Мой дед Василий Филиппович Горяйнов родился 27 февраля 1893 года в селе Гнилуша Павловского уезда Воронежской области. Женился, по всей видимости, в 1912 году, Потому что 2 марта 1913 года родился его старший сын Павел. Не могу утверждать, но по рассказам бабушки Насти, знаю, то дед был на трех войнах – в германскую, гражданскую и отечественную. Так говорила бабушка. Так уж определено Богом, что главные тяготы в жизни лежат на плечах мужчины — он и пахарь, и воин. За многие годы существования села, Лозовские мужики много раз защищали Отечество от различных нашествий захватчиков. В литературе приводится факт, что в Отечественной войне 1812 года принимали участие 29 человек из Лозового и Журавки. С 1874 года, когда была введена всеобщая воинская повинность, солдаты, как правило, принимали участие во всех военных компаниях. А их было немало: многолетние войны с Турцией, русско-японская война 1904-1905 гг., наконец, Первая мировая война, продолжавшаяся четыре года — с 1914 по 1918-ый. Эта война коснулась почти каждого крестьянского двора. Привести данные об участии и потерях гнилушан-лозовчан в эти годы возможности нет.
Не осталось в стороне село и в Гражданскую войну. Страшнее быть не может — мужик пошел на мужика, вооруженное противостояние двух лагерей, красного и белого. Рубежи этой борьбы проходили через каждое село, через каждую семью. Эта трагедия заглянула в лицо каждому жителю Лозового. Женские слезы смешались с мужицкой кровью. Замирилась война, казалось, навсегда. Нет больше ни «красных», ни «белых».
Значит, в 1914 году дед ушел на германскую – Первую мировую войну. Потом была гражданская. Мой дед Василий Филиппович отстаивал советскую власть. Где служил – не знаю. Но знаю, что пока дед был в армии, к бабушке – она тогда была совсем молодой женщиной повадился ходить односельчанин по прозвищу Чулок. Пытался за ней ухаживать. Но моя бабушка – женщина набожная и очень скромная страшно возмущалась и гнала от себя «ухажера». А «ухажер» был ведьмаком и наслал на нее так называемые килы – гнойники по всему телу. Бабушка написала письмо тогда мужу и рассказала о своей беде. Дед каким-то образом сумел на несколько дней попасть домой и заставил Чулка снять наговоры. «Иначе убью. Ты же знаешь меня», - сказал дед. И Чулок поверил ему. Болезнь с бабушки снял, она поднялась. Дед все это время был с ней, пока бабушка не выздоровела.
В селе Гнилуша вся семья жила в родовом доме Горяйновых. Дом был дубовый. Он простоит еще триста лет. В доме было две больших комнаты – кухня с большой русской печкой-кормилицей. И зал. В зале в святом углу стоял большой 2-х метровый широкий дубовый стол. С двух – сторон – углом – деревянные лавки. Угол лавок сходился в святом углу. В святом углу висели иконы, накрытие вышитыми рушниками-полотенцами. У стены стоял большой сундук с льняными рубахами, большими платками цветастыми – называли их почковыми. На стенах висели фотографии – деда в солдатской форме, детские фотографии. К сожалению, фотографии не сохранились. Во время эвакуации их закопали в землю вместе с первоклассным дедушкиным инструментом, подушками и перинами. А когда вернулись, то ничего не нашли. Нашлись, видимо, предприимчивые люди, которые все это выкопали. В кухне стояла деревянная родительская кровать. На ней лежала пуховая перина и большая, во всю ширину кровати пуховая подушка. Накрывали так называемыми редюшками. В кухне стоял кухонный стол. В углу висел поставец для соли, сахара, чая и спичек. Вся мебель была изготовлена дедушкой. Полы были сделаны из широких сосновых досок, которые натирали до желтизны красным кирпичом. На полу лежали самотканые цветные половички. Селяне старались друг перед другом, стремились половички и редюшки сделать интереснее, красивее. Дети сидели за столом на крепких дубовых лавках, а родители на стульях. Я их помню – эти стулья, которые дед смастерил самостоятельно – круглые, со спинкой – под «венские». Заваренный душистыми травами чай пили из огромного ведерного медного самовара. Мама вспоминает, что в 3-х летнем возрасте схватила самовар за краник и потянула на себя. Кипяток вылился на ребенка – на грудь, плечи, живот, руки. Родители схватили дочку и за семь километров отвезли в больницу. Следы от ожогов на руках остались у мамы на всю жизнь.
