КТО БЫЛ на фронте в начале войны, в горестные, страшные дни отступления, кто был свидетелем и участником наших ответных ударов, от которых дрогнула и зашаталась чудовищная машина фашистского вторжения, кто видел, как невиданным, безостановочным, фантастическим штурмом, изумившим иностранных наблюдателей, мы повергли в прах эту дьявольскую машину, похоронившую под собой труп бесноватого Гитлера, — тот задумывался над тем, что же было источником душевной силы советского солдата и полководца, что вело их на подвиг, не имеющий равных в истории войн, что помогло мирным и добрым по натуре людям одолеть вооруженных до зубов профессиональных убийц, опьяненных победами на полях Франции и Бельгии, Греции, Дании, Норвегии, почти всей Западной Европы.
Как измерить эту нравственную силу? Где найти ее источник? Чем объяснить особую какую-то основательность, надежность в поведении советского солдата, лишенного всякой бравады и фанфаронства не в пример нацистам, эсэсовцам с их черепами-эмблемами, фотографиями с ножами в зубах и прочей символикой убийства и смерти? Как же наш солдат свалил, поверг наземь белокурых бестий, которых Гитлер с малых лет отравлял «романтикой» разбоя, бессмысленной жестокости, мнимого превосходства над всеми народами Европы и мира, садизма, возведенного в ранг философии?
Наш солдат был решителен и беспощаден в бою, но отходчив и добродушен, как только враг оказывался обезоруженным и плененным. Надо было видеть, как минуту спустя после смертельной схватки наш боец, смерив взглядом ошалевшего от страха захваченного фашиста, вдруг широко улыбался, похлопывал по плечу того, кто только что готовился его убить, и говорил:
— Ну, что? Сдрейфил? Боязно? Да ты не бойся, теперь не тронем. Слышь ты, не тронем, говорю. A-а! Курить хочешь? На!
Но человечество не забудет, что наш добродушный по натуре солдат с боями прошел от Волги до Шпрее, до Берлина и поразил насмерть фашизм в его собственном логове.
А ведь были дни, недели, месяцы, когда смертельная опасность нависала над нашей страной. В минуты полной откровенности я признаюсь друзьям, что до сих пор считаю чудом то, что видел своими глазами на фронте под Москвой и под Сталинградом. Под древней Москвой и волжским городом бывали моменты, когда, казалось, больше нет и не может быть человеческих сил, чтобы выстоять, удержаться нашим солдатам у порога столицы или на последнем клочке земли у самой Волги. Выстояли. Удержались. И, по замыслу командования, переломив военную судьбу, сами перешли в наступление, и враг, уже бивший в барабаны победы, рухнул в снега, и русская вьюга обернулась для него похоронным маршем.
ТАК ПОЧЕМУ же это стало возможным? Что было источником душевной силы советских людей?
... Я сижу в гостях у Анны Семеновны Куликовой и читаю письма, приходившие к ней с фронта больше чем четверть века назад. Того, кто посылал эти письма, давно нет в живых. 1 октября 1942 года он погиб в бою на Северо-Западном фронте. Пожелтевшие листки бумаги, и нашей, и трофейной, из штабных канцелярий разбитых вражеских частей... Я перебираю их бережно, и мне кажется, будто эти письма все идут и идут в наш нынешний день из далекого прошлого. И в них я нахожу ответ на вопрос, что позволило советским солдатам выстоять и победить. Этой силой была их идейная коммунистическая убежденность, воспитанная в наших людях партией в трудной борьбе за социализм.
Миллионы наших людей начинали сознательную жизнь так, как начал ее Иван Иванович Куликов. Сын бедняка-крестьянина, он рано понял, что дорогу в будущее может открыть для таких, как он, только ленинская партия. В 1922-м Иван Куликов вступил в ее ряды. В Калягине, на родной тверской земле, был избачом, советчиком и наставником для осваивавших грамоту односельчан: деревенская читальня стала для них первым университетом, а он, Ваня, — первым «профессором». Анна Семеновна показывает мне старенькую фотографию. На ней комсомольская ячейка. Ваня Куликов — комсомольский вожак. На нем — юнгштурмовка. Так прозвали особого покроя гимнастерку немецкие революционеры-коммунисты. Аня тоже в юнгштурмовке. Анна Семеновна, с которой я беседую сейчас, в те годы была вожаком пионеров.
