Яркий луч солнца упал на кроватку и разбудил малыша Тео. Реветь было лениво, поэтому младенец потер глаза пухлыми кулачками и немного покряхтел, чтобы нянька услышала. Амалия, девятнадцатилетняя девушка с головой шимпанзе, и впрямь тотчас подбежала к Тео и нежно, но крепко схватила его на руки. Люди-шимпанзе в Кёльне были довольно большой редкостью: нанимать их в прислугу могли только самые богатые семейства. Отец Тео, Ханс Брауншвейг, не был богат. Его должность профессора богословия Кёльнского Университета обеспечивала почет, уважение и давала доступ в высшие слои общества, но вот много денег не приносила. Взамен, Всевышний наградил его замечательной женой. Клотильда была щедро одарена красотой, здоровьем, легким и веселым нравом, а также значительным состоянием, доставшимся ей в приданое от отца, одного из самых богатых купцов Северной Рейн-Вестфалии.
Их первенец Тео родился на первом году семейной жизни. Обезумевшие от счастья родители и дед из кожи вон лезли, чтобы наследник сызмальства получал все самое лучшее, включая и няньку из девушек-шимпанзе, которые отличались чистоплотностью настоящих немок и звериной преданностью вверенным им детенышам верховной расы чистокровных людей.
Остальная обслуга были из людей, скрещенных с местными породами животных. Люди-волки охраняли богатый дом Брауншвейгов, люди-кабаны ухаживали за садом и огородом, девушки-лани работали горничными и держали дом в образцовой чистоте, из женщин-мышей получались отличные кухарки и посудомойки. Люди-еноты обстирывали и господ, и весь люд в поместье.
Тринадцать лет с момента рождения Тео Брауншвейги провели в легком тумане счастья. Все в их ладной семье спорилось. Ханс написал уже три научных труда о происхождении рас на Земле, и все они были благосклонно приняты Избранными. Клотильда благополучно разрешилась тремя девочками и еще одним мальчиком; все дети были эталонно красивы, здоровы, послушны, умны… Дело ее отца тоже ширилось и процветало, и красавица-дочка, так удачно вышедшая замуж за уважаемого ученого из благородного сословия, имела доступ к его несметным богатствам.
Безоблачные детские годы Тео лишь изредка омрачались внезапными исчезновениями некоторых из слуг, которых мальчик всегда очень любил. Наблюдать за работой обслуги, есть на теплой кухне пироги, щедро политые медом, и слушать бесхитростные рассказы кухарок, горничных, садовников, когда те обедали за общим столом, было любимым досугом Тео. Ему нравилась простая доброта людей-животных, их преданная любовь к мальчику и всей его семье. Когда мама или сестры с удивлением спрашивали Тео, что же его так привлекает в этих существах без малейшей искры творчества, способных лишь на послушное следование правилам и инструкциям, он только пожимал плечами и стремился как можно скорее убежать. Он не мог никому объяснить то странное волшебное тепло, разрастающееся в его груди всякий раз, когда он достаточно долго наблюдал за кем-то из слуг. Поэтому можно себе представить то горе и тоску, что мальчик испытывал, когда один из слуг внезапно исчезал и больше уже никогда не объявлялся. Поначалу Тео приставал с расспросами к родителям, умолял их, чтобы пропавший слуга вернулся. Почему-то он не верил ответам родителей, что слугу призвал Всевышний. С годами ребенок понял, что ждать и просить ответа бесполезно. Лишь то волшебное тепло в груди хоть немного скрашивало боль потери.
А вообще, все остальное в жизни Тео и его сестер и брата шло по накатанной. Школы с лучшими учителями, прогулки в Кёльнском лесном парке, регулярные богослужения в соборе, беседы с отцом, поцелуи матери, монетки на леденцы от деда, каникулы на морском побережье…
В день тринадцатилетия Теодора отец пригласил подростка в университет, для знакомства с другими учеными мужами и подробной экскурсии по гулким каменным коридорам и аудиториям. Ему так нетерпелось скорее туда попасть, что Теодор умолил своего гувернера-шимпанзе привести его в кабинет отца пораньше. Лекция по теософии была в полном разгаре, поэтому служитель разрешил мальчику подождать отца в его кабинете. Теодор сидел в кожаном кресле, блуждая взглядом по корешкам многочисленных книг, занимавших все стены кабинета, пересчитывая писчие перья, наверняка гусиные, торчавшие из серебряного кубка, прочно стоявшего на рабочем столе отца. Было довольно жарко и душно, в витражное окно билась жирная муха.