Я помню этот огромный медный самовар. В 1972 году мои родители затеяли перекрыть дом, вместо черепицы накрыть шифером. Бабушки и крестного, к этому времени уже не было. И помогал нам и в те годы могучий дед Трофим и дядь Паша. Помню, как мы с Любой – моей младшей сестрой, носили шифер из сарая и подавали его наверх. Раскрыв крышу, забрали на чердак и увидели там огромный медный самовар. Мы с Любой его стянули вниз, а дед Трофим показ, как его чистить. Мы долго терли медные бока самовара, пока он не засиял. Но не найдя его практического применения, самовар вновь отправили на чердак, где он и достался новым хозяевам.
Бабушка пекла круглый высокий хлеб в русской печи. Натирала на терке свеклу, тыкву, добавляла вишню и варила варенье – деревенские сладости. Зимой ткала холсты из конопли, пряла пряжу. Как получали нитки для конопли? Коноплю срезали, складывали в пучки, сушили, выбивали семечки. А потом замачивали высушенные растения в воде и вновь сушили. Потом мяли на мялке, толки в ступе, получая волокно. Потом волокно вытряхивали. Большим гребнем чесали волокно и начинали прясть. Потом заправляли (снаряжали) станки и начинали ткать. Получались рулоны холстов до 10-15, а то и 20 метров. За зиму успевали наткать по 5-6 рулонов. С наступлением весны выносили холсты. В большие корыта наливали воду, мочили холсты и расстилали по траве. Сушили, а потом опять мочили и вновь сушили, пока не станет холст белым. Этим занимались практически все лето. А зимой шили из холстов простыни и рубахи. Бабушка вышивала крестиком и гладью подзоры на кровати, наволочки и рушники, которыми украшали иконы и портреты. Особо украшали избы на православный праздник Пасху и Троицу, который в Гнилуше был престольным праздником. Женщины старались нарядить дом новыми вышитыми рушниками, подзорами на кровати, наволочками и веточками зелени и травы.
Дед шил обувь для всей семьи. Выделывали кожу из телячей шкуры для сапог, ботинок и башмаков. Сам делал бочки для солений, ведра, ванны, тазы, телеги, арбы. Во дворе стояли огромные сараи для домашнего хозяйства. Была у деда и своя столярная мастерская с набором отличного инструмента. В огороде сажали картошку, тыкву, коноплю, огурцы, горох, помидоры. Тыква была очень сладкая – особо ценилась черная. В саду росли яблони, сливы, вишни, терн. Помидоры, огурцы, яблоки, терн, капусту, арбузы замачивали в больших деревянных бочках и спускали в большой круглый погреб с «рукавом», в котором хранили картофель. Вверху рукава был воздухоотвод. В больших кастрюлях замачивали вишни. В конце огорода был глубокий колодец на две семьи. Огород всегда поливали водой из колодца. Воду доставали ушатом. Когда плодовые деревья начали облагать налогом, сад пришлось выпилить под слезы домочадцев.
Печь топили кизяками, а грубу для приготовления пищи – дровами. Кизяки заготавливали весной, еще по холоду. Выходили во двор в сапогах резиновых. Накладывали коровий навоз в специальные станочки – каждому домочадцу – по два станка – месили, накладывали их в прямоугольные формы, утрамбовывали ногами и потом выкладывали рядами. Через неделю- две кизяки высыхали, их складывали елочкой. Через неделю две их вновь выкладывали в так называемые «пятки» - в виде крыши. После подсыхания в «пятках», кизяки укладывали в кучи в виде огромного круглого многоугольника высотой около двух метров. Через 2-3 недели кизяки готовы. Их уже начинали складывать в сарай. Зимой топили печь кизяками. Они горели жарко. И печь долго сохраняла тепло.
Позднее наш родовой дом перевезли в Павловск, где он и стоит на Петровской площади в своем первозданном виде по сей день. Его так никто никогда больше и не перестраивал.
