Виноват сразу по всем статьям, что не писал долго, но и продолжу.
Опуская исторические и морские подробности, обращу внимание на исконное непотребство в поведении по отношению к России как Запада, так и Востока. Не в 2022 году оно началось. И пример тому – неудачная попытка Головнина просто запастись дровами, провиантом, зеленью и водой в гавани Матсмая (Хоккайдо). Автор бывал в тамошнем Саппоро, отвозил узкоясноглазых браконьеров на историческую родину, пойманных аж у Парамушира! (ну не наглость ли?). Впрочем, даже Казахстан нынче претендует на Среднесибирскую равнину, как на исконно казахскую. Вода у них, видите ли, кончилась, и лес. Что с них взять – крокодил не ловится, сам не растет кокос.
Начало истории здесь:
Однако, дальше дело было так:
При входе в гавань нашим морякам не только не дали лоцмана , но и постреляли немного из голландских морских орудий. С недолетом. Вроде как, предупредительный огонь. Бог с ними, с предупредительными выстрелами, но! Очень напоминает современность. Японцы думали, что голландские пушки нас испугают…Теперь кое-кто кое-где думает, что нынче нас испугают американские. Ладно, На этом канале политики нет. Итак, после этого инцидента, командование шлюпа «Диана» приняло весьма оригинальное решение – вывезти на рейд бочонок(кадку) с просьбой о пополнении провианта и запасов пресной воды. Туда же было положено несколько фунтов серебром, в качестве предоплаты. Но тем не менее:
«8 июля поутру увидели мы выставленную на воде перед городом кадку; тотчас снялись с якоря и, подойдя к ней, взяли оную на шлюп. В кадке нашли мы ящик, во многих кусках клеенки обвернутый, а в ящике три бумаги, на одной было японское письмо, которого мы прочитать не умели, следовательно, все равно как бы его и совсем не было, и две картинки; на обеих были изображены гавань, крепость, наш шлюп, кадка, едущая к ней шлюпка и восходящее солнце; с тою только разностью, что на первой крепостные пушки представлены стреляющими, а на другой обращены они дулами назад. Рассматривая сии иероглифы, всякий из нас толковал их на свой лад; да и немудрено: подобное сему нередко и в академиях случается. Мы только в одном были согласны, что японцы не хотят с нами иметь никакого сношения; я понимал сии знаки таким образом, что в первый раз они не палили в шлюпку, которая ставила кадку перед городом, и позволили оную поставить; а если в другой раз станем делать то же, то стрелять будут. Посему и пошли мы к небольшой речке на западном берегу гавани, где, остановясь на якоре, послали вооруженные шлюпки наливать пресную воду; почти весь день мы работали на берегу, и японцы нас нимало не беспокоили; они только выслали из крепости несколько человек курильцев, которые, будучи от нашего отряда в полуверсте, примечали за нашими движениями.»(с)Головнин).
Переговоры продолжаются.
« Между тем японцы выставили другую кадку перед крепостью, но так близко батарей, что подъезжать к ним я считал неблагоразумным; из крепости никто ко мне навстречу не выезжал, но махали только белыми веерами, чтобы я ехал на берег, но когда я стал возвращаться, то с берегу тотчас отвалила лодка, на которой подъехал ко мне какой-то чиновник с переводчиком курильского языка. Людей у них было гораздо более, нежели на моей шлюпке, но как мы все были хорошо вооружены, то я не имел причины их бояться. Разговор они начали извинением, что в меня палили, когда я ехал на берег, поставляя сему причиною недоверчивость их к нам, происшедшую от поступков двух русских судов, за несколько лет пред сим на них нападавших, с которых люди сначала также съезжали на берег под предлогом надобности в воде и дровах; но теперь, увидев на самом деле, сколь поступки наши отличны от деяний тех, которые приезжали на прежних судах, они более не имеют в нас никакого сомнения и готовы оказать нам всякое зависящее от них пособие.»
Головнин, конечно, поверил.
Или хотел поверить? « Эх ,обмануть меня нетрудно – я сам обманываться рад»
«…японцы были в чрезвычайном страхе и смятении при появлении нашего судна; они думали, что мы тотчас сделаем нападение, и потому немедленно отправили в лес все свои лучшие пожитки, да и сами мы видели, как они вели из крепости в горы вьючных лошадей; палили они в нашу шлюпку, как уверяли курильцы, действительно от страху, и когда наши гребные суда поехали в рыбацкое селение, то они уверены были, что мы непременно будем там все грабить и жечь; но коль скоро мы оставили берег и они, осмотрев свои дома, увидели, что в них все находилось в целости, а за взятое пшено, рыбу и дрова положены были разные недешевые между ними европейские вещи, тогда японцы обрадовались до чрезвычайности и совершенно успокоились. Я тем более поверил курильцам (парламентерам –прим.авт.),что действительно японцы палили в нас от трусости, считая, может быть, что у нас внизу шлюпки лежало много людей; впрочем, хотя она и мала для сего была, но, как говорится, у страха глаза велики; иначе зачем бы палить им было в горсть людей, прямо к ним ехавших? Они могли нас выпустить на берег и потом поступить, как им угодно. Курилец Алексей также сказывал мне, что японцы чрезвычайно боятся русских и неоднократно ему изъявляли свое удивление, каким образом русские могут так скоро и метко стрелять.»