Внезапно по ногам мальчика потянуло сквозняком, перья в кубке качнулись. За спиной Теодора что-то зашуршало. Мальчик вскочил с кресла и обернулся. Одна из книжных полок медленно двигалась и издавала тихий скрип. Теодор испуганно замер, но любопытство ребенка, выросшего в безопасном мире, пересилило страх. Он подошел к полке и потянул за боковую панель, которая уже заметно отделилась от шкафа. Открылся вход в еще одну комнату, запахло пылью и тайной.
Теодор вошел внутрь. Голые стены из грубого камня. Каменный же пол. Окно-бойница под потолком, заросшее паутиной. Книжный шкаф здесь тоже был, всего лишь один, и невысокий. Все книги были переплетены одинаково, в темно-синий сафьян. На корешках книг - только серебряный оттиск цифр; ни фамилий авторов, ни названий.
В центре комнаты стоял одинокий одноногий стол, высокий и узкий, будто пюпитр на кафедре в соборе. На столешнице лежала раскрытая книга, страницы зажаты пресс-папье в виде человека с головой птицы. Теодор сделал два шага, чтобы подойти к столу с книгой, и начал читать то, что было написано на тех страницах.
“Скрещивание человеческой особи с образцами местной фауны приносит наилучший результат. Человек-кенгуру с легкостью покрывает большие пространства, используя сильный хвост для усиления прыжка, если он продолжает жить на территории Австралии. Местная почва, покрывающая пространство в виде сухой тонкой красной пыли, служит наилучшим амортизатором движения и не травмирует ткани ног и хвоста. Поместив же эти особи в условия горного Кавказа, с его каменистой почвой, мы совершили ошибку. Человек-кенгуру погиб уже через месяц, от постоянных мелких травм и кровотечений. Этот и многие другие подобные эксперименты позволяют нам с уверенностью утверждать, что экономически обосновано населять территории людьми, скрещенными с местными породами животных.
Такое скрещивание максимально эффективно также только с местными породами млекопитающих. Эксперименты по скрещиванию с рептилиями, птицами, насекомыми слишком дорогостоящи, хоть и успешны. Выживших особей предлагаем наделить функцией божеств и мифических существ, необходимыми для разработки народных эпосов и местных религий.”
У Теодора противно закружилась голова. Что это за история такая? Про Кавказ он слышал, но Австралия? Где это? И кто такие кенгуру? Люди-животные, конечно, не были для него новостью. Это была неотъемлемая часть жизни, так задумал Создатель. Но тут написано, что это был эксперимент, говорилось про экономическую эффективность. Теодор снял пресс-папье, открыл книгу на первых страницах, надеясь узнать больше о ее авторе.
“Сводный доклад об экспериментальном межвидовом скрещивании разумных существ и животных планеты Земля из звездной системы Солнца, ветка реальности ВР432.а в рамках межгалактического проекта “ДНК-идеал”” - гласило название книги.
Вот тут совсем уже ничего непонятно, какой-то набор слов, значение которых было неизвестно Теодору, но от которого в сердце будто вонзили кусок льда.
“Тео! Что ты здесь делаешь?!” - голос отца за спиной прозвучал непривычно резко. Теодор вздрогнул и уронил книгу на пюпитр. Повернулся, посмотрел отцу прямо в глаза. Тот уже почти овладел эмоциями и растягивал губы в улыбке, хотя в глазах еще мерцали раздражение и страх. Почему страх? “Как ты сюда попал, сынок?”
“Я пришел пораньше и мне разрешили подождать тебя в кабинете. Я вот тут, в этом кресле сидел, и вдруг полка шкафа открылась, и я вошел посмотреть. Папа, о чем эта книга? Что такое кенгуру? Что значит межвидовое скрещивание?” - вопросы сыпались как горох. Отец поморщился, закрыл книгу и за руку вывел сына из тайной комнаты. Задвинул полку шкафа на место и крепко закрыл на потайной крюк. Наверное, он забыл его накинуть, когда выходил из хранилища тайных знаний в прошлый раз. Какая досада…
Ханс посадил сына в то же кресло, а сам уселся за рабочим столом. Он не спешил начать беседу, лихорадочно придумывая, как же все объяснить Теодору.
