Дед то тот в тайге и жил, прям на болотах, недалеко, где я утопнуть собиралась насовсем. Как он мне рассказывал, что бежал в далёкие времена, сразу после войны. Натворил кое-чего в своей жизни, да бежал, чтобы скрыться от наказания.
Он мне рассказывал, что случилось, да только это его история, пока не буду о ней, о себе дальше поведаю. Привёл он меня к землянке, вот я удивилась шибко. Знала, что люди в тайге пропадают, но, чтобы вот так жили тут, вовсе не думала. Молодая я тогда была, не смышлёная.
Платоном его звали, был он в тайге почитай, как лет пятнадцать жил, так он сам сознался. Лет ему было может около 60-ти тогда, может чуток больше, но отнёсся он ко мне по-отцовски, с теплотой. Это был первый человек, после моей бабки, кто ко мне с добром был.
Сначала он меня всё уговаривал обратно уйти, убеждал, что не жить мне тут молодой, да ранней, что тяжело тут будет выжить, но я упиралась. Как-то выгнал он меня, сказал, чтобы я пошла к семье, к сыну, но нет же. Я отошла на несколько десятков шагов, да там и ночевать осталась.
Тогда разрешил он мне остаться, только всегда вздыхал, да причитал, что пропаду я одна тут, что ему то недолго может осталось, а мне женщине тут тяжко будет без него.
Взялся дед Платон меня учить всему. Например, новую землянку рядом со старой я сама построила, это он затеял для того, что вдруг мне придётся в другое место переходить, так я должна знать, как быстро себе жильё поставить.
Охотится он меня учил, да рыбачить тоже как показывал. У деда и ружьё имелось. Он летом, да осенью ягоду собирал и орехи кедровые. Уносил их в деревню Верхний Дол, а там выменивал у одного своего товарища на патроны, соль, да спички.
Однажды и меня с собой взял, показал дорогу, куда всё относил. Вот в той деревне то и знали про меня немного, я после туда тоже стала ходить. Да обменивать то, что наберу на необходимое. А возле землянки даже небольшой огород разбили, садили мало, потому что земля там не так уж и приспособлена к такому делу, но нам хватало.
С дедом Платоном мы дружно жили, я ему, как дочь была, а когда заболел он, то именно я за ним и ухаживала, кто же ещё. Лет этак через десять я одна осталась, похоронила деда, да закрыла его землянку навсегда, стала жить в собственной.
Но тогда я уже к сыну ходила, легче было пережить потерю близкого человека. К Алёшеньке всегда тянуло. Сразу, как ушла, да по лесу бродила первые три дня, так только о нём и были мысли, как он там, не плачет ли, не обижен ли, накормлен ли?
Не выдержало моё материнское сердце и через два года после того, как ушла, я стала выходить сюда к пролеску, чтобы на сына посмотреть. Дед Платон всегда понимал моё чувство, только переживал за меня, когда я надолго уходила от него.
Подойду к деревне, да и смотрю себе вдоволь, а как сына увижу, так сердце радуется. А после он меня стал замечать, вижу, что тоже смотрит. Однажды он ко мне и пошёл, не знаю почему, не звала я его, ни кликала, а просто смотрела, любовалась собственным дитём.
Зашёл он в лес, тут уж и делать нечего было мне, пришлось к нему подойти, да за руку взять, чтобы ничего плохого не получилось. Сама не знаю, как такое произошло, только увела я его к себе в землянку. Какая я тогда была счастливая, ребёнок у меня два дня был, а после я его вывела из леса, да сказала никому толком не рассказывать, где он был, да с кем.
Позже мы с ним так и стали общаться, я приходила, а он ко мне бежал, но так, чтобы дед с бабкой не видели. Хотя шибко за ним досмотру и не было, он после, как вырос немного, стал ходить со мной в землянку, да ночевал даже там, не искали его, спокойно отпускали.
То, что мама я его, рассказала только в подростковом возрасте, когда парень уж что-то понимать стал. Нам было с ним очень хорошо вдвоём, мы много бродили по тайге, охотились вместе, собирали ягоды или шишки.
Уехал позже мой Лёшенька, вот тогда стало трудно, ну да ничего, я справилась. Так видно было нужно. Он мне всё это время письма писал, я ему отвечала. А забирать ходила в Верхний Дол на почту, так мы с ним договорились. Я знала, что сын мой жив, да здоров, что всё у него хорошо.
А к Макару я в дом приходила часто, несколько раз за год точно, он же пил много. Вот я и являлась, то вещи кое-какие взять, то что-то ещё из утвари, а то, что он был пьян мне было на руку. Я караулила его, пока спать ляжет, а после и заходила в дом, брала, что надобно, хорошо, что он двери не всегда закрывал на ночь, просто забывал видно в пьяном угаре.
Бывало, что открывал глаза он в тот момент, когда я в доме, так несколько раз он меня и видел, но я убегала быстро, и он думал всегда, что я призрак, за ним пришла. Ох он и боялся меня тогда помню, до смерти пугался, да немел от ужаса, - на этих словах Олеся заулыбалась, да умолкла, радуясь тому, что было в упомянутое время.
- А как же вы так долго жили в тайге? Не страшно вам было? – Катя всё не понимала, какого это вот так остаться одной совсем в глухом лесу.
