Эту аккуратную старушку Семен, охранник крупного сетевого магазина, заприметил недавно. Здесь она появилась неделю назад. Пришла однажды к магазину, расстелила картонку и уселась на ступеньках с протянутой рукой. Одетая в старенький плащик, обутая в смешные кукольные ботиночки, в беленьком платке, повязанном на голову, бабушка сидела ровно восемь часов. Она не просила, не плакала – скромно ждала, пока сердобольные покупатели не вложат в ее сухонькую ладошку десятку или сотенную бумажку.
Вечером старушка, засунув картонку в пакет, проходила в магазин, где покупала бутылку молока и батон нарезкой. А вчера, видимо, разбогатев в людный субботний день, взяла целую курицу и двести граммов желейных конфет.
А сегодня руководство магазина в ультимативной форме приказало: бабку выставить!
Семен ничего против этой старушки не имел. Но неподчинение начальству грозило увольнением. А ведь семью кормить надо? Кредит выплачивать надо? Работы и так не найти. Семен пошел бабку выгонять. Она сидела на ступеньках с протянутой рукой и даже не увидела Семена, наверное, в мыслях витала где-то далеко-далеко от этого магазина.
- Бабуля, - Семен прикоснулся к ее худому плечику.
Она вздрогнула, очнулась.
- Что? Ой, здравствуй, сынок! – сказала бабушка.
- Здесь нельзя. Запрещено. Вам нужно уйти.
Бабка посмотрела на него ясными, чистыми, почти прозрачными очами. У Семена мурашки по спине – вроде старуха, а глаза, как у малого ребенка. Как у Катюшки, годовалой дочки Семена. И жалко бабку. Но ведь и Катюшку – жалко…
- Господь с тобой, сынок, да кому я мешаю? – воскликнула женщина.
Семен присел рядом с ней, стянул с головы кепку, помял ее в руках и нахлобучил обратно.
- Не знаю, бабушка. Смущаешь своим видом, наверное. Не положено, и весь разговор. Разве с начальством поспоришь?
Женщина вздохнула.
- Не поспоришь. Да и тебе, сынок, попадет, - бабуля поднялась, засунула картонку под мышку, - пойду к церкви. Там посижу немного.
Она поковыляла от магазина прочь. В ее походке столько было обреченности и покорного бессилия, что у Семена засосало под ложечкой от горючего стыда. Он себя не человеком, а полицаем каким-то почувствовал. Он окликнул старушку.
- Стойте! Подождите!
Женщина оглянулась. Семен подбежал к ней.
- Через три минуты у меня перерыв на обед начнется. Пойдемте в кафешку, я вас хоть накормлю.
Старушка отнекивалась и отмахивалась, но Семен настаивал. Пришлось ей принять приглашение и пойти вместе с охранником в небольшой кафетерий, расположенный рядом с магазином. Там он выбрал гуляш и картофельное пюре, с десяток пирожков и чай. Бабушка с ужасом посмотрела на все это великолепие:
- Да ты что! Мне и не съесть столько!
- Да и не надо! – ответил Семен, - пирожки с собой возьмете. Вечерком покушаете!
Он расплатился на кассе. На телефон пришло сообщение: «Остаток – 296 рублей». Погулял… Ну да ладно, до зарплаты два дня всего. Выкрутится.
Женщина стеснялась есть при нем. Она робко взяла вилку и, краснея, приступила к трапезе. Когда она приступила к чаепитию, Семен не выдержал и спросил:
- Как же так? Целый день на морозе торчать… У вас, наверное, совсем родственников не осталось? Неужели никто не может вас поддержать материально?
Женщина вздохнула.
- Спасибо тебе, родной. Как тут хорошо, и сыта. И согреюсь хоть, - она глотнула горячий чай, - есть у меня родственники. Сын. И жена его…
- И что же? Пьют?
Бабушка вновь взглянула на него своими прозрачными, детскими очами.