“Сынок, ты не должен был знать об этой комнате. Мы храним в ней книги, написанные всякими сумасшедшими. Эти люди, не имея должного образования, пытались найти свое объяснение устройству мироздания, и повредились умом, придумывая всякие небылицы. Книгу, что ты нашел, написал человек, который утверждал, что наш мир создали существа с других планет, вращающихся вокруг других звезд. Одно это позволяет нам осознать масштаб его безумия, ведь создание мира так хорошо описано в Книге, и подтверждено Избранными. Однако подобные безумные идеи заразны и способны пагубно влиять на неокрепшие умы. Именно поэтому такие книги нужно хранить особо, в секретных хранилищах, чтобы вирус безумия не накрыл нас. Я говорю с тобой об этом так откровенно, потому что сегодня ты стал взрослым мужчиной. Я уверен, что ты сможешь хранить эту тайну и ни с кем не обсуждать то, что ты увидел или прочитал. А теперь идем, я покажу тебе коллекцию портретов ученых мужей и самые красивые галереи и сады Университета.”
Теодор был даже раз услышать такое объяснение от отца. Изначально ему показалось, что он совершил что-то запретное, но в итоге будто стал еще ближе с отцом, ведь теперь у них была общая тайна, в которую посвящали только взрослых.
Остаток дня прошел великолепно. Теодор наконец-то вживую увидел портреты великих ученых, написаные великими художниками. Дома вся семья собралась за праздничным ужином, а в подарок он получил набор дорогих кистей и красок, и пергаментный свиток с подтверждением о зачислении в Академию Художеств Кёльна.
С самого раннего детства он любил рисовать и уже достиг определенного мастерства, поэтому зачисление в Академию не было большим сюрпризом, но все равно приятно грело сердце. В тот вечер он ложился спать очень счастливым, и долго рассматривал кисти и краски, лежавшие на ночном столике.
Глубокой ночью Теодор внезапно проснулся от ощущения, что вот-вот взлетит, неведомая сила тянула его наверх. Сердце билось в горле. Теодор открыл глаза и увидел, что на краю кровати кто-то сидит. Это была фигура высокого мужчины, полностью покрытого серебристым одеянием, с неестественно огромными бездонными глазами. Тео хотел закричать и убежать, но не мог ни шелохнуться, ни произвести ни одного звука. Рот мужчины также не двигался, но Тео четко услышал слова внутри своей головы: “Теодор, тебе не стоит бояться. Мы долго ждали, чтобы хоть кто-то из одаренных получил доступ к информации об межгалактических экспериментах на Земле. Наш отдел считает, что эксперимент с межвидовыми скрещиваниями был неэтичным и незаконным, и мы хотели бы попытаться исправить то, что уже произошло. Мы уже провели анализ твоей энергетической структуры и считаем, что ты способен стать проводником исцеляющей энергии, способной помочь несчастным душам, застрявшим в телах скрещенных особей, продолжать развитие. Мы будем приходить к тебе во сне и передавать знания. В обычной жизни ты можешь продолжать заниматься тем, что так любишь: рисовать и наблюдать за жизнью людей-животных.
Я вижу, что ты ничего не понимаешь из моих слов, но сейчас это и не важно. Я рад, что контакт между нами возможен. До скорой встречи.” Силуэт мужчины растаял, и Теодор открыл глаза. “Так, стоп, они же и так были открыты, я же смотрел на…” - Тео осознал, что лежит на животе, головой под подушкой, едва дышит. Так это что, был сон? А как же все те ощущения, слова незнакомца? Наверное, он съел слишком много торта, вот и приснился кошмар.
И жизнь Теодора потекла дальше, по прежнему счастливая, в атмосфере любви и безопасности. Он ходил на занятия в Академию Художеств, без устали рисовал, играл с сестрами, братом и друзьями, немножко хулиганил, и все реже заходил на кухню, чтобы послушать рассказы слуг, ведь жизнь и без того была так интересна.