— Ваня был чист душой необычайно, — говорит Анна Семеновна. — И принципиален, и строг. А добр-то как! Настоящая русская душа! Он сам стремился к лучшему и всех тянул к лучшему. Потому и пошел в партию. Я все думаю, думаю, как быть похожей на него? Если бы нее были такие, всем легче было бы жить...
Иван Куликов окончил Военно-политическую академию имени Ленина, когда фашисты вторглись в пределы нашей страны, он служил пропагандистом в военных частях на Волге. Но это его не устраивало. Он стремился на фронт. Он писал жене: «Прости, я оставляю тебя в трудном положении, с тремя детьми, беременную... Но я не могу иначе. Я должен быть там, где сражаются...».
Ему довелось воевать там, где он родился, на родной калининской земле. Северо-Западный фронт. Куликов — начальник политотдела 397-й стрелковой дивизии. Трудный фронт. Леса. Болота. Хляби. Дожди. Бездорожье сковывает действия войск. Война по колено в воде. Неделями не просушить одежду. А Куликов в каждой открытке пишет жене: «... Чувствую себя превосходно. Здоров и бодр. Настроение отличное». Он пишет, что день и ночь находится среди солдат своей дивизии, и это придает ему силы. Письма короткие, отрывочные: начальнику политотдела не хватает времени для сна. Он все время среди бойцов. Ходит с ними в разведку, в атаки. А когда на минуту стихает бой, разъясняет им деление Родины и партии».
Вот письмо от 3 марта 1942 года:
«... Решил написать несколько строчек. Совершил прогулочку километров на 200, где предстоит славная охота на хищного зверя. В общем март проведу на родной калининской земле. Жди из газет хороших новостей. Думаю, что скоро, скоро будет трещать «непобедимая» немецкая. 16-я армия уже разгромлена, остатки ее добивают. Такая судьба ожидает и другие немецкие армии. В этом отношении главное командование кое-что предприняло. Здесь это «кое-что» ощущается конкретнее. Конечно, война есть война. Враг чувствует наше движение, пытается разгадать наши планы. Отсюда, следовательно, старается беспокоить с воздуха, причиняет некоторый ущерб, но этот ущерб не приостанавливает осуществление планов нашего главного командования. В общем дела на фронте идут превосходно...».
Конечно, все на фронте, да еще таком, как Северо-Западный, было гораздо труднее, сложнее, чем это выглядит в письме. Но Иван Куликов не хотел тревожить жену и маленьких детей. Кроме того, он вообще был оптимистом, как его солдаты, как миллионы советских людей. Этим они побеждали. Но вот — конец письма:
«И армия, и население хотят поскорее изгнать, разбить захватчиков. И недалек тот час, когда красное знамя свободы будет развеваться над всеми землями, ныне занятыми германским фашизмом... Здесь погода стоит мягкая. Чувствуется приближение весны. Край мой родимый! Сколь ты хорош. Места-то какие прекрасные! После войны обязательно летом приедем с тобой сюда отдыхать».
Не суждено было Ивану Куликову отдыхать на родной земле. Когда фашисты убили его, тело не удалось сразу вынести из боя, и его засосало в лесном болоте. Не осталось могилы героя, куда бы родные и близкие принесли земной поклон.
А тогда-то письма все шли и шли домой. 11 августа 1942 года:
«Напиши, каково у людей настроение. Здесь настроение у нас бодрое и уверенное, в нашу победу верят, как бы враг ни старался лезть вперед. Придет время, и мы дадим ему жару...»
Все чаще и чаще, правда, очень осторожно и сдержанно, Иван Иванович пишет жене, что находится вблизи передовой, что испытал на себе все виды вражеского огня, но все ему нипочем, что надо начальнику политотдела бывать в бою, в атаках, чтобы примером своим вести солдат. И снова о ней, о родной земле:
«... Сейчас только мечтаешь о будущем, когда после войны будем наслаждаться хорошей русской погодой и ландшафтами. Вот разобьем фашистов — тогда насладимся вволю всем, мимо чего, бывало, равнодушно проходили мимо. Поля, леса, холмы, озера, реки, — все, чем богата Калининщина, будет мною показано моим сыновьям и дочерям. Показано по тем следам и дорогам, по которым шел их отец, борясь за Родину против германского фашизма. Да, мой путь не кончится родной областью. Она будет началом освободительной борьбы. По газетам следите за борьбой частей нашего фронта, частей генерала Пуркаева, полковника Ильина, частей генерала Конева».
