Вторник, 30 апреля
И он снова тычет мне в лицо экраном смартфона. Пальцы так и пляшут, вот-вот выронят.
– Я не… понимаю, – пытаюсь удержать страх внутри. Не дать захлестнуть меня с головой. – Я… не могу увидеть… вы мне показываете что-то, что я не могу…
– А ты постарайся, сука! – он выдёргивает меня из дверного проёма на лестничную клетку. Хватает за шею и почти вжимает в экран.
Ладонь у него горячая. Липкая. А волосы на запястье, рядом с рукавом – густые и рыжие. Видно даже в свете подъездной лампочки.
Пытаюсь сфокусироваться. Понять, чего он хочет. Цветные пятна плывут перед глазами и никак не сходятся в одну картинку.
– Ты увидишь, – шипит он, и я чувствую его запах: пот, старая кожанка. – Ты же и тогда всё видела! Прямо перед собой! Ты последняя, кто мог его остановить! Кто мог…
Слова вдруг теряют смысл, шипят и булькают. Мужчина продолжает орать, шевелить губами, а у меня в ушах – только белый шум, как по радио.
– Простите… – выдыхаю я. Сердце колотится. И руки дрожат. Так сильно дрожат! "Надо показать ему печать", – проносится в голове. Выставляю вперёд запястье со свежей татуировкой. Он же поймёт теперь? Точно поймёт.
– Видите? Этот знак. Мне поставили в клинике… Понимаете? Просто скажите, что там… у вас. Я не могу сама…
Он нависает надо мной. Молчит так, что я сжимаюсь. Жду удара. Жду боли. Жду, что он сожмёт пальцы на шее, и у меня закончится воздух.
– Да пошла ты! – вдруг выдыхает он и толкает меня. Просто разворачивается, чтобы уйти. Я даже радуюсь этому – в первую секунду.
А потом теряю равновесие и падаю. Затылком – об острый край ступеньки.
В подъезде ещё пахнет краской, еле уловимо. Пару дней – и выветрится окончательно.
***
Понедельник, 29 апреля
За день до
– …и тогда я увидела этого мужчину…
– Подозреваемого, – поправляет следователь.
– Подозреваемого, – быстро исправляюсь я. – Он садился в машину.
– Один? – уточняет следователь.
– Это наводящий вопрос! – подаёт голос мой адвокат. – Пожалуйста, воздержитесь от…
– Хорошо! – следователь с досадой отмахивается. – Как именно вы запомнили ту встречу? Можете описать точнее?
– Я торопилась на собеседование. Вышла из подъезда… – прикрываю глаза, пытаясь вспомнить подробности. – Он стоял около машины. В обычной рабочей одежде, перепачканный краской… Зелёной, – зачем-то уточняю я. – Грузил на заднее сиденье какой-то мешок. Я заметила его, подошла и попросила забрать банки с краской. Они оставили их открытыми, в подъезде был такой сильный запах…
– Вы виделись раньше?
– Да, за день до этого. Они с напарником тащили стремянку и всякие инструменты. Собирались красить подъезд.
– Зачем?
– Э… – я смотрю на адвоката, он пожимает плечами. – На стенах были граффити. Думаю, городские службы послали рабочих, чтобы их закрасить.
– А откуда, по-вашему, взялись эти граффити? – следователь щурится, как будто хочет что-то во мне рассмотреть.
– Я… Не знаю.
– Интерееесно… – следователь пристально разглядывает печать у меня на запястье. Хочется прикрыть её рукавом, но, как назло, день выдался жарким, и на мне – только игривый топик. Накрываю печать второй ладонью.
– Я напоминаю, что моя подзащитная прошла процедуру выборочного удаления памяти, – берет слово адвокат. – Всё, что связано с её триггером… простите, с травмирующими воспоминаниями, блокируется её сознанием. Вот договор с клиникой и медицинское заключение.
– Что за травмирующее воспоминание? – спрашивает следователь.
Адвокат отвечает.
Так странно: его губы шевелятся, а я слышу только бульканье. Буль-буль. Как у рыбки.
Не сдержавшись, прыскаю в кулак.
– Извините! – прячу улыбку. – Это правда очень забавно.
– Ладно, – следователь, кажется, немного растерян. – А можете, м... Подробнее описать тот мешок, который грузили в машину?
Пожимаю плечами:
– Мешок и мешок. Такого… Мешкового цвета. Мешочного… Ну, вы поняли. С кроссовками.
