Часть 2
Ванюшка задыхался и, извиваясь под грузным телом деда, чувствовал, как его сознание медленно и неуклонно угасает. Из последних силенок, он, подтянув к груди колени, пытаясь немного приподнять, сдвинуть неподвижное тело, чтобы хватануть глоток свежего воздуха и ему это удалось, потому что слева, сбоку, пробился небольшой просвет, а в тесном укрытии Ванюшки едко запахло гарью. Парнишка уперся руками, еще, еще…, помогая коленками, Ванька сдвинул тело деда чуть вправо, но едва он попытался просунуть голову наружу, как левую сторону лица обдало огненным вихрем и мальчуган, непроизвольно закричав от болевого шока, потерял сознание.
Очнулся Ванька от непонятного, легкого потрескивания и снова попытался выбраться наружу. На сей раз дело пошло быстрее и, после нескольких попыток, грузное тело нехотя сползло в сторону, открывая перед семилетним пацаном жуткую картину разыгравшееся трагедии. Вокруг их естественного укрытия валялись обгорелые тушки птиц, на лету настигнутых огненным шквалом, головешки, половинчатые обломки верхушек и вывернутых с корнем деревьев. А на той стороне реки, до самого горизонта виднелась поваленная тайга с обугленными остовами устоявших деревьев. Все это Ванька осмотрел одним глазом, правым, чувствуя, как левую щеку, висок и скулу разрывает обжигающая боль, а по левой стороне лица стекают липкие струйки.
– Дед, глянь, чтой–то в глаз попало, – Ванька повернулся к неподвижно лежавшему старику и в ужасе отшатнулся. Черная, покрытая волдырями спина, покрытая в некоторых местах водянистыми пузырями, которые, лопаясь, привели в чувство Ванюшку. В некоторых местах спина обгорела до костей и воздухе, переплетаясь с тлеющими тушами животных плавал приторный, трупный запах.
– Де–ед, – плачущим голосом протянул мальчонка. – Деда, ты что молчишь–то? Скажи мне что нибудь? Деда–а! Ты умер? – отчаянно закричал мальчуган и принялся из всех сил трясти бездыханное тело. – А бабке что я теперча скажу, когда один возвернуся? – Вставай, родненький, пошли домой! Я же еще маненький, как я до дому дойду, а дед? – Ванька горько разрыдался, чувствуя свою полнейшую беспомощность. – Помнишь, деда, третьего дни ты меня на кладбишше брал, тама дядю Митю в землю закапывали! Я не хочу–у–у, чтобы и тебя в землю зарывали, а там темно и холодно! – причитал Ванька, монотонно раскачиваясь возле неподвижного тела.
«Коль беда случилась, без дела слезы не лей, а думай, как из энтой беды выпутаться, – всплыли в голове Ванюшки слова мудрого старика. – Ты же не баба, а мужик, самый заглавный в доме, опосля меня, конечно, хотя и махонький!
– Я не буду плакать, дед, – всхлипывая, прошептал Ванюшка и, морщась от боли, осторожно вытер слезы. – Я рядом с рекой пойду, как ты меня учил, – он в последний раз посмотрел в неподвижные, ничего не выражавшие глаза деда, на лицо, которое покрыла странная синева с проступающими, темными пятнами и направился в противоположную сторону, вверх по реке. Ванюшка не заметил, он просто не обратил внимания, что вслед за ним, по пожухлой от верхового, огненного смерча траве, стелется едва различимая в воздухе, синеватая дымка, по цвету такая же, какая покрыла лицо покойного Кузьмы, а вокруг витает неприятный, отталкивающий запах.
Он не знал, что сейчас день или ночь, потому что солнца не было, да и вообще, не проглядывала обычная, небесная синева, а все было залито ярким, ослепляющим светом. Спотыкаясь и жалобно поскуливая, хватая на ходу листочки мелкого, только пробивающего щавеля, Ванюшка упрямо двигался вперед, туда, где по его детскому еще разумению должно находиться село, где ждет не дождется добрейшая бабка Маша, которая никому не даст его в обиду, а следующее за ним синеватое, колеблющееся марево не отставало от мальчонки ни на шаг.
Маша сидела на лавке и неотрывно смотрела в маленькое окошко, туда, в зеленую неизвестность, куда ушли самые дорогие для нее люди.