Рядом в Гнилуше жила семья двоюродного брата деда - Михаила. Хозяйство у деда было очень крепкое – коровы, лошади, свиньи, быки, овцы, куры. Моя бабушка Анастасия Михайловна рожала почти каждый год. Потом ухаживала за парализованной свекровью. Одним словом, жизнь бабушки была нелегкой. Во время коллективизации вошли в колхоз. Василий Филиппович сдал все свое большое хозяйство в колхоз. Дед работал кладовщиком-учетчиком в колхозе. Был мастер на все руки. И плотничал, и слесарничал, и печник, и бондарь, и кровельщик, и каменщик. В голодные тридцатые годы, благодаря деду, спаслись две семьи – дед кормил всю свою многочисленную родню и семью двоюродного брата, каждый день доставая из амбара по полведра чечевицы, из которой варили суп и кашу.
Старший сын Павел, 1913 года рождения, женился в 1935 году, в двадцатидвухлетнем возрасте на Агриппине Николаевне, которая была с юных лет – лет в 15 отдана в семью моей бабушки в няньки. После женитьбы семью сына дедушка отделил, построив дом на краю деревни. А когда освободилось место недалеко от отчего дома, дедушка перевез дом сына поближе. В 1936 году родилась у Павла и Гриппы первая дочь Люба, потом Мария, которая умерла во младенчестве, уже после войны – Татьяна (1948 г.р.) и Мария (1949 г.р.). Павел Васильевич в армию не призывался, работал в колхозе комбайнером, был на хорошем счету. Жена его – Агриппина работала в поле.
Сын Дмитрий – 1923 года рождения. Учился в Гнилушанской школе. Но десятилетку закончил уже в Павловске. Учился хорошо, на одни пятерки. А в 10 классе затеяли одноклассники состязание – сцепливали в замок руки на шее друг друга и перетягивали. Дмитрий стоял возле стены, когда соперник резко разжал руки и мой крестный изо всей силы стукнулся головой об стену. Дома никому ничего не сказал. Но родители стали замечать, что сын часто жалуется на нестерпимую головную боль, а потом начал терять сознание и падать на ходу. Бабушка с дедушкой начали обращаться к врачам, повезли сына в Воронеж. Врачи долго не могли понять, в чем дело, пока не устроили ему допрос с пристрастием. Попросили рассказать, может где-то упал и ударился, может, кто-то ударил или родители побили. Дедушка спросил: «Ну расскажи, должны же мы найти причину». И тогда крестный рассказал, что произошло. Врачи поставили неутешительный диагноз – расстройство мозжечка. Дмитрий Васильевич всю свою жизнь страдал нарушением ориентации движения, ходил с палочкой, хотя и окончил сначала в Павловске годичные курсы агронома, а потом и Таловский техникум, получив диплом агронома, сдав все экзамены экстерном на пятерки. К этому времени он уже тяжело болел диабетом, которым заболел во время учебы в Таловой. Когда-то в дороге сильно перемерз и считается, что именно это стало причиной заболевания диабетом. Крестного распределили в Архангельскую область агрономом, но он быстро вернулся, так как болезнь прогрессировала. Он уже кололся инсулином.
Дмитрий сделал попытку создания семьи, женился. Но его невеста-жена сбежала от больного мужа через неделю после свадьбы, прихватив с собой все подарки. Крестного я помню хорошо. До конца своих дней он жил со своей матерью, моей бабушкой. Крестный был очень образованным человеком, выписывал много газет. Я помню, как после обеда он заходил в свою маленькую комнатку и разворачивал газету «Советская Россия». В своем детстве я часто жила у бабушки. Хорошо помню просторный чистый дом бабушки. Высокие ступеньки крыльца. Потом темные сени с чуланом. С левой стороны у двери в дом из сеней, обитой клеенкой, была прибита небольшая полочка, на которую бабушка ставила молоко в литровой банке, специально покупаемого для меня через день у своей соседки – Рязаночки – Феклы Рязанцевой, живущей напротив. С правой стороны в сенях был темный чулан, а с левой – летняя веранда-кухня – очень светлая с большим окном в раме, разбитой перегородками на квадратики. С тех пор я очень люблю такие рамы и окна. Они напоминают мне счастливое детство, проведенное у бабушки. Дом состоял из большой кухни, где два окна с голубыми рамами выходили во двор дома старшего сына Павла, которого дедушка перевез из Гнилуши к себе поближе уже после войны. Еще одно окно выходило на летнюю веранду и было темным. Посредине кухни стояла большая русская печь с чугунками и ухватами. Печь была с полатями, мы часто грелись, а бабушка сушила тыквенные семечки и яблоки. Мы, дети, любили бегать вокруг печки и прятаться в прятки. У окна - кухонный стол. У стены слева – красивый резной деревянный диван, окрашенный голубой краской – произведение деда. Прямо посредине кухни возвышался голубой деревянный столб. Дед поставил его уже будучи смертельно больным как подпорку для потолка – опасался как бы крыша не завалилась и не убила его любимую жену Настю. На деревянном крашенном полу лежали самотканые половички. В левом углу у темного окна была раковина с водопроводом. Чуть дальше – большой сундук.
