Дом Михалевых считался на Шурфовой образцовым: аккуратный, побеленный, окна чисто вымытые, на подоконниках цветы. В саду яблони, абрикосы, вишни, у крыльца —грядка ночной фиалки. Жили в доме четверо —мастер-взрывник Владимир Михалев с женой Татьяной и дочкой Оленькой да брат хозяина дома Василий, навалоотбойщик. В тридцать шестом, еще парнем, попал он в завал в шахте, остался инвалидом. Семью не завел.
“Когда грянула война, Владимира призвали в саперы, Татьяна ушла в полевой медсанбат. У калитки, топча пыльную лебеду, долго махали уходящим девчушка и хромой горняк. . . кленами, за соседними крышами вертелись на копре шкивы, шахта давала уголь.
Василий достал с полатей старую брезентовую куртку, пошел к шахтному начальству, упросил вернуть его в бригаду навалоотбойщиков. И покатились дни— тяжелые, тревожные. Все ближе грохотала канонада. Спешно демонтировали оборудование, отправляли в тыл все, что можно было уберечь от фашистов. Навсегда осталось в памяти, как взрывали родную шахту, как отворачивались суровые мужчины, пряча слезы.
Пережили оккупацию. Скрывался Василий с племянницей в погребе у соседей, потом на степном хуторе у дружка. А когда схлынули страшные времена, спрятал горняк поглубже в комод извещения о гибели брата Владимира и его жены Тани, тщательно вскопал братову грядку под фиалки, подрезал его любимую яблоню. Подправил, подремонтировал дом. Взорванную шахту восстановили, и на вес золота ценились умелые рабочие руки.
Тут уж про инвалидность Василий и не вспоминал, порой по две-три смены не выходил из шахты. А дома тоже надо все успеть—и сварить и постирать. Правда, подрастала помощница, на удивление, ловкая, расторопная. В редкие свободные минуты садился Василий Миронович на порожек дома, играл потихоньку на бапалайке, ждал из школы Олю. Корил себя: мало он с девчонкой разговаривает, урывками.
И сам же себя утешал: чего беспокоиться —отличница, аккуратистка растет. Пальто справил, ботинки, платье шерстяное, все честь честью. Другие с отцом-матерью так не наряжены, с завистью на Олю поглядывают. Окончит Оля школу— материнскую стежку продолжит, врачом будет. Страшился Василий Миронович заглядывать в будущее: пугало одиночество.
С юности компанейский парень, он и суток не мог вытерпеть без душевной беседы с друзьями, без песни. Бывало, выводили друзья разговор на давнюю, уж сколько раз обсужденную тему: так и проживешь бобылем? Даже сватать его пытались, но Василий отшучивался: какой же он бобыль, если у него растет дочка? Уехала Ольга в Ростов, в. медицинское училище, и затосковал дядька.
На столе в картонной рамке—Олина фотография.
«Материнские очи, смелые, честные», — сам себе толкует Василий Миронович, словно утешает себя. Обидно ему, что на «доктора натурального» учиться Оля не пожелала.
«В институте, дядя, шесть лет, а тут через два— диплом, — так объяснила свой выбор. —И вообще, зубной техник —профессия модная и денежная».
Училась Ольга по-прежнему отлично. По воскресеньям приезжала домой. Наготовит Василий. Миронович, вычистит весь дом, как перед смотром. Но племянница лишь умоется с дороги, принарядится — и была такова.
Дядька и узнать не успевал, как там у нее. течет студенческая жизнь. Пустил Василий Миронович в дом квартирантов —крепильщика Семена Карагодина с женой. Пустил бесплатно, лишь бы была рядом душа живая. Племянница не возражала, ` но обронила: «Ну и чудной ты, дядя. Хоть бы десятку брал. На курево». «Все с пользой норовит, — думал, вспоминая эти слова, Василий Миронович. — Зеленая дюже, жизни не понимает». Перед летними каникулами пришло от Ольги письмо.
Писала, что на практику приедет домой, направили их с подружкой Неллей в стоматологическую поликлинику. Что подружка — ростовчанка, отец у нее большой человек, а потому хорошо бы освободить комнату, а квартирантов —в боковушку. Но лучше бы совсем отказать им, стеснят они гостью. Скрепя сердце нашел Семену и Зине флигелек у соседки. А Нелля и слышать об отдельной комнате не захотела: «Никаких особых условий!»
Оказалась ласковой, небалованной. Помогала Василию Мироновичу стряпать, поливать огород, допоздна сидела с шахтером на крылечке. И в общественные его дела вникала: «Для чего приглашают в школу? О чем будет беседа? А по той вашей заметке в газете меры приняли?»
Растревожила душу приезжая. Почему, переживал Михалев, его Ольга не такая? Вспомнилось: в день зачисления в училище он долго ждал ее на скамейке у дома. Рубашку надел вышитую, сапоги начистил. Хотелось все, все, что на душу за годы легло, высказать.
И о своей доле и о том, что каждый человек должен продолжить то лучшее, что принесли с собой на этот свет его батька и мама. Волновался, затягивался сердитым самосадом. . . Ольга лишь на минутку присела на скамейку, перебила дядю на полуслове.
