Зина застыла, как лягушка в спячке. Ледяная вода, ледяной пол, ледяной бок печи, лед на улице и в душе. Надо было действовать, что-то делать, иначе можно просто замерзнуть и умереть. Но Зине совсем не хотелось двигаться, вот так сидеть и умирать куда слаще. Ее здесь и найдут не скоро, может быть, в мае, когда она начнет разлагаться.
Брови ее дернулись. Она встрепенулась. Выдохнула облачко пара. Конец марта, а вокруг все по-зимнему стылое. Неужели она мучилась всю зиму в ожидании весны, тихо терпела Милонова и мечтала о свободе, чтобы сейчас просто сдохнуть в богом забытой избушке? Ведь вот она – свобода! Милонов ее освободил. Буквально. Даже заплатил за ее свободу. Квартиры не жалко – она не успела к ней привыкнуть.
Унизили, растоптали, в душу плюнули? Не впервой. Другое волнует – а вдруг внутри Зины сейчас растет ребенок? И что ей с этим делать теперь?
Никаких восторгов в душе Зины не возникало. Никаких «я должна жить для малыша». Она не ждала и не хотела этого ребенка. Просто надо было выживать – в доме стояла настоящая стужа, и она не поняла даже, как умудрилась вылить на себя ведро колодезной воды.
Зина оглянулась вокруг. Луна освещала горницу. Изба как изба: пыль, паутина и заиндевелый куржак на потолке. Небеленая печь, лавки по углам, колченогий стол, кровать с металлическими шариками, утварь за печью и мертвые цветы в старых чугунках. Зина с трудом встала с лавки, пощелкала рубильником выключателя.
Лампочка, к счастью, зажглась. При ярком свете изба выглядела веселее – стены оклеены страничками из журнала «Крокодил». Она подперла дверь, чтобы свет проник в темные сени. Шкаф, длинная лавка с оцинкованными ведрами на ней, летний умывальник. Разглядела кое-как еще одну дверь. Открыла ее с трудом. Там был хлев, и запахи навоза до сих пор не выветрились.
Зина вернулась в сенцы. В углу, на гвоздях – коромысло, какие-то тужурки, плащи, телогрейки. Зина накинула на себя холодную тужурку и пробралась во двор. Рассмотрела надворные постройки, и, самое главное – дровенник. Осторожно, чтобы не поскользнуться, пролезла в сараюшку и набрала охапку сухих и легких от времени поленьев. Вернулась опять, и опять, пока около печи не выросла приличная горка дров – топить нужно было долго – изба выстыла совсем.
Зине повезло, она хорошо знала деревенский быт и многое умела делать: квартиру-то родителям не сразу дали – до этого они снимали комнатушку в частном доме, и Зину научили и печку топить, и воду носить, и посуду мыть в тазике до скрипа. Она хорошенько прочистила горнило и дымоходы, вынесла ведра два золы. Потом, чтобы избежать угара, нашла в буфете кипу старых газет и подожгла. Печь сначала плюнула дымом в комнату, но потом газеты разгорелись, и ровный огонек потянулся вверх, в сторону дымоотвода.
Потом она уже сложила дровишки аккуратным колодцем, в середку кинула пару лучинок и на затравку – бересту. Поднесла еще раз спичку, и уселась около, наблюдая, как ровно и жарко загудели поленья. Возле печи было тепло. Зина потихоньку согревалась. Часа через три, уже под утро, она закрыла вьюшку.
Весеннее солнце заглянуло в маленькие оконца. Зина улыбнулась: тепло и уютно – дом уже не выглядел нежилым. В ее голову лезли всякие мысли. Сбежать отсюда в родной городишко? Не хотелось. Она пропала без вести – вдруг, и квартиру уже отобрали? Как там, по закону? Лучше пересидеть в этой деревне. Кто тут жил вообще? Кем этот кто-то приходился бандитам? Вдруг они опять сюда приедут?
Не приедут. Зина для них – никто. И деньги, видимо, уже найдены. Иначе пытали бы. Почему не убили? Пожалели? Возможно. «Добрые», оказывается, люди. Зина горько усмехнулась. Она еще не знала, да и никто еще не знал: надвигается новая эра. Нет, не милосердия – звериной жестокости, когда новоявленные «братки» не жалели ни женщин, ни детей. Деньги правят миром. Деньги и власть. А Женю-Бича, оставившего Зину в живых, убьют через пять лет. Свои же. Конечно же, из-за денег. Не так обидно. Многих из-за бутылки водки убивали.
Она сильной была, Зина. Будь она человеком более тонкой душевной организации, то могла бы серьезно заболеть, испытав такое потрясение. Но Зина не заболела. Инстиктивно она мобилизировала все свои силы, заставив себя проглотить горькую пилюлю, забыть, выкинув из головы все свои страхи. Она посчитала произошедшее с ней платой за свободу.
То, что Милонов закрыл ее своим телом, Зина тоже забыла. Да, любил, оказывается, но ей не нужна была такая любовь. И жизнь такая ей была не нужна. Она легла на кровать, не отодвинув покрывало. Подушки и простыни были чистыми, но немного лежалыми. По хорошему все тряпки неплохо бы проветрить на весеннем солнышке, простирнуть. Да и полы не мешала отскрести. Но она так устала, так вымоталась, что просто выключилась, как только положила голову на подушки.