С Летицией Теодор познакомился, когда ему едва исполнилось восемнадцать лет. В тот день Тео был в дурном настроении. Ночью ему снова приснился таинственный мужчина с большими глазами. На этот раз он рассказывал, что солдаты гвардии императора - не божественные защитники, посылаемые Создателем, а такие же обычные люди, как и Тео, только они согласились на вживление защитных пластин и других механизмов, чтобы стать идеальными воинами. Большеглазый говорил, что люди-животные на эту роль не подошли, потому что как и животные, они не имеют инстинкта убивать других существ по приказу, а человеческий разум у них притуплен. Именно поэтому разработали систему раннего отбора в школах, где выявляли детей, наиболее склонных к жестокости и насилию, и в свое время предлагали им стать солдатами и согласиться на вживление амуниции, в обмен на повышение статуса и безбедную жизнь всей их семьи.
Очнувшись от такого сна, Тео как всегда мало что помнил, лишь чувствовал усталость, грусть и недоумение. К счастью, эти кошмары повторялись не часто, и Теодор успевал восстановиться и практически позабыть о том, что ему рассказывали. В то же время, после каждого сна у Тео происходил заметный скачок в росте его художественного мастерства, поэтому он до сих пор еще и не решился обратиться за помощью к духовнику - не хотел рисковать развитием своего дара.
Теодор шел по галерее Академии Художеств, погруженный в свои мысли. Он внимательно следил, как утихает тупая тоскливая боль в сердце - неизменный спутник ночного кошмара. Постепенно внимание его привлек непривычный шум, как будто десятки женских голосов что-то рассказывали наперебой. В Академии Художеств могли обучаться только мужчины, откуда тут взяться женским голосам? Тео вспомнил, что в тот день в Академии был День Дебютов. В главном зале школы выставили лучшие работы учеников выпускного класса и пригласили учащихся из других художественных школ на просмотр. Очевидно, что и выпускницы женских гимназий пришли посмотреть на работы, а может и на их создателей.
“Портрет Деда За Шахматной Доской” авторства выпускника Академии Теодора Брауншвейга выставили в роли эталона современной молодежной живописи. Тео и сам был доволен картиной. Что ни говори, именно портреты людей выходили у него лучше всего. При взгляде на портреты его кисти любой будто видел в модели давнего знакомого, который вот-вот подмигнет и расскажет анекдот, или поделится чем-то сокровенным.
Тео вошел в главный зал и направился к своей картине. Перед портретом деда стояла самая прекрасная девушка на свете. Еще нывшее после сна сердце Тео вдруг встрепенулось, и щедро затопило все вокруг волшебным легким теплом. Он тихо встал рядом с девушкой и тоже начал смотреть на портрет.
“Ваш дедушка любит анисовые леденцы?” - тихо спросила девушка. “Да, а откуда вы узнали?” - изумился Тео. “Когда я смотрю на картину, я чувствую запах анисовых леденцов”. “Хорошо, но откуда вы узнали, что это именно мой дедушка?” - удивление Тео все росло. “Я услышала ваши мысли”. “А разве так бывает?” - вот это девушка, сюрприз за сюрпризом. “Иногда бывает, с близкими мне людьми,” - призналась девушка. “Я и сама сейчас удивлена, ведь я вижу вас впервые, а слышу ваши мысли как свои собственные. У вас что-то нехорошее случилось ночью и вы подавлены этим событием, но портрет вашего дедушки наполняет вас чувством безопасности и мыслями об анисовых леденцах,” - щеки девушки залились румянцем, ей было непривычно так много и так легко разговаривать с незнакомым юношей, но она будто не могла остановиться.
Тео во все глаза таращился на девушку, такого ему слышать еще не приходилось. “Меня зовут Теодор Брауншвейг, приятно познакомиться” - только и пришло ему на ум. Девушка улыбнулась и тоже представилась: “Летиция Мориус, мне тоже очень приятно.”
“Мориус? А Феликс Мориус…?” - “Мой отец.” “Я прочел все его книги!” - воскликнул пораженный Тео. “Я тоже, как сами понимаете,” - рассмеялась Летиция.
С этого момента начался новый этап в жизни Теодора. Равное положение их отцов в обществе и тот факт, что Тео был уже совершеннолетним, позволило ему без труда быть представленным родителям Летиции и получить их разрешение на ухаживание за их дочерью. Лучшего союза для своих детей ни Брауншвейги, ни Мориусы и представить не могли. Сразу пожениться было невозможно, ведь Летиции было еще только семнадцать лет, но год ожидания прошел как в сказке. Многочисленные прогулки, балы, семейные обеды, где надо было исхитриться поймать и задержать в своей руку Летисии, а при особом везении поцеловать ее в шею и глубоко вдохнуть запах ее кожи и волос, чтобы потом полночи вызывать его в своем воображении…
Матери их хлопотали над приданым и организацией свадьбы, отцы уже добавляли новые страницы в семейные летописные книги, дед Тео выделил средства на отделку каменного флигеля в главной усадьбе Брауншвейгов, чтобы молодые могли там поселиться. Большеглазый ночной незнакомец не появлялся ни разу, будто тоже ничем не хотел омрачать безмятежного счастья Теодора.