Справа из кухни были двери в просторный зал, где два окна выходили на улицу, а еще два – во двор. В святом правом углу висели иконы с лампадкой, накрытые вышитыми рушниками. С левой стороны у окна – металлическая кровать, на которой спали мы с бабушкой, когда я у нее ночевала. А ночевала я часто, почти жила. В простенке между окнами висел большой черный «лопух» радиоприемника, который был постоянно включен. Под радиоприемником стоял небольшой стол, накрытый скатертью и круглые самодельные стулья, сделанные дедушкой. Из кухни и из зала был вход в маленькую комнату крестного с одним окошком, где стояла его узкая металлическая кровать, платяной шкаф (дедушкина работа, он до сих пор стоит у мамы в сарае) и маленький столик с круглым стулом. И маленький сундучок, который по сей день стоит в доме у мамы. Мама рассказывает, что с этим сундучком они эвакуировались во время войны.
Во время войны Дмитрий на фронт не призвали из-за болезни. Семья Горяйновых в то время жила уже в Павловске на Петровской площади, 41. Того дома, который я описался, еще в городе не было. Он находился в Гнилуше. А на Петровской бабушка и дедушка купили место – 15 соток практически в центре города. В глубине участка стоял саманный домик. Его хозяин по прозвищу Сталин после продажи дома честно признался – место здесь нехорошее. В чем и пришлось позже убедиться. На переезде из Гнилуши настояла бабушка, так как дед – видный и статный мужчина часто нравился женщинам в родном селе. И те нередко норовили пригласить его в гости, что не могла ни понять, ни простить моя добрейшая, очень порядочная бабушка. Дед, конечно, дорожил своей женой и поэтому не перечил, когда она поставила условие о переезде: «Вези меня куда хочешь, здесь я не останусь». Погрузили свои пожитки в телегу и двинулись в путь. Доехав до Павловска, дед спросил у бабушки: «Остановимся здесь или поедем дальше?». Бабушка согласилась на Павловск. Первое время жили по квартирам, у своих бывших односельчан, а потом купили саманный домик на Петровской. Было это перед самой войной, в 1939 году. Дети уже в Павловске заканчивали школу. Бабушке очень нравилось это место – рядом сосновый лес, недалеко Дон, откуда приходилось носить воду, близко – рынок или , как его тогда называли, базар. В нескольких десятках метров – Тамбовское озеро, на берегу которого в маленьком чистом домике жила дедушкина сестра Анна Филипповна Еськова со своим мужем Трофимом Митрофановичем. Еще до переезда в Павловск мою маму отправляли жить в Павловск. И жила она здесь, у своей тетки Нюры, пока родители не переехали.
Дедушку во время войны в действующую армию не призвали, а отправили в трудовую бригаду – рыть окопы. Он был бригадиром трудового батальона. Кормили плохо, народ болел и в конце все разбежались. Удержать свою голодную братию, мучившуюся дизентерией и вшами, дед не мог. А деда привлекли к ответственности и посадили. Отбывал наказание он в Сызрани, где работал на плантациях табака. Бабушка вместе с моей мамой – тогда еще подростком ездила к мужу на свидание. Билетов на поезд достать не могли. И тогда бабушка решилась ехать на буферах поезда вместе с дочкой. Такая была ее огромная тяга узнать о судьбе родного человека.
Во время войны во дворе бабушки наши военные организовали склад, который охраняли день и ночь. Моя мама, которой тогда было 13 лет, возвращалась пешком из Верхней Гнилуши из эвакуации, соскучившись по родным. Подошла к воротам, а ее не пропустил часовой. И только вышедший на шум Гриша помог сестре пройти в родной дом, убедив военных, что это его родная сестра, которая здесь живет. Во время бомбежки осколком повредило саманную хату, в которой жили мои родные. Одну стену вывернуло. И бабушка закрывала зияющий проем разными тряпками и одеялами, чтобы хоть как-то сохранить тепло.