- Ох, дочка, - женщина вздохнула, да дальше стала повествовать свою историю, - бывало и страшно. Временами волки начали лютовать, да завывать подле моей землянки. Я однажды несколько дней не выходила, потому что было страшно. Или медведи бывало забредали ко мне на болото, правда эти не шибко жаловали наши места, поэтому я их видела редко. Привыкаешь же ко всему, а ежели учесть, что я со смертью пошла встречаться, да не забрала она меня, так что же мне делать, вот ждала, когда же конец настанет, да так и привыкла там жить.
- А про вас тут легенды стали складывать, духом лесным вас называли, - тут Маруся решила вступить в беседу, замечая тот факт, что деревенские знают о её существовании, но уверены, что Олеся – это лесной дух.
- Я лесной дух? – Олеся засмеялась, - да, бывало и поможешь охотнику или грибнику, заплутавшему в лесной чаще. Вот недавно мужчина бродил, жалко мне его стало, дай, думаю, помогу. Он же чуть не утоп на болотах, как я в своё время. Там-то просто так ходить не нужно, важно правильно наступать, а не бездумно бродить, как он. Пришлось вытащить мужика, ну что же я изверг какой, чтобы смотреть, как человек погибает.
- А Дмитрича тоже вы вытаскивали из леса? – тут Катя вспомнила историю охотника, на которого в тайге медведь напал, - мама рассказывала, как его тащила женщина раненного, он говорит, без сознания был, но глаза иногда открывал, да женщину видел перед собой. А ещё рассказывал, что медведь напал на него, тогда крик раздался женский и выстрел.
- Ох, вспомнила, этот непутёвый мужичок, - она ухмыльнулась, - да он, словно сам к нему в лапы шёл, не обращал внимания ни на следы, ни на кору ободранную на деревьях. Малинник там был, и медведи лакомились всегда, а он спугнул сначала, а затем и вовсе ранил его, нельзя было в этих местах бродить. Хорошо, что я ягоду собирала в то момент неподалёку, да услышала неладное. Прибежала на помощь немного поздно, успел медведь уже своё дело сделать, пришлось делать из деревьев и веток такое сооружение, да тащить его. Выжил мужик, раз рассказывает, вот и славно.
- Живой, вас до сих пор вспоминает добрым словом.
- Вы там одна живёте? Совсем в одиночку то сложно прожить в тайге, - заметила Маруся.
- Есть там мужичонок один, Тарасом кличут, лет пятнадцать, как поселился. Я его нечаянно обнаружила, бедолага он. Жену похоронил, никого не осталось из близких, совсем одиноко стало, не смог он среди людей находиться, да и отправился в тайгу помирать, но только судьба иначе распорядилась, прижился он, покой свой нашёл. Всюду, дочка, можно жить, ко всему привыкнуть можно, человек такое существо, что ежели нужно, то приспособиться к любым обстоятельствам.
- А ногу, как умудрились сломать? – Катя ласково посмотрела на женщину.
- Да не мудрено в тайге ногу то сломать. Медведица меня напугала на охоте, оказалось, что мы с ней рядом были, не заметила я, видно стара стала, сноровка уже не та. Меня Тарас то и нашёл, да начал было уж понемногу переправлять к деревне, к сыну, хоть я и упиралась. Не хотела я выходить в селенье с людьми, привыкла там у себя в тайге. А Лёшенька мой нам на встречу попался, вот и повезло мне, наверное.
- Сын к вам всё ходил в тайгу, да так и не уговорил вернуться в деревню? – полюбопытствовала Катерина.
- Уговаривал, даже сказал, что дом рядом построит, чтобы я не чувствовала себя стеснённой, да мне и там хорошо. Тихо, спокойно, привычно.
- Вот, что мамаша, хватит вам уж в тайге жить, надо выбираться из неё. Не дело это в вашем возрасте по лесам шастать, - Катя будто учительница отчитывала женщину.
- Ох, дитя ты моё, может и права ты, но мне там лучше. Я, будто дикая уже, не смогу близ людей жить.
- Послушайте, тогда у вас не люди рядом были, а изверги. Сейчас рядом с вами будет сын, да невестка вон ещё есть. Живите рядом с ними, уговаривала всё Катя, переживая уже за Олесю.
- С нами ежели не захотите, вам Лёша избушку поставит маленькую рядом с нами, будите на лес смотреть каждый день, - Маруся добавила и своё слово.
Пока женщины всю дорогу разговаривали, да слушали рассказ Олеси, мужчины между собой и словом не обмолвились. Дорога на удивление была спокойная, трудностей на пути не встретилось, поэтому разговаривать необходимости и не было.
Леший всю дорого молча смотрел вперёд, изредка поворачивая голову назад, чтобы убедиться, что мать всё ещё жива и здорова. Егор не лез с беседами к нему, знал, что сейчас лесничий переживает, а такие люди, как он, делают это иначе, им важно уйти в себя, чтобы успокоиться и вернуть своё постоянное равновесие.
Лишь после того, как Олесю сдали в руки опытным врачам, а один из них вышел, сообщив, что жить женщина точно будет, правда нога в ужасном состоянии и важно с ней повозиться, да сделать самое необходимое, чтобы Олеся могла ходить, только после этого Леший немного расслабился и его напряжённый, тяжёлый взгляд, сменился на обычный, спокойный.
На обратном пути он заговорил.