Август — астры,
Август — звёзды,
Август — грозди
Винограда...
Знала ли Марина Цветаева о том, каким роковым станет для неё «месяц поздних поцелуев», когда писала это восторженно-юношеское стихотворение? Не может быть, чтобы не чувствовала. 82 года назад – подумать только, как совпала эта трагическая дата с годом начала Великой Отечественной войны – не стало Марины Цветаевой.
«А меня — простите. Не вынесла…»
Уход из жизни Цветаевой в истории русской литературы – такой же внезапный, а потому – болезненный, как смерть Пушкина и Лермонтова в результате дуэли. Для Цветаевой это была дуэль с бытом – той самой роковой для поэта обыденностью, которая и после смерти восстаёт на её поэтическое бытие, обвиняя с позиции нынешней сытости в нежелании и неумении выживать с маленькими детьми на руках в страшные времена.
Возвращение Марины Цветаевой в Советский Союз сыграло роковую роль для её семьи. Но без этого она не шагнула бы в бессмертие – не стала бы той самой Мариной, как она писала о себе – «пена морская» – созданной не из камня и глины, а воскресающей и разбивающейся в полёте, какой запомнили её современники и благодарно любят новые и новые поколения.
Да и что ждало на Западе их семью? Цветаева вернулась на родину за год до того, как Париж сдался Гитлеру. До этого семья перебралась в Париж из Чехословакии, которую в 1939 году оккупировала гитлеровская армия. Её дочь Ариадна Эфрон вернулась в СССР ещё в 1937 году. Мир менялся, как меняется и сейчас, и Цветаева, как поэт, чувствовала это на себе и пропускала через сердце. Марина Ивановна с детства любила культуру и искусство Германии, называла эту страну колыбелью своей души, боготворила Гёте, немецкий был языком её детства, и в ту знакомую ей Германию, где была ещё жива её рано ушедшая мать, она мечтала вернуться всю свою жизнь. Но уже в зрелом возрасте она увидела, как любимая Германия стала исчадием фашизма и написала об этом в стихах:
…Пред горестью безмерною
Сей маленькой страны,
Что чувствуете, Германы:
Германии сыны??
О мания! О мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие
Творишь!...
Как это отзывается 80 лет спустя, в свете событий на Донбассе, укронацизма, который творит безумие в наши дни, несмотря на победу наших славных дедов и прадедов над гитлеровской Германией, которая гнала потерявшую почву под ногами Марину Цветаеву на родину через всю Европу в отчаянии и страхе. Как важно сейчас, что поэзия Донбасса словом встаёт на защиту родной земли – и поэты не теряют веру в светлое будущее своей Новороссии.
«На твой безумный мир ответ один…»
О чёрная гора,
Затмившая — весь свет!
Пора — пора — пора
Творцу вернуть билет.
Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить...
Такой приговор самой себе Марина Цветаева вынесла в 1939 году, по итогам 17 лет, проведённых в эмиграции. «Тоска по родине! Давно разоблачённая морока!». Уже была арестована её сестра Анастасия. И почти столько же – 16 –
лет проведёт потом в лагерях её дочь Ариадна.
«Едем, как собаки. Сейчас уже не тяжело, сейчас уже – судьба…», – писала Марина Цветаева об отъезде на родину. Эти 17 лет на чужбине дали ей вдохновение и новый взгляд на быт и бытие: «Жизнь и смерть давно беру в кавычки», как писала она в стихотворении 1927 года «Новогоднее» на смерть Рильке, с которым была в романтической переписке. В эмиграции она издала четыре книги из семи прижизненных, написала тринадцать поэм, пять прозаических произведений, среди которых «Повесть о Сонечке», «Мой Пушкин», трагедия «Федра», а ещё – статьи, эссе, прекрасные стихотворения! Её наследие высоко оценят не только читатели, но и собратья по перу – Иосиф Бродский называл Марину Цветаеву крупным поэтом XX века: «Благодаря Цветаевой изменилось не только моё представление о поэзии — изменился весь мой взгляд на мир».
Предчувствие ухода было у Цветаевой ещё в эмиграции. И если до революции в юношеских стихах, где дышала жизнь, было любимое многими: «Легко обо мне подумай, легко обо мне забудь», то в 1936 году в её стихах предстаёт невыносимо безжалостный образ смерти:
…Шаг за шагом, мак за маком —
Обезглавила весь сад.
Так, когда-нибудь, в сухое
Лето, поля на краю,
Смерть рассеянной рукою
Снимет голову — мою.