Интересна картина встречи деда домой после войны. Это было в августе 1945 года. Бабушка попросила маму отнести на базар десяток яиц. Маме было 16 лет. Говорит, пришла на базар, развязала свой узелок, разложила яйца на прилавке. А тут вдруг через базарную площадь устремился народ с криками «Пароход идет!». Из Воронежа и в Воронеж в те годы добирались в основном речным транспортом. Мама, поддавшись общему настроению, сгорнула свои непроданные яйца в узелок и вприпрыжку понеслась на пристань. И как раз вовремя! В это время пароход с протяжным гудком подходил к берегу, а на перроне стоял отец!
«Что со мной было!» - вспоминает мама. – «Я кричу: папа! Папа!» Он тоже машет мне руками, прорываясь сквозь толпу. Повисла у него на шее, плачу. А он не может понять, откуда я узнала о том, что он прибудет этим пароходом.» Радости не было предела. Идти спокойно было невозможно. Мама то скакала вприпрыжку впереди отца под внутренним порывом скорее передать радостную весть матери, то возвращалась и брала отца за руку. Домой влетела с радостным возгласом : «Мама! Папа приехал!». Слезы радости, объятия, расспросы. Быстро начали готовить и собирать на стол, пригласив родных и соседей на встречу. А бабушка все повторяла: «Ну, какая же ты, дочка, молодец, что не продала яички. Чем бы мы сейчас отца угощали?».
Прошли первые дни встречи, и дед приступил к ремонту жилища. Надо было восстановить саманную хату, привести ее в порядок. Но это было лишь временное жилье. Дедушка во что бы то не стало, решил перевезти в Павловск свой родовой дом, который находился в Верхней Гнилуше. Колхоз к этому времени использовал дом по своему усмотрению, запустив туда овец. Поэтому пришлось приложить немало усилий, чтобы вычистить дом от навоза и грязи, прежде чем начать его разбирать. В 1946 году дом перевезли в город, на Петровскую площадь. Здоровье деда было значительно подорвано во время войны, а помогать ему, по большому счету, было некому. Гриша не вернулся с фронта. Дмитрий был тяжело больным человеком, инвалидом. А маме шел семнадцатый год. Она была худенькой и маленькой ростом. Но именно она стала главной помощницей в строительстве дома. Ей приходилось стоять наверху и тягать огромную пилу. А снизу ей помогал отец или Дмитрий, по мере сил. Особенно тяжело было класть матицу. Но справились. Родовой дом был построен. К нему позднее дедушка пристроил еще летнюю веранду.
Григорий родился в 1924 году в селе Верхняя Гнилуша. Кареглазый, с черным вихрастым чубом. Рос очень активным, подвижным, озорным ребенком. Его называли коноводом, атаманом всех сельских мальчишек. Они скакали по заборам и обносили чужие сады. Как-то уже в юности Гриша не пришел домой ночевать, и мать ему заявила: «Ты не подумал о нас. Я всю ночь глаз не сомкнула, что только не передумала. А теперь, иди туда, откуда пришел». Гриша до самого вечера ходил вокруг дома, не заходя на порог, а потом попросил у матери прощения. И больше так не делал. Хотя и времени для этого у Гриши не было. После школы Гриша окончил рабфак, который находился в здании нынешнего техникума. Когда началась война, пошел в военкомат добровольцем. Когда эвакуировали центральную библиотеку, Гриша вместе с друзьями спасал книги. Многие книги спрятал у себя в сарае, зарыв их в землю. Но, как я уже говорила, все схроны кто-то откопал и украл. Гриша был отчаянным и красивым парнем. Дружил с соседской девчонкой – Женей Плахотиной, чьи окна выходили в наш огород. Женя провожала Гришу на фронт, писала ему письма. У Жени осталось много Гришиных фотографий. А в родной семье фотографий не осталось. Женя поделилась лишь одной маленькой фотокарточкой, которую мама пересняла в фотоателье и сделала большую.
