Олеся уже месяц жила в доме сына, порываясь всё вернуться в таёжную землянку на болотах. Ничего Леший и не мог придумать, как поставить небольшой сруб, рядом со своей избой, чтобы мать не чувствовала себя лишней в его семье и жила бы отдельно.
Работа закипела, с выделенной деляны в лесу он притаскивал на лошади, которую приобрёл недавно в соседской деревни, готовые брёвна к своему участку и уже к маю месяцу основание дома было поставлено, оставалось покрыть сруб крышей, затем установить в доме пол, да печь.
С женой Леший в последнее время сладить не мог, она словно затосковала по какой-то другой жизни, рвалась в иные места, где можно было общаться с кем-то, показать себя и повидать людей.
Началось всё с того, что слишком уж мало нарядов оказалось у Маруси для того, чтобы она могла прогуливаться по таёжной деревне, а приобретя новое платье, девица успокоилась, но стала часто пропадать из дома, ссылаясь на то, что ей важно срочно приобрести в деревенском магазине спички или соль, а то и крупы закончились.
На этом блажь супруги не закончилась, решила она не просиживать всё время дома, а пойти работать, даже место себе сама выбрала, ведь у участкового то и нет уборщицы в отделении, а она работы не боится, как сама себя описывала, поэтому хочет быть не просто полезной и денег за это получать тоже не откажется.
Свекровь то чуяла неладное ещё с первой минуты, когда её больную Алексей в дом занёс. Маруся повела своим курносым носиком, окинула женщину взглядом, но вовсе в нём не было какого-то сострадания или жалости, какое может вызвать жительница тайги со сломанной ногой.
Отношения между свекровью и невесткой ладились, не ругались совсем женщины, вот только и не общались то они шибко. Маруся всё в себе находилась, редко о чём-то спрашивая Олесю, та же с тоской смотрела через стекло на лесную просеку, поросшую перед входом в тайгу.
Ночью Олеся видела сны, где-то Платон всё стоял с вязанкой хвороста, зовя к себе в землянку чаю отпить, то Тарас укоризненно посматривал в её сторону, а то будто она по болоту шла и была ещё молодой, да красивой.
Она и раньше видела этот сон, будто ищет её Макар по лесу, найти не может, всё кричит, да зовёт, а она стоит за деревом, да помалкивает, ждёт, когда он устанет и домой воротиться.
Мучали Олесю все эти сны, будто не на месте душа у неё была, словно худого ожидая. Ходила она уже намного лучше, чем там, в больнице, могла и на ногу наступать, да немного прихрамывая по двору прогуливаться, но вот далеко убежать уже была не в силах, поэтому и пришлось ей послушаться сына, да в его доме остаться.
Нравилось ей, когда Маруся уходила из дома, будто светлее тогда в избе становилось. Ругала себя Олеся, ведь нужно же полюбить невестку, как сын её любит, но вот сделать это наяву ей было сложно, не лежала душа к этой девице и всё тут.
Каждое утро Маруся отправлялась теперь на работу. Она очень изменилась, стала довольной и радостной, будто переворот в лучшую сторону в её жизни произошёл и теперь случилось то, чего она так ждала всю жизнь.
Уборки то было не так уж и много - в кабинете участкового, да в коридорчике с тамбуром, но выполняла Маруся всё с такой тщательностью, что растягивала свою деятельность намного дольше, чем бы это могла делать Полина Прохоровна, справлявшаяся со всем максимум за час.
- Чего это вы всё кофе попиваете, давление станет у вас скакать, - укоризненно заметила Маруся, составляя обратно на тумбочку банку с коричневым порошком, да чайник с бокалом, - я вам чая с травами принесу завтра. Оно и полезно, да хорошо будет.
Егор поднял голову, прислушиваясь к тому, что говорила девушка больше из вежливости, чем оттого, что ему хотелось с ней разговаривать. Он вздохнул, думая про себя, что уж лучше бы он сам так бы и продолжил приборку устраивать иногда, а эти женщины отвлекали его, каждая со своим уставом стараются сюда зайти.
Покончив с уборкой, Маруся присела на стул напротив Егора, установив локоть на стол и упёршись подбородком о свою ладонь, упираясь пальцами о губы. Последнее время она не заплетала косу, распуская волосы по плечам, позволяя им струиться и спадать вниз, красиво обрамляя утончённое лицо.
- Ох и повезло же вашей жене с вами, - она кокетливо вздохнула, не отводя ни на секунды взгляда, словно и не было у неё никогда девичей стеснительности, - вот бы мне такого мужчину, я бы счастливая была.
- Спасибо, конечно, - он улыбнулся, наблюдая за простотой желаний этой миловидной особы, - только вот у вас всё хорошо сложилось в жизни.
- Не люблю я мужа своего, не нужен он мне, - она вдруг выпрямилась, делясь с участковым сокровенным, - ушла бы, да некуда.