Бабка Клавдия очень испугалась, когда среди ночи ко двору покойной соседки Глафиры подъехало несколько машин. Свет фар попал в ее окно, а Кате не спалось нынче. Ее уже года три мучила бессоница. Клавдия вскочила с постели, упала на четвереньки и, скутив дорожки, поползла к окошку. Осторожно, чуть ли нос на подоконник не положив для упора, глянула на улицу, как партизан из блиндажа.
Хлопнула дверца, и оттуда кубарем вылетел человек. Не смех - конское ржанье, гул двигателя, и машины уехали. Человек тяжело поднялся и на полусогнутых закрутился вокруг собственной оси. Потом побрел к дому. По тонкому силуэту бабка Клавдия поняла: баба. Нет, девка. Никак, ссиловали изверги и бросили. Девка потянула на себя дверь и пропала. Потом пулей выскочила и побежала к колодцу. Баба Клава думала – топиться девка собирается. Нет – блеснуло ведро. Девица скрылась за дверью. Клавдия не сводила глаз с темных окошек, пока слезы от напряжения не потекли. Но вскоре в соседней избе загорелся желтый цвет, и через некоторое время девица побежала за дровами. Через некоторое время из трубы начал стелиться дымок.
Клавдия успокоилась немного. Девица не утопилась и не повесилась. Уж коли печку затопила, значит собирается жить на этом свете. Усталые глаза сами собой закрывались, и Клавдия, обрадовавшись нечаянной сонливости, забралась под уже остывшее одеяло и провалилась в бархатное, такое желанное небытие.
Утром Клавдия проснулась в хорошем расположении духа. Опустила узловатые ноги в чуни и потопала в уборную. Потом затопила печь, натолкла картошки поросенку, периодически поглядывая в окно. Ей никак не давала покоя мысль о незнакомке. У Глафиры никаких родственников не было. Сын один, Петька, так ведь сгинул, сгорел от водки. Даже на похороны матери не приехал. Собирали Глафиру в последний путь всем селом: кто что мог.
Откуда появилась деваха? А может, Петькина дочка объявилась? Почему бы и нет? Мужик везде наследит. Это Клавдия помнила его уже спившимся, а на карточке у Глафиры дома видела: хорош смолоду был. Ага. Так, наверное, и обернулось. Одно непонятно – зачем девке здесь жить?
У Клавдии подскочило давление, и она опять полезла в аптечку. Найдя таблетки, положила их перед собой и задумалась: в шкафике была припрятана «маленькая». Она надеялась хлебнуть из нее самую малость вечерком. А с таблетками вместе – нельзя. Помирать не страшно, жить на этом свете надоело до смерти. Но как помрешь – коли любопытство разбирает? Ведь так хотелось прийти в магазин и сообщить «коллективу» свежую новость, да еще и такую таинственную – разговоров на неделю. Того и гляди, и Людка пару шкаликов в тетрадку запишет. До пенсии.
В последнее время у Клавдии совсем разладились отношения с и без того неласковой продавщицей сельмага, Людкой Чубкиной. Обычно Клавдия брала пару тройку фуфыриков до пенсии, но пенсию ни с того, ни с сего стали задерживать. Клавдия оказалась в неловком положении: Чубкина давала в долг только платежноспособным клиентам. А если должник тянул с оплатой – записывала его в черный список и становилась безжалостной, как камень.
И ведь можно Чубкину понять – откуда ей потом недостачу выплачивать, из собственного дырявого кармана? Мужик у нее никудышный, а на руках – сынишка. Беда… У Клавдии сосало под ложечкой, на душе – тоска. Она ждала этой пенсии, как манны небесной. А тут хоть новостью похвастает – Людка – сама не своя до сплетен. Глядишь, и сжалится над старухой.
Клавдия вскипятила чайник, заварила чай. Усевшись перед окном, на свой наблюдательный пункт, уже не сводила глаз с избы Глафиры. Но из дома никто не выходил. А день катился колобком, и дел у Клавдии невпроворот. Неужели она будет до ночи сидеть? Уже хотела плюнуть, уже даже забоялась: вдруг у нее от отсутствия выпивки началась белая горячка? В сердце прокралась бессмысленная паника, как вдруг открылась дверь, и Клавдия увидела незнакомку.
Высокая, белокурая, стройная. Она набирала дрова в охапку так изящно, как быдто это были не березовые поленья, а охапка роз. Клавдия быстренько накинула на плечи телогрейку – ей не терпелось познакомиться с девицей. Колобочком катнувшись от своего дряхлого крылечка, Клавдия поспешила на двор Глафиры.
- Здравствуйте, - Клавдия постаралась говорить приветливо.
- Здрасте, - рассеянно ответила Зинаида.
- Меня Клавдией Петровной зовут. Я ваша соседка. А вы что, Глафиры родственница?
- А? Ну… да, родственница, - Зина решила врать напропалую.
- А что за родственница? У Глафиры только сын Петька, - Клавдия прищурила хитрые глаза.
- А я… так я Петькина жена, - не растерялась Зина.
Клавдия поняла – врет девка. Врет как дышит. Да разве такая краля глянет на Петьку? Разоблачить сразу? Может, участковому сообщить? Клавдия не знала. И жалко ее – приехала-то не-почеловечески. И красивая какая, такая красивая. Клавдия вперилась в лицо Зинаиды – что-то такое в ней. Что-то знакомое. Что?
- Пойдемте, я вас чайком попотчую, - предложила Клавдия.
- Не, спасибо, некогда. Порядок надо наводить.
- Жить будете?
- Буду, - вздохнула Зинаида, - куда денешься, буду.
Автор: Анна Лебедева