Но счастью не суждено было длиться. В то страшное утро Тео проснулся от громкого стука в парадную дверь, встревоженных криков и плача матери. Едва накинув халат, он сбежал вниз по лестнице. “Тео, дорогой мой Тео, какое горе, какой ужас,” - рыдала мать. Рядом с ней стоял слуга из дома Мориусов. В записке, принесенной им, говорилось, что сегодня утром погибла Летиция. Просили приехать как можно скорее.
“Вышла утром в сад, хотела срезать лилии, пока они еще покрыты росой… Присела у клумбы, ее было не видно из-за кустов… Садовник прогонял бродячую собаку, бросая в нее камни… Большой острый камень ударил Летицию в затылок… Уже не дышала… Не спасли…” Белое платье, белое лицо, бескровные губы, белые лилии, закрывавшие гроб. Вот и все, что помнил Тео о самых ужасных днях его жизни.
Хотя нет, еще его потрясла жестокая казнь несчастного садовника. Это был молоденький человек-кабан, совсем недавно закончивший обучение своей профессии. Он очень старался выполнять работу идеально, чтобы хозяева были им довольны. Особенно сильно он был привязан к Летиции за ее красоту и доброту. В то роковое утро он увидел, что в саду бегает чужая собака, скорее всего, бродячая, роет клумбы и уже погубила с десяток недавно расцветших ирисов. Чтобы поскорее ее прогнать, молодой садовник набрал камней и начал со всей силы швырять их в собаку. Третий камень, казалось, достиг цели, послышался какой-то вскрик или визг, что-то упало. Когда парень увидел, в кого он попал, его собственная жизнь как будто кончилась. Он онемел от осознания своей вины и уже до самой казни не вымолвил ни слова, только слезы катились по щетине, не высыхая.
По решению суда, несчастного забили камними и скормили его тело своре бродячих псов на центральной площади, на глазах у обеих пострадавших семей и всех желающих зевак. Никому от этого легче не стало. Летицию это не вернуло, а Теодор совсем замолчал, очень надолго. Во время казни он держал в объятиях мать обреченного садовника, и своими руками закрывал ей уши, надеясь, что она ничего не услышит. Эта женщина-кабан и ее муж служили разносчиками хлеба из местной пекарни и часто присаживались на чашку чая в кухне дома Брауншвейгов, рассказывая последние городские новости, так что Тео их очень хорошо знал и даже любил.
Неподъемное бремя несправедливости и жестокости судьбы, жизни, мира, общества придавило его, оглушило, лишило мир вокруг цвета, света и звуков. Исчез вкус еды, ощущения тепла или холода, желание спать или двигаться. Рано утром Тео сползал с кровати, брел, как привидение, на кухню родительского дома, забивался в самый дальний угол и молча сидел там весь день. Подавленные таким горем слуги тихо работали вокруг, главная кухарка время от времени подносила чашку то чая, то с бульона, и Тео машинально делал пару глотков, даже не замечая этого.
Академию Художеств он уже закончил к тому времени, но о том, что делать дальше, он ни разу не подумал.
Так прошло несколько недель. Однажды, на кухне появился отец казненного садовника. Он со дня смерти сына похудел, постарел, щетина вокруг клыков поседела, глаза впали и покраснели. При взгляде на разносчика хлеба в сердце у Теодора вдруг что-то щелкнуло, и он почувствовал тепло. Все вокруг по-прежнему казалось ему серым и безжизненным, но фигура человека-кабана вдруг будто начала молодеть и наливаться цветом и силой. Тео от неожиданности моргнул, видение исчезло. Он снова пристально посмотрел на мужчину-кабана долгим взглядом, сердце снова ожило, образ разносчика стал меняться. Тео вскочил и, шатаясь от слабости, побежал наверх, в свою комнату, за холстом, кистями и красками. Все на кухне оцепенели от неожиданности.