Сведений о Грише очень мало. Призвали его на фронт уже в 1943 году. Враг стоял на правой стороне Дона. Но там были не немцы, а итальянская альпийская дивизия. А итальянцы, как известно, воевать не хотели. И поэтому Павловску очень повезло. Хоть город и оставался полгода передней линией фронта, пострадал от взрывов незначительно. Мама рассказывает, что до ухода на фронт Гриша с ребятами делал вылазки по льду на правый берег Дона. И итальянские солдаты ребят не тронули и даже дали им покататься на конях. Правда, когда бабушка узнала об очередной Гришиной проделке, она чуть не сошла с ума и очень ругала своего непослушного сына. Гришу отправили на фронт вместе с другими его одногодками. Но уже через день-два он вернулся домой – их эшелон разбомбили. На следующий день он отправился в военкомат и колонну ребят отправили в Таловую на железную дорог пешком. Бабушка провожала своего любимого сына пешком до самой Бутурлиновки. Больше она Гришу не видела. С фронта Гриша писал бодрые письма. Потом очень долго писем от него не было. Через несколько месяцев Гриша вновь прислал солдатский треугольник, в письме рассказывал, что их часть попала в окружение, скрывались в болотах, дышали через тростник. Потом вырвались из окружения. И предстоит наутро тяжелый бой, решающий, после которого командир обещал Грише дать краткосрочный отпуск домой. Это письмо было самым радостным и обнадеживающим из всех. Мать с нетерпением ждала сына домой на побывку. А пришел конверт с незнакомым подчерком, где на казенном бланке бесстрастно сообщалось, что по одним данным – красноармеец, по другим – старший сержант 38 армии Горяйнов Григорий Васильевич пропал без вести. Приближался. победный 1945 год. Бабушка ждала Гришу всю свою жизнь. Мой крестный – Дмитрий Васильевич Горяйнов, Гришин брат, не уставал писать письма в архивы, Министерство обороны, различные газеты. Прошло уже много лет после войны, уже шли шестидесятые, а родные все искали пропавшего во время Великой Отечественной войны родного человека. Я помню эти письма-ответы, в которых писалось одно и то же – пропал без вести. И это бабушке давало надежду на встречу. Тем более, что какая-то цыганка, видимо чтобы успокоить безутешную мать, нагадала ей, что в конце жизни она встретит сына, он вернется домой. Бабушка ждала до самой последней минуты. Не пришел. А потом уже и моя мама продолжала ждать, веря предсказанию. И лишь сейчас всплакнет иногда и подсчитает: Грише сейчас было бы 90. Если он где-то живет, в другой стране, может, еще жив.
Не хочется ей верить, что Гриша покинул земной мир двадцатилетним бесшабашным, смелым парнем, защищая свою Родину. Вернувшийся после войны Гришин однополчанин рассказывал бабушке, что Гриша вытянулся, больше двух метров роста. И является адъютантом какого-то адмирала (это в пересказе бабушки). А потом, уже в пору интернета мне удалось найти сведения о Грише на сайте «Мемориал», где указаны сведения о погибшем 29 октября 1944 года красноармейце- гвардейце Горяйнове Григории Васильевиче. В других источниках - Гриша – старший сержант убит в январе 1945 года. Привожу переписку с работниками сайта дословно. Причем, мне дали ссылку непосредственно на скан документа – журнал о выбытии. Сомнений нет, но остается недоумение, почему так долго и упорно писали о том, что Гриша пропал без вести. И почему приводятся разные даты его гибели. Ведь война была уже на исходе. Это не неразбериха 1941 года. Вот тут – то остаются вопросы.
Младшая дочь Мария – моя мама родилась в 1929 году в селе Верхняя Гнилуша Павловского района. Мама была девятым ребенком в семье. И помнит она только выживших братьев – Павла, Григория и Дмитрия. Кареглазая, с иссиня черными, как у бабушки, волосами. Кудрявая. Красивая. Худенькая и маленькая ростом. Любимица всей семьи. И родители, и братья баловали ее как могли. В первый класс пошла в Павловке. Мать к этому времени уже приняла решение о переезде в Павловск, поэтому дочку накануне первого сентября отвезли к бездетной сестре дедушки – Анне Филипповне Еськовой, которая жила вместе со своим мужем Трофимом в Тамбовском переулке.
