Уже несколько дней девчонки жили у своей бабушки, Инессы Павловны, и словно навёрстывали упущенное время – много говорили, обсуждали, строили планы. Алине и Лере было спокойно и уютно в этой квартире.
- Мама просто очень сильно волнуется за папу, - говорила им бабушка, прекрасно понимая, что лишь утешает внучек, но не верит сама в свои слова, - Поэтому так и ведёт себя. Ей нужно отдохнуть, а вы пока у меня поживите. Всё наладится. Папу выпишут и вы вернётесь домой.
Но однажды младшая Лера прибежала домой из школы взъерошенная, перепуганная до см.ер.ти, в слезах.
- Что стряслось, обидел кто? – взволнованно закрутилась возле неё бабушка, - Ох, я дура, ведь говорила, что нужно встречать тебя после уроков, а ты «сама, сама».
- Бабушка, бабушка, - девочка всхлипывала, размазывая по лицу слёзы и никак не могла начать говорить, - Это, это мама…
- Мама? – опешила Инесса Павловна и присела на диванчик у входа, - Но…
- Я уже почти дошла до дома, а тут она как выскочит из-за угла. А лицо у неё такое страшное, такое злое, злое, я ей говорю: «Привет!», а она как бросится на меня! Схватила за одежду, прижала к стене и давай д.у.ш.ить, я почти уже совсем дышать перестала. А она всё приговаривает: «Ведьма, ведьма, ты меня не проведёшь, я знаю, что это ты в обличии моей дочери явилась». Я ей кричу: «Мама, мама», точнее уже шепчу только, пытаюсь вырваться, а никак. А она вдруг остановилась, руки опустила, смотрит на меня так удивлённо и говорит: «А, это ты, Лера? Только ведь тебя тоже у.б.и.ть надо, ты вообще не должна была родиться», и снова руки свои как потянет ко мне, а я и бросилась из последних сил. А там на счастье дяденька поли.цей.с.кий шёл, я к нему, а мама тут же исчезла. Испугалась, наверное, его. Он меня до подъезда проводил, всё расспрашивал, что случилось, да я обманула, что мальчишки чужие меня напугали.
- Ох, ты ж, Господи, - прикрыла рот ладошкой Инесса Павловна, обняла внучку, погладила по волосам, - Не бойся, я тебя теперь буду всегда провожать до школы и из школы тоже.
- Ладно, бабушка, - Лера снова су.до.рож.но вздохнула, вытирая последние слёзки.
- Ты ступай, умывайся, переодевайся, обедать станем, а я пока позвоню пойду.
Инесса Павловна набрала номер, которым никогда не пользовалась, ибо дружбы между ними за все года брака их детей не сложилось – номер телефона матери Тамары. Та взяла трубку очень быстро, Инесса Павловна прокашлялась:
- Здравствуйте, это я, Инесса, мама Егора. Вы знаете, вам бы приехать надо, наверное, с Тамарой что-то не то происходит…
Когда наутро, с помощью сотрудников по.ли.ции и спа.са.телей вскрыли квартиру и мать Тамары попала внутрь, её глазам предстала страшная картина. Дочь сидела на полу и хихикала, размазывая по полу к.р.о.вь, руки её и лицо измазаны были тёмным, багрово-красным, с запёкшимися потёками, ими же залита была голубая ночная сорочка, а женщина, как безумная повторяла одну фразу:
- Больше я тебя не увижу, больше не увижу. Вот тебе, выкуси, с.у.ка!
- Она что же, - сотрудник по.ли.ции охнул и выругался непечатными словами – Глаза себе выцарапала?
Женщина повернула голову на звук его голоса и снова захихикала. Мать Тамары закусила рукав своей кофты и взвыла, увидев на лице дочери две впадины цвета сырого мяса с неровными краями на том месте, где должны были быть глаза.
- Вызывай бригаду, - коротко бросил по.ли.це.ский напарнику.
***
Прошла долгая осень, была на исходе снежная, суровая зима. Девочки совсем уже подружились с бабушкой и тётей Викой, а на Рождество папу выписали домой и они, вместе с бабушкой, стали жить теперь уже в своей родной квартире. Инесса Павловна лихо управлялась по хозяйству, успевая и готовить обеды, и ухаживать за сыном, и помогать с уроками Лере. Егор Андреевич смущался, отнекивался от помощи матери и старался всё делать самостоятельно, но ноги его плохо слушались, хотя в них и появилась чувствительность. С помощью ходунков Егор передвигался по комнате на несколько шагов и тут же вновь падал на кресло или кровать. Его му.чи.ли сильные бо.ли. Он не сдавался, не опускал рук, пока днём были рядом дочери и мать, но ночами сжимал до скрипа зубы и из закрытых глаз скатывались на подушку скупые мужские слёзы. Он не хотел оставаться беспомощным нахлебником на всю оставшуюся жизнь, быть навечно обузой для близких. Приходили коллеги, приносили всяческие бады и витамины, давали советы, подбадривали, обещали летом отправить его в санаторий с чудодейственными процедурами, где ставят на ноги и не таких, как он. И Егор старался верить, но в душе рос страх, сомнение – а что, если не получится и толку не будет? Что тогда? Степан Афанасьевич, о котором Егор никогда не забывал, давно не появлялся. Егор уже даже просил коллег пробить по базе данных, не у.м.е.р ли старик, всё ж таки годы уже почтенные. Но в базе никаких данных не было. Дед за все эти месяцы ни разу даже не обращался за ме.ди.цин.ской помощью.