Мне и сейчас это непонятно, как русские умеют скоро и метко стрелять? Не должны! Не может этого быть! Дикари! Людоеды-балалаечники….
В следующей кадке было приглашение сойти на берег для встречи с начальником крепости.
«Все японцы, как чиновники, так и рядовые, были в богатом шелковом платье и в латах с ног до головы и имели при себе по сабле и по кинжалу за поясом, а курильцы были без всякого оружия. У меня же была наружу одна сабля, а шести пистолетов, разложенных за пазухою и по карманам, они видеть не могли.
Оягода принял меня очень учтиво и ласково и просил подождать на берегу начальника крепости, который скоро выйдет. Я его тотчас спросил, что бы значило то, что они положили все оставленные нами вещи в кадку и выставили на воду. С тем чтобы возвратить вам, сказал он, ибо мы думали, что вы не хотите более вступать с нами ни в какие переговоры, а до окончания оных мы ничего принять не можем. Я тотчас вспомнил описание посольства Лаксманова, где упоминается, что японцы до окончания веденных им переговоров никаких подарков принимать не хотели, а после все брали, что он им давал; почему с сей стороны я совершенно успокоился.»
И совершенно напрасно.
На третий день поехали наши договариваться о припасах.
«В благомыслии об нас японцев я был уверен до такой степени, что не приказал брать с собою никакого оружия: у нас троих были только шпаги, да господин Хлебников взял с собою ничего не значащий карманный пистолет, более для сигналов на случай тумана, нежели для обороны. Проезжая мимо стоявшей на воде кадки, мы заглянули в нее, чтоб узнать, взяты ли наши вещи, но, увидев, что они все тут были, я опять вспомнил Лаксмана и сей случай приписал также обыкновению японцев не принимать никаких подарков до совершенного окончания дела.»
Моряков наших провели в крепость. Однако мичман (Мур – это фамилие такое) заметил, что солдатам, сидевшим за ними, раздают обнаженные сабли, и сообщил об этом капитану, но Василий Иваныч (Головнин) решил, что господин Мур увидел одну саблю, обнаженную как-нибудь случайно, и сказал ему с усмешкой, не ошибся ли он, ибо японцы давно уже имеют при себе сабли, которых обнажать теперь, кажется, им не нужно. Но скоро после того открылись основательные причины к подозрению их в злых умыслах. Второй начальник на несколько времени выходил и, сделав какие-то распоряжения, опять вошел, и шепнул что-то главному начальнику, который, встав с места, хотел выйти вон. Моряки в это самое время встали и хотели с ним прощаться, спрашивая его о цене съестных припасов и намерен ли он их дать. Тогда он опять сел, просил их сесть и велел подавать обед, хотя и рано еще было. После этого главный начальник опять попытался выйти под пустым предлогом. Наши сказали, что им нет времени дожидаться и пора ехать. Тогда он, сев на свое место, просто сообщил, что ничем снабдить не может без повеления матсмайского (Хоккайдского-прим.авт.) губернатора, у которого он состоит в подчинении, а пока на донесение его не последует решения, он хочет, чтобы один из моряков оставался в крепости аманатом [заложником]. Ну что ж, японцы начали снимать маску! Начальник, говоривший дотоле тихо и приятно, вдруг переменил тон, стал говорить громко и с жаром, упоминая часто Резаното (Резанов), Николай Сандрееча (Николай Александрович Хвостов), и брался несколько раз за саблю. Таким образом сказал он предлинную речь. Из всей же оной побледневший Алексей (курилец-переводчик) пересказал им только следующее: "Начальник говорит, что если хотя одного из них он выпустит из крепости, то ему самому брюхо разрежут". Ответ был короток и ясен. В ту же секунду бросились моряки бежать из крепости, а японцы с чрезвычайным криком вскочили со своих мест, выпалили из нескольких ружей. Между тем японцы успели схватить господина Мура, матроса Макарова и Алексея в самой крепости, остальные, выскочив из ворот, побежали к шлюпке. Тут с ужасом Головнин увидел , что во время разговоров в крепости, продолжавшихся почти три часа, морской отлив оставил шлюпку совсем на суше, саженях в пяти от воды, а японцы, приметив, что стащить её на воду невозможно, и высмотрев прежде, что в ней нет никакого оружия, сделались смелее и выскочили с большими обнаженными саблями, которыми они действуют, держа в обеих руках, с ружьями и с копьями. Тут, смотря на шлюпку, Головнин сказал сам себе: "Так! Рок привел меня к предназначенному мне концу. Последнего средства избавиться мы лишились, погибель наша неизбежна!" ..... и отдался японцам, которые, взяв его под руки, повели в крепость, куда повлекли также и несчастных его товарищей. На пути один из солдат ударил его несколько раз по плечу небольшой железной палкой, но один из чиновников сказал ему что-то с весьма суровым видом, и он тотчас перестал.
Продолжение следует.
С уважением, Ваш.