Тео быстро вернулся, установил рамку с холстом, велел кухарке налить чаю и нарезать булку с маком, подать себе и разносчику. Велел тому сидеть вот именно так, как он в то время сидел, и стараться не шевелиться. Отрывая зубами огромные куски булки, практически не отрывая взгляда от модели, Тео быстрыми уверенными движениями делал набросок фигуры углем прямо на холсте.
Слуги метали друг другу радостные взгляды, горничная убежала доложить барыне, что молодой господин, кажется, пришел в себя.
Через два часа Тео дал разносчику пять монет и велел приходить на следующий день в то же время. На холсте уже лежал уверенный слой подмалевка, палитра была налажена, кисти сложены в банку скипидара, отмокать.
Тео вдруг разрыдался, тело его тряслось в истерике. Клотильда и примчавшийся из университета Ханс крепко обнимали сына, пытаясь хоть как-то его утешить. Наплакавшись, Тео попросил приготовить ему ванну и чистую одежду. Потом он поедет на могилу Летиции, поэтому ему будет нужна лошадь и пролетка.
С того дня почти все время он проводил за написанием картин. Первую картину, написанную после смерти Летиции, он подарил модели. Его все больше увлекали портреты, а любимыми моделями были домашние слуги.
Постепенно в жизни Тео и его окружения начали происходить странные изменения. Например, на одной из стен его студии он повесил большой портрет горничной, юной девушки с головой лисы по имени Эльза. Она не боялась Тео и при любой возможности приходила в студию будто бы для уборки; на самом же деле, она подолгу смотрела на свой портрет. Если бы мы видели это со стороны, то заметили бы, что взгляд Эльзы на портрете поражал глубиной и как будто бы острым умом. В реальности Эльза была послушной смешливой девчонкой, которая четко следовала указаниям старшей горничной, но у нее напрочь отсутствовали смекалка и собственное мнение.
Однажды, через пару недель после того, как портрет был повешен на стену студии, Эльза снова стояла перед ним и внимательно смотрела на свое изображение. Вдруг она обратилась к Тео: “Мастер Теодор, отчего бы мне не научиться читать? На портрете я выгляжу, будто выучилась в университете. Мне кажется, я действительно умна.” Тео вздрогнул от неожиданной речи служанки. Все в этом было странно и удивительно. И то, что Эльза по-простому заговорила первой, и ее впечатление от портрета, и желание научиться читать, что было неслыханно в те времена. Почему бы и не попробовать? Он нашел на полках свой детский букварь и через месяц ежедневных занятий Эльза уже бегло читала сказки из толстого сборника.
Примерно через год после памятного дня духовного воскрешения Теодора, в студию прибежала горничная и позвала Тео прийти на кухню, будто его там очень ждали. Он нехотя оторвался от мольберта и пошел вслед за горничной. За широким кухонным столом сидела семейная пара людей-кабанов с младенцем на руках отца. Все трое выглядели прекрасно, моложавые родители и пухлый младенец были незнакомы Тео, но все же кого-то смутно напоминали. “Господин Теодор, мы пришли поблагодарить вас за помощь и представить вам нашего новорожденного сына,” взволнованно проговорил мужчина. “Он подарен нам Всевышним взамен … казненного…” - голос человека-кабана прервался, слезы потекли по щетинистому лицу.
Что это? Как это? Тео в изумлении узнал разносчика хлеба, чей портрет он написал год назад. “Что с вами случилось?” - только и мог вымолвить он.
“Это чудо, господин, но я верю, что его совершили вы. Я повесил портрет, что вы мне подарили, на самое видное место в моем доме и часто на него смотрел. Он дарил мне утешение. А потом я и моя жена будто начали молодеть, боль ушла из наших сердец, и вот, народился наш сыночек…” Оба счастливых родителя расплакались и бросились неуклюже целовать руки Тео. Тот обнял их, потом взял младенца на руки и долго его укачивал, пока родители пили чай с булкой.