- А ведь он ничем мне не обязан, - однажды подумал Егор, - Чего я жду? Он и так сделал для меня немыслимое – вытащил с того света. Что ещё он должен мне? Дальше сам, брат.
Когда закапала первая весенняя капель и солнце растопило снега, из пс.их.а.трической ле.чеб.ницы, куда поместили Тамару пришла дурная весть – неведомо как не.зря.чая женщина, бывшая буй.ной, стра.да.ю.щая сильнейшими приступами гал.лю.цинаций, несмотря на получаемое ле.че.ние, и содержавшаяся в отдельной одноместной па.ла.те, сумела выбраться в коридор отделения, пробраться в туалет сотрудников и там засунула голову в узкое вентиляционное отверстие под самым потолком, содрав с него предварительно решётку, прикрученную на несколько саморезов. Внутрь-то голова вошла, а вот обратно…физиология не позволила подбородку пройти свободно назад, он стал эдаким выступом, что сработал, как стопор.
- Мы совершенно не понимаем, как это могло случиться, Егор Андреевич, - голос заведующего срывался, - Как Тамара могла выйти, кто открыл ей дверь? Ведь замок не был сломан, его открыли и положили рядом с дверью палаты прямо на пол. Затем она дошла до туалета, вошла в него, встала на унитаз, и зачем-то оторвала решётку вентиляции и сунула туда голову. Каким образом - не понимаю, она просто вырвала эти саморезы! Тамару Викторовну обнаружил санитар Миша, она уже не дышала, посинела. Мы… мы пытались спасти её, но там уже было без вариантов. Я не знаю, что вам сказать, я полностью признаю свою вину, вы имеете право подать в с.у.д и…
- Я не намерен подавать на вас в с.у.д, - спокойно ответил Егор, - Здесь нет вашей вины.
Заведующий молчал, после произнёс, краснея и заикаясь:
- Я действительно не предполагаю, кто из наших сотрудников мог открыть ей дверь. Все знали, что Тамара – опасна, она не раз уже кидалась на нас, кусала, наносила повреждения и себе. В па.ла.те ничего не было, кроме мягкой лежанки и голых стен, тоже, кстати, мягких. Вы же знаете, что мы поместили вашу жену в особую па.ла.ту, как свою коллегу, на самые лучшие условия, и уход был тоже самым, я бы сказал, заботливым.
- Я всё понимаю и верю вам, - сказал Егор, - Я думаю, мы сумеем прийти к компромиссу и написать в заключении другую причину с.м.е.р.ти. Никому не нужна эта шумиха. Это был не.счас.тный случай.
Заведующий опустил глаза, вытер пот с лица, вздохнул.
- Я знаю, что вы отличный специалист, и что никто из сотрудников не нарушал правила, - продолжил Егор, - Давайте оформим всё, как надо и закончим с этим вопросом, мне нужно готовиться к по.хо.ро.нам.
Тамару по.хо.ронили через два дня, в заключении о см.ер.ти значилась совершенно иная причина. Но Егор знал, что расследовать тут нечего, виновных в произошедшем нет. После того, как он побывал на той стороне, у него появилась некая способность - видеть больше, чем дано остальным. Это происходило не всегда, но временами он начинал, словно в кино, наблюдать перед своим взором кадры того, что происходит сейчас где-то или уже произошло, либо же вот-вот должно случиться. И в ночь с.м.ер.т.и Тамары он видел коридор отделения и старуху в чёрном, державшую на руках младенца в тряпках. Она прошла невидимой мимо дежурной мед.сестры и са.ни.та.ров и подошла к двери па.ла.ты. Постояв немного, она легко сняла навесной замок и положила его на пол, а затем распахнула дверь. М.ё.р.твым не нужны ключи. А вот живые не могут проходить сквозь стены.
- Идём, Тамарочка, - прошептала баба Шура, - Пора.
И Тамара послушно поднялась и зашагала за старухой. Едва видение оборвалось, Егор, конечно же, бросился к телефону, принялся звонить в отделение, потом, не дозвонившись, самому заведующему, и, подняв того посреди ночи, сказал, что сердцем чует, что с Тамарой что-то не то. Пока заведующий лично доехал до ле.чеб.ни.цы, санитар Миша уже обнаружил Тамару повисшей над унитазом на собственной шее, с застрявшей в вентиляции головой.
Девочки на удивление плакали недолго, словно успели отдалиться от матери и даже испытывая страх перед нею. Егор волновался, как они переживут страшное событие, но, проплакав положенные сорок дней, дочери будто отпустили случившееся и совершенно по-взрослому рассуждали о том, как теперь они станут жить дальше. Они мечтали уехать жить к морю, где папа поправился бы скорее. Сам же Егор вспоминал у.соп.шую лишь с жалостью к её дальнейшей за.гр.об.ной участи, ибо теперь знал, что со см.ер.тью те.ла жизнь не заканчивается, и что за всё содеянное нами, однажды нужно будет дать ответ.
(продолжение следует)
Иллюстрация - художник Здзислав Бексиньский.