Следователь с адвокатом поворачивают головы одновременно.
– Что?
– Из мешка выпала кроссовка. Небольшая такая. Белая. Он её потом поднял и закинул в салон, – терпеливо объясняю им очевидное. – Значит, это был мешок с кроссовками. Да?
Адвокат почему-то бледнеет.
***
Воскресенье, 28 апреля
Два дня до
Карету скорой помощи у подъезда я замечаю ещё от угла. Подхожу ближе – полиция тоже здесь. За распахнутой створкой голосит Мария – воет на одной ноте. Рядом щебечет фельдшер и, словно пёс на цепи, маячит рыжеволосый мужчина в кожаной куртке. Рома. Да, так его зовут. Мария и Роман – мои соседи по лестничной клетке. Милая пара, мы с ними практически ровесники. Мы даже успели познакомиться, хоть я и переехала сюда совсем недавно. Немного шумные, словно и не вдвоём живут, но очень вежливые. Всегда улыбаются мне, здороваются… Что же стряслось?
Подхожу ближе, мимо площадки со странными маленькими качелями.
– Нашли. Оказалось, утащил в подсобку, и там уже… – говорит офицер в рацию. – А потом в мешок – и в машину. Да чудом просто! Камера из магазина цепанула углом, он не учёл, что она там висит. Давайте родителей на опознание, как только сможете.
Рация шипит что-то в ответ, но я плохо слышу. Надо будет аккуратно узнать у других соседей, что здесь произошло.
В подъезде – удушающий запах краски. И снова полиция. Задерживаю дыхание, стараюсь не касаться стен. Проскакиваю на одном дыхании. Закрываюсь на все замки и выдыхаю уже дома.
А через пять минут в дверь звонят. Просят никуда не уезжать из города. Хотят допросить меня завтра.
***
Суббота, 27 апреля
Три дня до
Я просыпаюсь в слезах.
Кажется, мне снился кошмар…
Не уверена, что именно. Но как только я выныриваю из него в реальность, мне становится легче. Хорошо, что мы так быстро забываем кошмары!
На запястье слегка чешется тёмное пятно. Новая татуировка. Я помню, в клинике так и сказали: будет чесаться некоторое время, но потом пройдёт. Это нормально.
Ещё я знаю, что с этой меткой связано что-то важное, чего больше нет в моей жизни. Странное ощущение. Даже немного любопытно, что это могло быть…
Голову сжимает, как при мигрени, и я быстро отвлекаюсь от этих мыслей.
Кофе помогает.
На собеседование выбегаю с опозданием: торопливо замыкаю квартиру и чувствую запах свежей краски. Почти сразу замечаю открытые банки у стены. Прямо под стремянкой на втором этаже.
"Должно быть, они закрасят граффити, – мельком думаю я, сбегая со второго этажа на первый, который уже окрашен в свежий зелёный. – И кто только рисует это всё на стенах? Видимо, просто балуются… люди. Какие-то странные люди".
***
Пятница, 26 апреля
Четыре дня до
Если мне станет хоть немного легче дышать, то всё не зря.
– Вы уверены в своём решении? – спрашивает менеджер клиники "Memory Del".
– Абсолютно. Вы же видели документы! Заключение психотерапевта и остальных…
– Да, они в порядке. Но я обязан спросить в последний раз.
Я ищу глазами его бейджик с именем. Артём.
– Артём, вы когда-нибудь теряли ребёнка? – я не хочу грубить, но голос летит пощёчиной помимо воли.
– Нет, – помолчав, отвечает он.
– Тогда вы не знаете, что я чувствую каждое утро. Мне снится море. То самое море. Каждую ночь. Я пытаюсь нырнуть глубже, ещё глубже, достать, успеть, спасти… Но меня выносит на поверхность. Раз за разом. А когда я просыпаюсь – мир наваливается всем весом, давит, и я просто не могу вдохнуть. Потому что во сне, там, в глубине моря, ещё можно что-то исправить. А здесь – уже нет.
Я задыхаюсь, сжимаю пальцами бёдра. По колготкам бегут стрелки, и острый камень, наконец, проглатывается из горла куда-то в желудок.
– Но потом всё равно дышу. А мой сын… – договариваю я почти шёпотом. – Я больше не могу выдерживать это без анестезии. Даже после терапии. Даже после таблеток. Даже после гипноза. Пока я помню о нём – я не смогу жить.