«Человечество живо одною круговою порукой добра…»
Какой тогда была наша страна, Ариадна Эфрон рассказала в письме В.Ф. Булгакову 21 октября 1960 года. В это время шла война, и её родных – матери, отца, вероятно, уже и брата – не было в живых. А ей, оставшейся одной, жизнь преподносила невероятные уроки:
«Когда-то меня «гнали этапом» с Крайнего Севера в Мордовию — шла война, было голодно и страшно, долгие, дальние этапы грозили смертью. По дороге завезли меня в какой-то лагерь на несколько дней — менялся конвой. Отправили полы мыть в столовой; стояла зима, на чёрном полу вода замерзала, сил не было. А дело было ночью — мою, мою, тру, тру, вошел какой-то человек, тоже заключённый, — спросил меня, откуда я, куда, есть ли у меня деньги, продукты на такой долгий и страшный путь? Ушёл, потом вернулся, принёс подушечку-думку, мешочек сахару и 300 р. денег — большая сумма для заключённого!
Даёт это всё мне — чужой человек чужому человеку… Я спрашиваю — как его имя? Мол, приехав на место, напишу мужу, он вернёт Вам долг. А человек этот — высокий, худощавый, с живыми весёлыми глазами — отвечает:
«Моё имя Вы всё равно забудете за долгую дорогу. Но если и не забудете и мужу напишете, и он мне «вернёт долг», то денежный перевод меня не застанет, сегодня мы здесь, а завтра там — бесполезно всё это».
«Но как же, — говорю я, — но кому же вернуть — я не могу так просто взять?»
«Когда у Вас будет возможность, — отвечает он, — «верните» тому, кто будет так же нуждаться, как Вы сейчас. А тот в свою очередь «вернёт» совсем другому, а тот — третьему… На том и стоим, милая девушка, так и живём!»
Он поцеловал мне руку и ушёл — навсегда.
Не знаю до сих пор, кто он, как его зовут, но долг этот отдавала десятки и сотни раз и буду отдавать, сколько жива буду. «Думка» его цела у меня и по сей день, а тот сахар и те деньги спасали мне жизнь в течение почти трёхмесячного «этапа».
Неудивительно, что эта история произошла с дочерью Марины Цветаевой. В своей прозе поэт как-то поделилась определением «круговой поруки добра», которую дала ей безвестная монашенка Новодевичьего монастыря. Её стихи Марина Ивановна записала полностью и привела в своей статье «Искусство без искуса»: «Эти стихи мои любимые из всех, которые когда-либо читала, когда-либо писала, мои любимые из всех на земле».
Человечество живо одною
Круговою порукой добра!
Где бы сердце вам жить ни велело,
В шумном свете иль сельской тиши,
Расточайте без счёта и смело
Вы сокровища вашей души!
Круговая порука добра спасла дочь Цветаевой Ариадну Эфрон, которая сделала целью своей жизни возвращение творчества матери на родину. Именно она подарила Марине Цветаевой «вторую жизнь». Хотя, скорее, это признание гениального поэта стало его бессмертием, как и вся жизнь – служением высокой поэзии – и только ей!
«Из состояния собственного духовного покоя не следует осуждать никого…»
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё — равно, и всё — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
В 1991 году, в день пятидесятой годовщины кончины Марины Цветаевой, в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот была совершена панихида по рабе Божией Марине. Сделано это было с благословения Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и по ходатайству религиозного деятеля, философа Андрея Кураева. Ему как раз принадлежит эта фраза: «Из состояния собственного духовного покоя не следует осуждать никого».
Прошло уже много десятилетий с момента того рокового августовского дня, когда оборвалась жизнь великого поэта. А память о Марине Цветаевой, её стихи, воспоминания о ней – продолжают жить. Продолжают судить да рядить люди, которые равняют жизнь поэта, прочертившего, словно падающая звезда, августовский небосклон литературной России, по себе и своему – современному – быту. И здесь считаю уместным не вступать в споры и не доказывать, что в биографии Марины Цветаевой и её семьи иначе и быть не могло, а приведу в пример любимые строчки Пушкина – тоже из письма, когда он обсуждал с Вяземским потерю записок Байрона: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе». И оттуда же: «Презирать суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно». Не зря Марина Цветаева любила великого поэта, чувствовала – как чудо – эту поэтическую связь, и даже написала прекрасный очерк «Мой Пушкин»: «Нас этим выстрелом всех в живот ранили». И Пушкин в письме Вяземскому защищал не только Байрона, но и Цветаеву ещё задолго до её появления на свет, и сделал это лучше, чем современники, которым порой не было до неё и исканий её души никакого дела. Уверен: те, кто осуждает её – отвернулись бы и сейчас, ничем бы не помогли. Потому что понять поэта простому обывателю не просто сложно – невыносимо: всё у него непонятно и всё не так. Марина Цветаева это чувствовала и ощущала себя чужой, но поэзии и великим поэтам она была своя – всегда:
«Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…»
✅ ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ на Дзен канал
Читайте также:
1️⃣ Что России ждать от Китая? Ответ разочарует многих: подвожу итоги своей поездки в Поднебесную
2️⃣ Пять поводов для гордости, или Шокирующая правда о представителях ЛГБТ. Они больше не…
3️⃣ «Спасала других, а себя спасти не смогла»: история россиянки, которой так и не исполнилось 28