– Ванюшка мой, Кузька, где зе вас носит, да и зивы ли вы? Господи, – она беззвучно шевелила высохшими губами и обращала выцветшие глаза к старенькой иконке Николы–чудотворца, которую ей подарил Кузьма. – Просу, дай заситы старому да малому, – и, упав на колени, молилась, читая молитвы на своем родном языке.
Ванюшка, пошатываясь, вышел из редколесья и, увидев свой дом, который стоял у самого леса, обессилено повис на старенькой изгороди:
– Баба, – собрав остатки сил, захрипел он. – Бабушка, – падая, успел заметить, как к нему спешит маленькая, худенькая фигурка его любимой бабушки.
– Внуцок! – выдохнула Марья, подхватила лежавшего на земле без сознания Ванюшку и, воровато озираясь, понесла худенькое тельце внука в избу.
Ванька очнулся только на третьи сутки и, недоуменно рассматривая привычную обстановку, простонал, с трудом разжимая запекшиеся губы:
– Бабушка, как я сюда попал?
– Ванька! – из небольшой кухоньки, отгороженной застиранной занавеской вынырнула Марья и бросилась к внучку. – Очнулся, родимый!
– Ба–аб, – плаксиво протянул мальчонка. – Мне что–то в глаз попало, не вижу ничего. Глянь, а? – он потянулся рукой к глазнице на лице, но Марья перехватила его худенькую руку.
– А нету тама ницо. Сецас, цистенькой тряпоцкой перевязем, а там и зазивет, – она с неподдельным ужасом смотрела на обезображенное лицо Ванюшки. То, что один глаз видеть больше не будет – это тунгуска поняла сразу, но лицо… Вся левая сторона была покрыта страшной коростой, покрытой мелкой сеткой синеватых, лопающихся прожилок, из которых сочилась тягучая жидкость. Половина волос выгорела, а на их месте проглядывали проплешины неопределенного цвета, да и вообще, все Ванькино лицо приобрело синеватый, пугающий оттенок с явственно проступающими, темными пятнами.
– Цто зе с вами слуцилось? – едва слышно прошептала Марья, невольно вздрагивая от неожиданного стука в дверь.
– Марья, – послышался сочный бас Федора. – Есть кто живой? – Маша торопливо, плотно задернув входную занавеску, вышла из полутемной комнатушки.
– Есть, кто живой, спрашиваю? – Федор, подслеповато щурясь, стоял в дверном проеме и с любопытством смотрел на Марью. – Бабы на улице треплют, что Ванька вернулся. Правда, аль болтают по обыкновению?
Маша приложила палец к губам и, почти насильно выпроводила горластого соседа во двор.
– Цо орес? – гневно прошипела она и помрачнела лицом. – Ох, Федор, страсть–то какая приклюцилась. Присол Ванюска, присол, да на себя не похозый, – перескакивая с одного на другое и цокая больше, чем обычно, она вкратце рассказала факторщику события последних дней. – Не знаю, цево с ним и делать. Цто–то хоцет сказать, а не мозет. Плацет и молцит. Как бы умом не тронулся! Да есе запах от него идет, не наса запах, не руски.
– Какой еще запах? Федор удивленно посмотрел на возбужденную женщину. – Откуда тебе знать, какой запах наш, а какой нет?
– Знаю, раз говорю, – твердо очеканила Маша. – От руски музик пахнет потом и табаком, а от зенсины – домом и ребенком. От тунгуса пахнет олеска и тундра, а это не наса запах, однако, цузой, тоцна тебе говорю!
– А Кузьмы, значитца, нету с ним? – Федор внимательно выслушал сбивчивый рассказ тунгуски и задумчиво опустился на лавку. – Что же там случилось?
– Говорила я Кузе, сколько раз говорила, цто не нада духов злить, а он…, – Марья безнадежно отмахнулась и опустилась рядом с Федором на лавку. – Мало, сам посол, так и внуцка потасил за собой. Цорт старый!
– Машь, – Федор замялся, нервно потирая крупные, потрескавшиеся ладони. – Вот, предложение тебе пришел делать.
– Замуз хоцес позвать? – неодобрительно процедила Марья. – Так поздновато спохватился, да и Кузю своего я люблю, а коли помер он, аль беда какая слуцилась, так ессе сильнее любить буду.