Несколько секунд он держит паузу, а потом тихо спрашивает:
– Елена, вы не думали, что вместе с опытом вы отрезаете слишком важную часть себя? Что всё, что мы пережили, для чего-то нам нужно? Что испытания, которые нам посылают...
Кажется, я сейчас его ударю.
– Зачем мне помнить то, что меня убивает?! – я бросаю в него тем, то, что сидит во мне занозой уже не один месяц. Смотрю прямо в глаза и понимаю, что не готова продолжать спор.
Он открывает рот, чтобы сказать ещё что-то, но я не хочу слушать. Извинения или обвинения – мне всё равно:
– Ещё одна затасканная душеспасительная фраза – и я накатаю такую жалобу, что даже ваш работодатель из памяти не сотрёт, – чувствую, как дрожат руки. – Если ломаешь ногу – тебе дают обезболивающее. Почему вы отказываете мне в обезболивающем, когда я сломалась внутри?
Он молчит. Потом протягивает мне бумаги:
– Поставьте подпись здесь, здесь и здесь. И допишите внизу, своей рукой, это важно написать самостоятельно: “Я осознаю и принимаю на себя все риски, связанные с тем, что триггер будет полностью проигнорирован моим мозгом…” Проговорю ещё раз: вы перестанете замечать детей и всё, что с ними связано. Игрушки, детские площадки, рисунки мелом на асфальте… Конечно, вы не будете натыкаться на детей, если встретите их в парке или если они будут переходить дорогу, пока вы за рулём. Просто ваш мозг нарисует вместо них другую преграду. Отлично. Теперь – согласие на тату-маркировку. Эскиз перед вами – это профиль ребенка. После процедуры вы перестанете осознавать даже значение рисунка, для вас он будет просто пятном на запястье. Сигналом для других, чтобы они могли узнать, какую именно тему вы не способны поддержать в разговоре и так далее…
Я мельком смотрю на рисунок и ставлю подписи везде, где нужно.
Меня не торопят. Дают столько времени, сколько требуется, чтобы настроиться на процедуру. Я листаю галерею на телефоне, от новых снимков – к старым, в последний раз. Не могу смотреть на фото, где мой мальчик играет, улыбается, обнимает меня… Но смотрю. Заставляю себя держать глаза открытыми. Моргаю снова и снова, чтобы убрать солёную воду, как будто вбиваю ледяную иглу всё глубже в сердце. Сын становится совсем малышом, потом – младенцем, потом – круглым животом у меня под свитером… Когда живот становится плоским, удаляю все просмотренные фото из памяти смартфона и из облака.
Остаётся только откинуться в кресле и считать от десяти до нуля. Я отключаюсь где-то на слове “пять”.
***
Мне неудобно за свои красные глаза и распухший нос, но менеджер говорит, что это нормально:
– Ваше тело ещё не забыло того, что мы стёрли из мозга. Не волнуйтесь, физические реакции проходят в течение нескольких дней.
Интересный мужчина этот… Артём? Читаю имя на бейджике и опускаю глаза, чтобы он не заметил моего интереса. Колготки на бёдрах – все в стрелках. Боже, да как я вообще вышла из дома в таком виде? Без маникюра, без косметики, на голове чёрти что, а ещё эта бессмысленая тату на запястье…
– Что вы со мной делали? – шутливо улыбаюсь Артёму.
– То же, что и со всеми, – почему-то грустно отвечает он. – И нет, после работы я занят. Извините.
Я фыркаю: не больно-то и хотелось…
– Кстати, всегда было любопытно, – спрашиваю я, чтобы замять неловкость, – а о чём чаще всего забывают ваши клиенты?
Он смотрит на меня с непонятным сочувствием и, наконец, улыбается одним уголком рта:
– Вернуть ручку на ресепшне. Всего вам доброго, Елена.
Я иду домой почти вприпрыжку. Почему-то кажется, что мне давно не было так свободно и легко. Не помню, почему раньше было плохо, но радуюсь тому, что теперь всё иначе. И, свернув к дому, начинаю хихикать: лезу в сумочку за ключом, а натыкаюсь на новенькую ручку с синей надписью “Memory Del – просто забудьте то, что мешает жить”.
В подъезде на первом этаже стоит стремянка, а прямо под ней – запечатанные банки с краской. Крышки глянцево блестят, и по стене от них бегают солнечные зайчики. Кажется, здесь тоже грядут большие перемены.
Автор: Анастасия Кокоева
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