Германское командование прилагало отчаянные усилия, чтобы прорвать фронт окружения своей 16-й армии.
«Борьба стоит большого напряжения сил и воли, — пишет Куликов. — Войска наши с честью выдерживают натиск врага и сами (больше всего) атакуют и контратакуют. Сейчас переживаем напряженные дни беспрерывных боев днем и ночью. Мобилизуем людей на то, чтобы любыми средствами не допустить прорыва, — лучше погибнуть, чем перенести позор поражения».
В КАЖДОМ ПИСЬМЕ старший батальонный комиссар Куликов спрашивает о детях. О Юрии, Славике, Гале, просит прошения, что не пишет им отдельно, и тут же добавляет, что детям нужно писать особенно тепло и нежно, и он ждет для этого первого хорошего дня. «Детям нужно писать в очень хорошую погоду». Мучит Куликова мысль о том, как же будет рожать в трудных условиях войны его жена. А рожала она под бомбами фашистских самолетов, и, еще не оправившись от родов, с новорожденным на руках пешком пробиралась далеко, далеко, в военный городок. Муж утешал, успокаивал ее, как мог, но я поразился необычно строгому тону его письма, посланного в ответ на письмо Анны Семеновны, осторожно выражавшей боязнь того, что враг может дойти до Саратова. Обычно необычайно заботливый, душевный, тут Куликов беспощадно выговаривает жене за «панику», убеждает в том, что армия не допустит врага до волжского города, советует быть уверенной и спокойной.
1 мая 1942 года: «Пульс боя чувствую повсечасно, пережил критические минуты, когда жизнь висела буквально на волоске, но об этом совершенно не думаешь, так как здесь пропитан весь без остатка духом войны, и думаешь не о своей собственной персоне, а о всем нашем народе, свободу которого мы должны отстоять любой ценой...»
Обрывок письма: «... Дух бодрости никогда меня не оставляет, всегда нахожусь с людьми, которые, как и я, глубоко верят в победу...»
Положение на фронте осложнялось. Все чаще проскальзывала мысль о том, что он тот, кто может быть убит. Но не надо отчаиваться. Он пишет жене:
«... Если я погибну, тебе за мою смерть краснеть не придется. Лучше быть вдовой героя, чем женой труса».
... Предчувствие не обмануло Куликова. Вернее, он знал, на что идет. Был рукопашный бой. Тот бой, в котором гнев и ненависть достигают наивысшего предела, бой лицом к лицу, глаза в глаза, когда душат, если уже нечем стрелять, и, обессилев, падают наземь рядом с трупом врага. В этом бою батальонный комиссар Иван Куликов убил одиннадцать фашистов. Дрались прикладами, гранатами, ножами, и тут удар штыка оборвал жизнь Ивана Куликова. Начальник политотдела дивизии Иван Иванович Куликов, верный своему долгу и своим солдатам, погиб смертью героя 1 октября 1942 года.
И, может быть, его последние письма еще шли к жене. Вот они в моих руках. Письма русского душой человека. Письма коммуниста. Его волновала судьба детей. Он просил жену сделать их настоящими людьми, воинами. Анна сделала все, чтобы исполнить волю мужа и друга. Когда отец погиб, старший сын Юрий сказал: «Хочу быть таким, как отец». Едва лишь открылось в Калинине суворовское училище, Юрий поступил в него, окончил с золотой медалью, потом — Житомирское военное училище и радиотехническая академия. Сейчас он майор. Второй сын Вячеслав окончил суворовское училище в Дзауджикау, потом, как и брат, Житомирское военное училище, теперь он в армии, майор. Валерий, родившийся под фашистскими бомбами, избрал мирную специальность. Он — шлифовщик, ударник коммунистического труда, комсомолец.
... Когда читаешь письма таких людей, как Иван Куликов, яснее и глубже начинаешь понимать, почему мы побеждали в условиях, когда победа была почти невозможна, почему мы погнали врага от осажденной Москвы, от Калинина, почему из глубины России, от Волги, наш солдат дошел до Берлина и там, над станом поверженного врага, взметнул в небо знамя Победы. Эту великую победу свершили сыны народа, сыны великой партии. Люди неистребимой коммунистической убежденности.
Е. КРИГЕР (1968)
☆ ☆ ☆