– Тьфу, дурная баба! – зло сплюнул Федор. – Нет, я о другом хотел поговорить. Тут такое дело, – после недолгого молчания, тщательно подбирая слова, заговорил Федор. – Ты уж прости меня, но Кузьма погиб! – уверенно констатировал он. – Он ни за что не бросил бы одного Ваньку в тайге, – Федор посмотрел на Марью, пытаясь убедиться, какое впечатление произвели его слова. Маша, глядя перед собой в одну точку, молчала, лишь плотнее сжала губы.
– Помощник мне нужен! Разболталися мужики, а без Кузьмы совсем ничего делать не хотят, собираются кучами, да треплют языками впустую. Хуже баб! – злобно сплюнул он. – А ты, хоть и баба, но баба правильная и мужики к тебе прислушиваются. Так, о чем это я? Да, так вот, предлагаю тебе занять место Кузьмы, делать то, чем он занимался. Не святым же духом ты будешь с Ванькой питаться, покуда разберемся, что да как! Ты на этих лиходеев быстро управу найдешь, а не поймут, так и колом огреешь! Так, как? – он искоса глянул на внимательно слушавшую его Марью.
– Баба! Бабушка! – послышался изнутри истошный крик Ванюшки, и Маша опрометчиво бросилась в избу. Федор дернулся было за ней, но та захлопнула дверь перед самым его носом и задвинула изнутри тяжелую щеколду.
– Подумай! – крикнул факторщик в закрытую дверь и отправился к себе.
Через неделю Маша решительно входила в полуоткрытую дверь склада, застав Федора тоскливо сидевшим за массивным столом, на месте Кузьмы.
– Надумала! – Федор обрадовано вскочил. – Вот и правильно, а то я в этих бумагах ничо не смыслю. Молодец Кузьма, что обучил тебя грамоте да свету! – он суетливо усадил Марью на лавку и положил перед ней раскрытый, толстый журнал. – Вот, разбирайся. В этих циферьках, да в завитушках сам черт ногу сломит. Как там Ванюшка? Ничего не сказывал боле?
– Он все время говорит про какую–то огромную каменюку, которая спасла их огня. Говорит, цто это на берегу реки, – Марья оторвалась от записей и внимательно посмотрела на Федора.
– Знаю я это место, – глухо произнес Федор, невольно втягивая голову в плечи. – Там, дальше, начинается Чертова дыра, место, куда тунгусов под страхом смерти не затащишь, да и нашенские мужики туды не суются. Тама же и избушка их стоит, мужичков–то, да и основное золотишко они оттуда тягали, да и погибли они, что Семен, потом Макарка, а теперча и Кузьму костлявая прибрала, опять, в тех же местах. Знать, не зря тунгусы болтают про духов! Вишь, Кузьму они не допустили, а над Ванькой, над ребятенком сжалились!
– Мозет быть, – задумчиво ответила Марья, вспомнив землянку со скелетами и с россыпью золота на полу.
– А больше ничего не говорил? – осторожный голос Федора прервал ее воспоминания. – Как он сам? Не лучше? Об этом покуда болтать не надобно. Ни к чему народ будоражить!
– Ни к цему, – задумчиво проговорила Маша. – Нет, не луцсе, – она отрицательно качнула головой. – Все к этому камню рвеца, крицит ноцю, а когда крицит сека синеть нацинает, – женщина боязливо передернула плечами. – Тут повязку сорвал, глаз у него совсем, как снег, а в середине тоцка круглая, такая зе, как небо. Спит все время, а кусает мало–мало, только воду пьет. Я возьму это, а дома поглязу, – она захлопнула журнал и встала. – Боязно его одного оставлять! Боюсь, убезит он к этому камню! Да, клицит, цто дед его там здет! Ладно, посла я, – она направилась к выходу, но Федор придержал ее.
– Сходим мы туда, – он смотрел на Марью в упор. – Малость Ванюша оправится, и обязательно сходим туда. Надо же разобраться в ентой чертовщине.
Тревожно прислушиваясь к прерываемому стонами, тяжелому дыханию внука, Марья просидела над записями Кузьмы три ночи. Ранним утром, протирая припухшие, слезящиеся глаза, она отнесла журнал Федору.