Внимательно посмотрев на девицу перед собой, он вдруг подумал, что вовсе не за того его тут часто принимают, делясь своими тайнами. Словно он не участковый, а психолог, который может разобраться в чужих страданиях и решить все проблемы.
- Бывает и такое в жизни, - Егор никак не желал поддерживать этот разговор, который должен был начаться может быть в женском кругу нескольких подруг, но никак не в кабинете у участкового, - собираться мне нужно, дела у меня. Вы же уже завершили свою работу?
- Всё то у вас дела, Егор.
Она вальяжно поднялась со стула, улыбаясь ему своей кокетливой улыбкой, будто и не желая удаляться из кабинета. Затем собрала все свои принадлежности и отправилась прочь.
Ветерок был едва заметен, солнце, взошедшее уже высоко к одиннадцати часам, светило настолько хорошо, что уж и без куртки можно было спокойно отправляться этим майским днём.
Проходя по деревенским улочкам, Маруся нисколько не торопилась попасть домой, чтобы заняться какими-то делами, она словно тянула время, медленно вышагивая по накатанной, земляной дороге, обдумывая что-то свой в голове.
- Маруся, - вдруг раздался чей-то голос. Девушка остановилась и обернулась в ту саму сторону, откуда она услышала своё имя, - доченька.
У калитки стояла женщина, лет 50-ти, с нежностью наблюдавшая за идущей по дороге Марусей. Она будто не решалась подойти ближе, ожидая какого-то разрешения от той, кого назвала дочерью.
- Милая, позволь мне поговорить с тобой, объяснить тебе всё, - она с мольбой смотрела на Марусю, казалось, что вот-вот и Ефросинья рухнет на колени перед девушкой.
- Да как же тут оказалась? Ты специально сюда пожаловала, чтобы мою жизнь портить? – Маруся сдвинула брови, опустив их немного вниз, делая своё лицо таким суровым и злым, что мало кто захотел бы дальше с ней разговаривать.
- Дочка, пойдём, поговорим обо всём, - на глазах женщины появились слезинки, - ведь мать же я всё же. Виновата, знаю, но не отталкивай меня, у меня акромя тебя больше никого и нет.
- Не мать ты мне, - Маруся резко отвернулась от женщины и быстро стала удаляться прочь.
Теперь её настрой совсем изменился и шла уже Маруся быстрым шагом, не видя вовсе дороги под своими ногами. Она была ужасно зла на эту женщину, что возникла перед ней вот так, без какого-либо разрешения, испортив всё настроение.
Перейдя мост Маруся решила не идти сразу же домой, завернув направо, усевшись на берегу небольшой речушки, что разделяла деревню и избу Лешего.
Река ещё не затянулась тиной и водорослями настолько, как это бывает в этом месте уже к середине июля, а лягушки напевали свои песни, стараясь квакать одна другой громче, привлекая самок для спаривания.
Маруся вспоминала то время, когда она жила в деревне и была ещё совсем ребёнком, находясь на попечении бабушки, жалостливо принявшей сиротку в дом. Каждый второй мальчишка мог показать на неё пальцем, крикнуть ей вслед это ужасное слово «брошенка» - именно так её называли.
Сколько бы времени ни прошло с момента, когда появилась она в этом месте, но никто ей не забывал момента появления в деревне. Мальчишки обзывали, бабульки смотрели жалостливым взглядом, словно она какая-то прокажённая, а девчонки делали из неё девицу другого сорта, с которой и дружить то нельзя, ведь она не такая, как все.
Бабушка, приютившая Марусю у себя дома, была довольно жалостливой и доброй, но родной так и не стала. Когда было девушке 17 лет, то к ней явилась мать, оставившая её когда-то в чужом доме и не появлявшаяся много лет.
Ефросинья пыталась объяснить девице, что так было лучше, что так получилось и иначе сделать она никак не могла, но та не стала разговаривать с гостьей, повернувшись и убежав в свою комнату в избе. Бабушка ещё долго беседовала с Ефросиньей за столом, показывая той фотографии девушки, рассказывая о её жизни, но сама же Маруся так и не вышла к своей матери, считая её предателем, бросившим однажды своё родное дитя.
Кваканье лягушек на миг отвлекло девушку от её воспоминаний, возвращая в реальную жизнь, в которой всё было именно так, как есть: муж, которого она терпеть может с трудом, Егор, глядя на которого всё её нутро отзывается каким-то приятным трепетом и желанием, да вот эта женщина, что решила портить её жизнь своим присутствием.
Она на миг забыла всё и всех и вдруг представила себя женой Егора. Это она встречает его с работы дома, это она готовит ему пирожки, да заваривает чай, это она слушает все его рассказы о произошедшем за день.
Сильное желание, чтобы было именно так, прожигало душу насквозь, оставляю сильную боль, отзываясь тоской и ненавистью к той женщине, что находилась сейчас рядом с Егором. Эта ненавистная Катя, казалась ей лишней и вовсе ненужной, мешающей счастью Маруси.