Он еще не понял, что произошло. Той же ночью во сне к нему снова явился большеглазый гость. Он ласково смотрел на Тео, и от его взгляда в сердце разливалось уже знакомое тепло. “Что это? Что происходит?” - спросил он. Гость помолчал и тихо промолвил: “Ты раскрыл свой дар, свое предназначение. Ты умеешь находить в своих моделях самое лучшее, сокровенное, глубоко скрытое, и передавать их тайну через портреты. Если тот, кто позировал, будет долго смотреть на свой портрет, он сможет измениться к лучшему, раскрыть в себе искру своей души, избавиться от пороков. Пиши, Теодор, пусть это станет делом твоей жизни. Я больше не буду к тебе приходить до самого дня твоей смерти. Помни, что мы придем и спасем тебя, не предавай свой талант.” И незнакомец исчез. Утром на том месте, где сидел ночной гость, Тео нашел золотой перстень с камнем глубокого фиолетового цвета. Почему-то он даже не удивился, а просто надел кольцо на безымянный палец и никогда его больше не снимал.
Он больше никого никогда не полюбил. Жил в доме родителей, много времени проводил с племянниками, когда его сестры и брат выросли и обзавелись семьями. И писал, писал портреты. Их чудодейственные свойства проявлялись все больше. Модели его картин выздоравливали от неизлечимых болезней, от рождения немые дети начинали говорить, главы семейств превращались из тиранов в любящих мужей и отцов, если их портрет висел в доме, вороватые чиновники становились честными и трудолюбивыми.
Тем временем, настроения в обществе менялись, все больше появлялось людей, сомневающихся в правильности общественного строя. Правительство под руководством Избранных ужесточало контроль над умами и пыталось искоренить всякое инакомыслие.
Однажды Теодор написал портрет сына министра торговли. Молодой человек только закончил университет и отец готовил для него тепленькое место в торговой палате. Портрет был подарком сыну от матери, и его торжественно водрузили в холле над камином. Почему-то сын никогда не мог просто так пройти мимо портрета. Останавливался, подолгу смотрел в свои глаза, и видел себя за штурвалом парусника, в капитанской треуголке. Беседы с отцом, когда тот пытался учить сына уму-разуму, все больше раздражали его, он не хотел погружаться в мир коррупции и махинаций. В конце концов, молодой человек сбежал из дома и отправился в портовый город обучаться мореходному делу. В письме родителям он объяснял свой выбор тем, что благодаря портрету кисти Теодора Брауншвейга он смог увидеть свою душу и дело всей своей жизни, просил вознаградить художника за его особый талант.
Отец рассвирепел. Вознаградить художника, как же! После бессонной ночи, он заперся в кабинете и настрочил длинную кляузу на Теодора, обвиняя того в колдовстве. Срочным посыльным зловещая бумага была отправлена в отдел инквизиции Избранных. Уже через неделю Теодора увезли из дома с мешком на голове, а по городу носились полицейские и требовали сдать картины, написанные опальным художником...
Суд прошел за закрытыми дверьми. Отцы-инквизиторы потребовали от Теодора отречения от звания художника и покаяния перед избранными за богохульство. Если он поклянется больше не писать картин, ему разрешат уехать в дальние колонии и жить послушником при миссии. Если он откажется, то будет сожжен на костре на городской площади. Дали ночь на раздумья.
В ту ночь Тео очень сильно хотел увидеть большеглазого незнакомца, но тот не явился. Под утро пришло решение. После смерти Летиции единственное, что держало его в этой жизни были его портреты. Не быть художником было подобно смерти, только еще более продолжительной и мучительной. И он подписал отказ от отречения.
Через три дня, на рассвете Теодор сидел на тряской телеге, одетый в белый саван и снова с мешком на голове. Святая инквизиция отказала ему в прощальном взгляде на любимый город. Он слышал гул уличной толпы, время от времени получал удары. На площади уже был готов костер вокруг позорного столба. Сноровистый палач привязал Тео к столбу. Священник прочитал молитву о спасении рабов Божьих от происков Сатаны. Мешок на голове не давал Тео увидеть толпу на площади. Злорадные ухмылки на лицах многих перемежались застывшими от ужаса взглядами родных и друзей.
Страх и отчаяние вдруг взорвались в груди Тео. Он вспомнил обещание ночного гостя помочь ему в день смерти… в этот момент языки пламени побежали по ногам вверх, боль вгрызлась в тело. “Будьте вы прокляты вместе со своим даром!” - вырвался крик…
И вдруг боль исчезла и появилось ощущение полета, будто что-то тянуло его наверх. Толпа взвыла от ужаса, когда горящее тело Теодора вдруг исчезло. Никто не догадался взглянуть на небо, где в предрассветной дымке нависал над городом космический корабль, на который его подняли его кураторы.