– Собери к моему дому артельсиков, кто работать хоцет, а с остальными сам ресай, сто делать! Морды им бить я не могу, с этим сам разберись, а поговорить поговорю. Не послусают, пусть сами думают, как им дальсе зить! Детисек наплодили, пусть кормят, а цтобы кормить, надо мала–мала тайга бегать и пуснинка приносить! – она развернулась и вышла.
Через час возле дома Марьи собралось десятка полтора приглушенно переговаривающихся мужиков. Она, выйдя из дома, молча оглядела собравшихся и, приложив палец к губам первой шагнула в перелесок, туда, где раньше собирались холостые артельщики и молоденькие тунгуски.
– Так, музики, – негромко начала Маша, подождав, пока мужики соберутся возле нее. – Все вы знаете, цто слуцилось, а так зе слысали про моего Кузю, – она тяжело вздохнула и обвела глазами угрюмо притихших мужиков. – Хоросо думайте, будете вы таскать пуснинка или сидеть рядом с баба своя? Лето пройдет, травка есть, рыбка мозна ловить, корески кусать, зима нехоросо., кусать нецего, цем ребятиска кормить? Собацки есть, сетка, колокольцик тозе! Цто есе нада? Думайте сецас, а то по льду приедет пристава, а пуснинки нет, золота нет, спросит, а где музики? Дома музики? Тогда пусть бабы тайга идут, пуснинка добывать, а музика каталазка? Это хотите?
– Ой, мужики! – послышался из толпы чей–то насмешливый голос. – Глякося, баба взялася нами командовать! А сама–то чо жрать будешь, коль Кузя сгинул?
– А ты бы молцал, Васька, да в первую оцередь о себе беспокоился! – в голосе Марьи зазвенели металлические нотки. – У тебя трое детиска бегают, да зена скоро цетвертого принесет! Сисками сосновыми их кормить будес, а? – она в упор, словно прожигая его насквозь, смотрела на горлопана черными глазами. – А за меня ты не перезивай, к тебе за куском не приду, свой заработаю! Нет, так в тайга уйду, она мне с голоду умереть не даст! Пока пристава не приехал, давайте, нацинаем заполнять склад, цтобы зимой не умереть! Все будет так зе, как и при Кузе. Никто вас обманывать не будет, я стану принимать скурка и оценивать! Все! Думайте, а завтра, кто хоцет, в тайга!
– А ведь дело говорит, хотя и баба, – расходясь, потихоньку переговаривались между собой мужики.
– А то нет, – подхватывали другие. – Она по пушнине любого из нас за пояс заткнет. Сказывали мне, как она Кузьму из ледяной полыньи вытащила. Огонь–баба! И вправду мужики, что–то мы засиделися в избах, давайте, в тайгу–кормилицу завтра налаживаться. Тем более, что Машка на приеме будет!
Закончив короткий сход, Марья спешила к своей избе, размышляя, как она будет управляться с больным ребенком. Ее встретила напряженная тишина, лишь из комнатушки, где лежал внук, доносилось прерывистое дыхание. Отодвинув в сторону занавеску, Маша шагнула внутрь и, прижав руки к груди, обомлела. В полутьме комнаты, над левой, изуродованной щекой ребенка плавало едва заметное, колеблющееся, голубоватое свечение.
– Ох, бозецки, – прошептала женщина, расширенными глазами наблюдая, как при ее появлении, свечение медленно опустилось на Ванькину щеку и незаметно растворилось, исчезло.
– Да, цто зе это такое? – Марья прикрыла глаза и тряхнула головой, а когда распахнула их, то ничего не увидела.
«С ума схозу, – мрачно подумала она и тихонько вышла из комнаты.
После этого дня, здоровье Ванюшки резко пошло на поправку. Он перестал кричать ночами, дыхание его выровнялось, стало спокойным и равномерным, а самое главное – у него появился аппетит! Марья больше не боялась оставлять его одного и по утрам, наставив на лавку возле его кровати чашек с водой и плошек с питьем, убегала на склад, благо, мужики приносили готовые, за ночь выделанные шкурки, а Маша только сортировала их и оценивала.
