кончилось на «третьем году войны» — известно. Вот письмо одного из «вояк», попавших в Сталинградский «котел»: «...Дневной паек хлеба был снижен до 50 граммов на человека. Лютая стужа, муки голода, эпидемии и смертоносный огонь противника... Дизентерия и тиф непрочно поселились в «котле». Деморализована — в том числе и голодным пайком — была целая армия.
Второй параграф меморандума был еще более циничен: «Нет никакого сомнения в том, что в результате многомиллионное население погибнет голодной смертью, если мы возьмем от страны то, что нам необходимо».
УМЕРЕТЬ голодной смертью должен был и я, пятилетним ребенком оставшийся на оккупированной территории. Я многое забыл из своего военного и послевоенного детства. Но отчетливо помню первые часы — именно часы! — оккупации. Наш дом стоял третьим (или четвертым?) от окраины города. В окно была видна степь. Фашисты появились со степи, побежали цепочкой вдоль заборов в маскхалатах лягушачьего цвета. Резанули слух выстрелы — сухие и короткие, будто ломал кто-то ветки в нашем саду. Отчаянно завизжала собака у соседей... Видел, как здоровенные мужики в серо-зеленых мундирах гонялись за курами бабки Огневки: ткнут ножом курицу — и хохочут, ткнут — и хохочут... И еще помню слова дедушки Семена: «Стерво появилось!» Он никогда не говорил «фашист», «оккупант» — «стерво», и все.
И потянулись черные дни — без хлеба, без тепла. Тогда все казалось черным: сапоги, шинели, автоматы... Черный сад. Черный дым. Черный снег. И печка была черной от копоти. Услышу гул самолетов — бегу за печку. Топот сапог на крыльце — за печку... Сейчас мне кажется, что все мое детство прошло за печкой, в темном ее закутке.
Как мы жили? Не помню. Только остались перед глазами: самодельная ручная мельница для размола кукурузных зерен, борщ из лебеды да хлеб, который почему-то пах дубовой корой и желудями. Как мы выжили? Не знаю... Освобождение пришло в наш дом вместе с теплой кашей, которую дедушка принес мне в солдатском котелке. И еще он принес банку тушенки и полбуханки ржаного хлеба. Мне кажется, я и сейчас чувствую его вкус.
...А НА СНИМКЕ — всего лишь полевая армейская хлебопекарня. Одна из многих. Я же видел ее. Наяву. И — как во сне. В том черно-белом сне, который все еще приходит из военного детства. Там, где кончалась наша улица и бугрилась степь двугорбым курганом, была развернута полевая кухня, стояли какие-то машины с крытыми кузовами. И воздух над нашей улицей, над всей степью, казалось, был переполнен запахом свежевыпеченного хлеба. И неизвестно, чему мы, дети, больше радовались: теплому хлебу, которым нас угощали солдаты, или самим солдатам, «настоящим фронтовикам!», у которых можно было попросить потрогать автомат.
Мы тогда многого не знали о войне, о смерти — от пули или от голода. Да и не могли знать. Взрослые оберегали осколки нашего разбитого войной детства. Но, имея свои детские карточки, мы взрослели в очередях за хлебом. Понимали: трудно всем, стране нашей трудно. Страна надрывала силы, отказывала себе в очень многом, чтобы солдаты в боевых частях неизменно получали свой твердый паек хлеба, который не менялся всю войну.
В армию было призвано 33 возраста — отцы и дети — от 18 до 50 лет, в том числе практически все взрослое население колхозов. И наполовину разоренной стране — враг оккупировал 47 процентов всех посевных площадей, разграбил и сжег более ста тысяч колхозов, совхозов и машинно-тракторных станций! — приходилось, по подсчетам специалистов, обеспечивать продовольствием до 14 миллионов человек, включая госпитали, военпродпункты, строительные части. Словом, всех, кто был «поставлен на котловое довольствие». Поистине гигантское разорение усугублялось еще и стихийными бедствиями: в 1943 году было собрано всего лишь по 3,9 центнера зерновых с гектара — половину урожая сгубила засуха.