Не получилось. разговора. Тревог своих никому Василий Миронович не показывал — чужие тревоги привык врачевать. К нему, коммунисту, бессменному депутату райсовета, рабкору местной газеты, шли с жалобами, за советами. Его, почетного шахтера, приглашали на торжества, с ним здоровались, издалека улыбаясь. Это грело. . .
Стороной дошло: вечерами провожает Ольгу сын главного инженера их шахты Виктор. Что ж, парень видный, самостоятельный.
Дай бог счастья. Вышла племянница замуж через год после училища — подождала, пока жених защитит диплом в своем горном. Поселились под одной крышей с Василием Мироновичем, пригласили штукатуров, маляров, плотников. Половину молодых украсили дорогая мебель, ковры, пианино. Племянница безраздельно командовала на семейном корабле — готовила мужчинам наваристые борщи, следила, чтобы на Викторе всегда была свежая рубашка, чтобы дядя не чадил табачищем, не таскал заплатанных брюк.
Такая забота радовала. Но Ольга решила отвадить от дома друзей Михалева. Впервые он обиделся, запротестовал. Племянница обняла егб; поцеловала в щеку: «Милый дядечка, ну как ты не понимаешь? Ко мне будут приходить клиенты.
А у нас тут толчея, как на агитпункте». . . По воскресеньям -у молодых собирались гости. Приходили родственники Виктора, врачи из Ольгиной поликлиники.
Не спеша обедали, степенно разговаривали. К Михалеву обращались уважительно. А вот приятели его стали заглядывать все реже. И если кому-то нужен он был, старались вызвать его из дому. По очереди с домработницей Нюрой качал Василий Миронович колыбель внука, названного в честь погибшего деда Владимиром.
Всматривался в смуглое михалевское личико, адовался. И таяли тревоги — семья у Ольги не хуже, чем у других. А если чего-то она недопонимает, жизнь научит: В тот год на День шахтера пригласили гостей. Михалев помогал Нюре на кухне. Ну вот, кажется, все в.
порядке. Переоделся, посмотрелся в зеркало. С веранды долетали голоса, смех. Хотелось старому шахтеру пригубитв чарочку там, при народе, рассказать про житье-бытье, похвалиться внуком. Но к столу его не пригласили.. . Так и повелось: в выходные едут молодые на Дон загорать — за руль голубой «Волги» садится хозяйка, рядом — сынок, сзади муж. А Михалева не догадаются позвать с собой. Пыля, машина скрываяась за поворотом.
Василий Миронович вынимал запрещенный Ольгой самосад, смотрел на пеньки спиленных вишен, что мешали племяннице загонять «Волгу» в гараж, на ровную, камень в камень, дорожку, на крашенные суриком железные ворота—и ему чудилось, что попал он в чужой двор. . . Мы встретились с почетным шахтером Василием Мироновичем Михалевым в доме престарелых инвалидов труда. За окнами накрапывал осенний дождь.
Ронял листву засыпающий сад. Разговор не клеился. Михалев был насторожен, сдержан. Отвечал коротко. Да, это Ольга выхлопотала ему здесь место.
По согласию. И хату продала по согласию. Виктор Михайлович нынче доцентом в институте. И Ольге хотелось перебраться в большой город, и ребята ра- — бассейн, музыкальная школа, театры. — Мне здесь по всем статьям лучше доживать.
Уход прекрасный. Старые вам, молодым, лишняя обуза. Зачем встревать поперек судьбы? — Шахтер через силу улыбнулся. В коридоре меня догнала нянечка: — Раньше хоть внук навещал.
Потом звонить приладились. А Миронычу эти звонки хуже ножа. Он-то, как вечер, сядет на лавочке и ждет, ждет. . .
Товарищи с шахты не бросили: гостинцы несут, поздравления к празднику, а родные. . . Я попал на семейное торжество — отмечали отъезд Володи в московский институт. Потолковали о городских новостях, о новом кинофильме.
Ольга Владимировна, красивая, в светлом брючном костюме, была похожа скорее на старшую сестру Володи. Спросил, почему нет на торжестве старейшины рода Михалевых. Ольга Владимировна поморщилась: — Случилось то, что иногда случается со стариками. Видимо, комплекс несовместимости. Не осуждаю дядю — тяжелая жизнь, работа на шахте.
Но и ему, по-моему, нас упрекать не в чем. Быстро обернулась к мужу: — Витенька, ты не забыл о раках? Тот поспешил на кухню. . .
Потом доцент провожал меня до трамвая. Подавленно молчал. Но прорвалась давняя, видимо, боль:
— Да, жалко. . .
Спорили мы с Василием Мироновичем порой, но его я уважал и уважаю. Вообще зря. . . Не живет он теперь с нами, и я лично ощущаю это как потерю.
Не только потому, что стольким обязана ему жена, но и потому. . . Сверял с ним многое свое. .. Правильный он человек. Возле остановки он попрощался, сказав почему-то «извините». Я смотрел, как он уходил — высокий, плечистый, с понурой головой.