– Смотрю, успокоилась маненько, – басовито гудел Федор, который старался не вмешиваться в ее дела. – Как там Ванька–то? Не перегорел еще к камню сходить?
– Нацал вставать поманеньку. По избе походит, да снова лозитса. Куда ему идти, слаб он есе, – не вдаваясь в особые подробности, скупо рассказывала она.
– Знаешь, Машь, – неторопливо говорил Федор, основательно усаживаясь возле нее и закручивая самокрутку. – Мне и самому антиресно сходить, на месте глянуть, что, да как? Можа и прознаем, как Кузьма мученическую смертушку принял!
Марья, бегло осматривая и ловко сортируя шкурки, молчала, лишь испуганный взгляд женщины выдавал ее напряжение.
– Вот, подморозит, да Ванюшка на ноги встанет, и сбегаем в тайгу. Обязательно сбегаем, – подытожил Федор и, тщательно заплевав окурок, вышел со склада.
Кровоточащая короста от ожога потихоньку сходила на нет, оставляя на месте стянутой кожи глубокие, синеватые рубцы, только на опаленной шее и на виске так и не исчезали темные пятна
– Ба–аб, а я больше никогда не буду видеть этим глазом? – Ванюшка осторожно прикасался к повязке, сноровисто хлебая хлебную, с толченой земляникой, тюрю на воде.
– Нет, внучок, – тяжело вздыхала женщина и смахивала набежавшую слезу. – Не будес. Благодарить надо Господа насего, сто зизнь тебе оставил, а не забрал к себе на небеса, как Кузю мово.
К первым заморозкам Ванька, используя палку, как вспомогательную подпорку, вовсю разгуливал по тайге, стараясь не удаляться от избы ( бабка узнает, может и по хребутине ентой самой палкой огреть). Как–то возвратившись домой в неурочное время, Марья застала у них Федора, которые сидя с внуком за столом, тихо беседовали, но при ее появлении, настороженно затихли.
– Сто? – настороженно спросила Марья, чувствуя, что ее сердечко проваливается в черную, бездонную яму.
– Баб–аб, – просяще протянул Ванька, косясь на Федора и, явно ожидая от него поддержки. – Мы хотим с дядькой Федей к камню сходить.
–Когда? – женщина обессилено опустилась на лавку.
– Так, завтрева выйдем, а через пару–тройку возвернемся, – обрадовано затараторил Ванька, не почуяв со стороны бабки особого сопротивления.
– Не пуссю! – твердо заявила Марья. – Не стыдно тебе, церт старый! – обратилась она к Федору. – Ты куда ребенка подбиваесь? Мало мне старого, так и малого туда зе тасись!
– Нет, мы пойдем! – Ванька вскочил, и на его лбу обозначилась жесткая, упрямая складка. – А не пустишь, один уйду! Деда говорил, что когда его в избе нет, то я самый заглавный мужик в доме! – отчаянно выкрикнул мальчонка свой последний, самый весомый аргумент
– Хоросо, – внезапно согласилась Марья, – но с тебя, Федор, весь спрос будет, а зацинсику, сам знаесь, первый кнут!
Федор кивнул головой и потихоньку, бочком выскользнул из избы. Ванька ушел к себе, а Марья, посидев немного за столом, принялась собирать внуку заплечный мешок, машинально укладывая то, что обязательно потребуется. Как много лет подряд собирала мешок любимому Кузе, провожая его в тайгу.
Уложив все необходимое, женщина зашла в комнату к сладко–посапывающему внуку, осторожно поправила сползшее одеяло и задержалась, разглядывая спящего ребенка.
– Ванюшка ты Ванюшка, – прошептала она и, нагнувшись, прикоснулась губами к переносице внучка. – Цто тебя хоросего здет в этой зизни? – Марья на цыпочках вышла и, вновь усевшись за стол, рассматривая колеблющееся пламя керосиновой лампы за закопченным стеклом. – Пусть сходют, – горестно размышляла женщина, – мозет хоть костоцки Кузьмы похоронят, все по целовецески будет, – внезапно, она хлопнула себя ладонью по лбу и вытащила из–под лавки новые лапотки, две пары которых Кузьма сплел за неделю до рокового выхода. – Цуть внуцка босым в тайгу не отправила!
Продолжение слд
Автор Геннадий Перминов