Несколько слов о Деде Трофиме. В свое время я была страшно удивлена, узнав, что баба Нюра, а не он доводится нам кровной родней. Так деда любила вся наша родня. Был он могучего телосложения, с огромными руками и очень добрый. Часто любил шутить, но всегда по-доброму. До сих пор вспоминаю, как он пришел в гости к бабушке и мне 5-летней начал на всем серьезе рассказывать, что на яблоне он видел красные яблоки. А стояла морозная лютая зима. Я живо представила себе эти красные яблоки на заснеженной яблоне, но как-то сомневалась, что это может быть. А дед, смеясь, рассказал, что, конечно, это не яблоки, а снегири прилетели. Что в этом эпизоде? А вот поразил же детское воображение и запомнился на всю жизнь. Мама рассказывала, как дед Трофим, купив домик на берегу Тамбовского озера, принялся обустраивать участок. И наткнулся на клад – видимо, купеческий. Бывший хозяин закопал в землю огромный сундук, в котором сложил и хромовые сапоги, и рулоны с мануфактурой – тканью. Ткань к этому времени была изрядно подпорчена насекомыми, а сапоги были вполне пригодны. Из этой ткани все-таки выгадали кусок, из которого маме сшили костюм.
Начальная школа, куда ходила мама, находилась на улице Буденного (сегодня - Суворова). А сама школа находилась в здании нынешней автошколы. Первая учительница – Нина Петровна. Но отношения с ученицей у нее не сложились. Мама вспоминает, что учительница ее невзлюбила. И она – ее. А в четвертом классе пришла уже Ольга Александровна, которая жила недалеко от школы на улице Ленина. И ее не очень здоровый сыночек часто присутствовал на уроках матери. С неба звезд не хватала, но училась ровно и ответственно. Во время войны, когда враг стоял почти у порога, в школе не учились. ТО отправляли в эвакуацию, то приезжали обратно. Весь наш сосновый лес был изрыт окопами. Следы от бывших окопов можно найти и сейчас. Но во времена моего детства они были явными. Можно было проследить ходы сообщения и блиндажи. Как вспоминает мама, топить было нечем, и люди собирали сухие сосновые иголки и сучья. Ходили в лес мешками граблями и собирали опавшую хвою. Как за сухой веточкой нужно было взбираться по гладкому сосновому стволу. Лес был буквально вычищен! Но делать этого было нельзя. Лесники строго следили. И если попадешься, отбирали и грабли и мешки с иголками. Часто вспоминает, как после войны, в голодном 1946 году, не было сил из-за слабости ходить в школу. И бабушка, и дедушка, и крестный пухли от голода. Мама не пухла, но ей нужно было ухаживать за родными – носить воду с Дона, заготавливать хворост (вплавь отправлялась через Дон на правый его берег и там собирала хворост и переплавляла через реку.) Учителя после войны ходили по домам и собирали своих учеников для продолжения учебы. Это был уже седьмой класс. Пришел школьный учитель и сказал бабушке, что дочь должна закончить семилетку. Увидев бедственное положение семьи, дал задание маминой однокласснице Лиде Пищугиной – у нее отец был секретарем райкома партии, каждый день приносить для мамы кусочек хлеба с маслом. И Лида исправно носила. Так, благодаря этим бутербродам, мама выжила. Сначала брать стеснялась, а потом, привыкла. Для своих родных она ежедневно собирала ракушки на дне Дона, на огне раскрывала их и мясом ракушек кормила уже не поднимающихся от голода родных. Помню, как еще бабушка рассказывала, как во время голода, она шла и где-то возле мельницы нашла на дороге мерзлый буряк. Как принесла его домой и разделила на всех. И еще вспоминает мама, как ее подруга Нина Рыбалова, 1932 года рождения, привезла на санках огромную миску квашеной капусты. Отец Нины работал каким-то начальников в Заготзерно. Вот благодаря таким добрым делам и выжила во время страшного голода семья моей бабушки.
В 1948 году мама поступила на учебу в Павловское педучилище, Но, проучившись год, по совету своей подруги, перешла в Павловский сельхозтехникум, который в открылся в 1949 году, до этого там был рабфак. Поступила на отделение гидромелиорации. Это была новая тогда и очень интересная профессия.
Дорогие друзья-подписчики. Решилась опубликовать историю нашего рода. Все преходяще. Ломается все в этом мире, в том числе и компьютеры. Может быть, интернет сохранит записи. Жду ваших историй и комментариев. Всегда рада новым подписчикам. С уважением и признательностью, Ваша Зоя Баркалова.
3