ЧЕРЕЗ 26 ДНЕЙ после начала войны страна перешла от свободной продажи хлеба к карточной системе. Но если Западная Европа под гитлеровским сапогом «от одного конца до другого была просто гигантским черным рынком», как писали зарубежные обозреватели, то в нашей стране в течение всей войны было обеспечено бесперебойное снабжение хлебом не только армии, но и городского населения. Причем в полной норме, указанной на карточках. Сохранение довоенных цен на продукты нормированного снабжения — это первый и единственный случай в истории мировых войн!
За 1941—1944 годы в стране было заготовлено 4.312 миллионов пудов хлеба. Для сравнения: за четыре года первой мировой войны в дореволюционной России было заготовлено зерна втрое меньше. Стране, фронту нужен был хлеб. Много хлеба. И забывали люди про сон и усталость.
Мне рассказывали: село Ивановка, что в Липецкой области, готовилось к весеннему севу. Государство выделило семенное зерно. Оно было на станции, до которой двадцать километров. Утром возле пристанционного склада собралось более ста женщин с мешками. Каждой отвешивали по двадцать килограммов зерна. И потянулась по непролазной грязи, по размытой распутицей дороге цепочка женщин в ватниках. На станции в это время остановился военный эшелон. И командир, увидев женщин, выстроил у вагона бойцов: «Смотрите, солдаты, и запоминайте этих женщин. Какие прекрасные у вас матери, жены, сестры! Спасибо вам, дорогие женщины, за ваш труд, за ваш подвиг! Земной наш поклон от всех бойцов и командиров!» — и низко поклонился полковник колхозницам.
Армию хлебом снабжал тыл. Но порой и тыл становился фронтом. Д. В. Павлов, бывший в годы Отечественной войны наркомом торговли и начальником Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии, вспоминал, как осенью 1943 года на освобожденной от противника территории — от Орла до Мелитополя — «развернулась настоящая битва за хлеб». За короткий срок воинские части заготовили более 300 тысяч тонн зерна, построили 120 крупных зерновых складов. В истории еще не было примера, когда бы войска действующей армии, находясь в непрерывных боях, одновременно проводили бы мирные работы — сеяли, косили, убирали и обмолачивали зерно, строили походные мельницы и крупорушки...
Полевая армейская хлебопекарня, изображенная на снимке, пользовалась своими запасами муки. Специалисты-мукомолы сконструировали походные мельницы производительностью в пять и пятнадцать тонн в сутки. Чертежи были разосланы на фронты — и мельницы стали изготовлять силами военных мастерских. В 1944 году в прифронтовом тылу 475 таких армейских мельниц размалывали за сутки 3.400 тонн зерна. И каждое утро в пороховом дыму, у самого пекла войны хлеб ночной выпечки готовили к отправке на передовую.
ФРОНТОВОЙ ХЛЕБ. Это понятие стратегическое. Голод — на бесхлебье — проигрывал войны, сдавал без боя города, ломал не только крепостные стены — все человеческое в человеке. «Острый голод в оккупированных странах уносил множество человеческих жертв», — читаю откровения зарубежных историков. «От голода обезумели люди», — содрогались в ужасе очевидцы. Да, голод, случалось, калечил людей нравственно. Ленинградцы же возвеличили себя в голоде! Как возвеличила себя наша полуголодная, обескровленная страна, подавая руку помощи голодающей Европе.
В трудный для Варшавы час населению польской столицы было отправлено 60 тысяч тонн хлеба: 400 тысяч человек могли им питаться целый год. Городскому самоуправлению Вены — 10 тысяч тонн зерна. В ходе боев за Берлин около 400 офицеров фронтового тыла, в распоряжении которых было 800 автомашин и четыре продовольственных склада, спасали от голодной смерти более трех миллионов немцев. И это был высочайший гуманизм народа-освободителя. Фронтовой хлеб не просто сам по себе ценен. Он ценен еще и человеческим благородством. У такого хлеба —- долгая память.
Хлеб необходим каждый день. И он есть у нас. Даже с избытком. Но вкус его почувствуешь сполна, если хотя бы изредка попытаешься представить себе, что пережила наша страна во время войны, почему выстояли ленинградцы. Хроника голодных и холодных лет — это хроника народного подвига.
На этом мне бы и хотелось закончить размышления о фронтовом хлебе.
В. СТЕПАНЕНКО (1985)