- Пьют, милый. Пьют…
Ее звали Ниной Федоровной, бабушку эту. Прожила хорошую жизнь с супругом, Романом Григорьевичем. В 1968 году родили сыночка Ванечку. Замечательный мальчишка рос. Добрый и любопытный. Родители в нем души не чаяли, но и не шибко баловали. Тогда детей не положено баловать было. Некогда, все работали в смену на своих производствах. Воспитывались дети, считай, сами собой: улица, школа, соседи, милиционеры…
- Нормальный парень вырос, - рассказывала баба Нина, - в армию пошел. А вернувшись, женился на молодой девушке. Дети появились. А там – развал страны. И что-то у них случилось в семье, какой-то крен. Ваньку с работы уволили, и Катя поволокла все на своем хребту. Ясно дело – тяжело. Детям столько всего надо: и ранцы, и ботинки, и фруктину какую… Мы с Романом Григорьевичем помогали по мере сил, огород свой завели, курочек. Прожить кое-как можно было.
Но Ваня, вместо того, чтобы головой думать, выбрал простой выход – начал пить. Да как! В роду таких пьяниц никогда не было – неделями квасил. На хлеб для детишек денег не было, а на эту заразу – сколько хочешь! Ну, а далеко ли до потери образа человеческого? А, главное, Катя, хорошая такая девочка, вместе с мужем попивать начала. «Сломалась, - говорила, - от такой жизни».
Детей мы с дедом растили, забрали от них. Вырастили, выучили. Нам ломаться нельзя было. Детей-то на кого бросишь? Так и тянули. А Ванька с Катькой пропивали все, что когда-то заработали собственными руками. Мой супруг вскорости заболел тяжело. И помер. И осталась я одна с двумя ребятишками на руках.
Баба Нина заплакала:
- Ой, сколько всего я натерпелась, сколько всего! Пенсия мизерная, ни на что не хватает. Эти на человеков уже не похожи, Ванька с Катькой. Детишки перед зимой раздетые… Стыдоба… Ну что, пошла я в социальный центр, докладывать о своей беде. Мол, от детей не отказываюсь, но тащить их обоих нет никаких сил. Мол, прошу от государства помощи. После этого Катьку с Ванькой родительских прав лишили, Митеньку с Анечкой – в интернат, а на меня оформили опекунство. Это, когда можно из интерната ребят забирать на выходные и праздники. Тогда в силе была – разрешили.
Что я не так делала, не понимаю. Всю душу детям и внукам отдала. Ребята окончили техникумы, уж и то хорошо! Профессии получили. Митенька шофером стал, Анечка – швеей. Живи, да радуйся. Так ведь нет. Обои к бутылке потянулись, как заговоренные. И теперь наравне с папашей и мамашей пьют. Не квартира у них, хлев. Лежат вповалку весь день. Встанут, передерутся значит, кому из них за бутылкой идти. Бутылку ведь тоже просто так, без денег не дадут. Вот и рыскают, рыскают… А найдут – нажрутся. И опять все сначала.
Самое страшное – ко мне каждый день, да через день шастают. Я уж открестилась от них, замки сменила, так они все окошки мне поразбивали – первый этаж! Не знаю, куда и деваться. Квартиру пробовала продать, так никто не покупает: соседи все расскажут про деток моих, и уходят покупатели!
Так я чего придумала – сняла комнатушку. Месяц живу, два живу, хорошо. Нашли и там! Карточку с пенсией отобрали. Теперь у них каждое пятнадцатое число – праздник. Хоть не ходят пока, и то – Слава Богу. Ненадолго, правда. Все Богу молюсь, как бы кредитов не набрали. Паспорт у Аньки еще не потерян пока. А в этих конторах не больно смотрят, кто берет… Я жива еще – найдут, как липку обдерут…
Вот сижу здесь от отчаяния. День сижу, два, уже и не стыдно… Питаться, за жилье платить как-то надо. Продать бы собственную квартиру, да уехать из этого города! Или прибрал бы меня уже Господь, мочи нет. Уже и не жалко их совсем. Иной раз возопить хочется: убил бы кто вас! Изревусь, себя измочалю, исказню… И долгих лет желаю. И живут! Живут! Опухшие, синие, где родители, где дети – не понять – старашные-е-е…
- Баба Нина, дайте мне адрес этих… Я приведу их в чувство! – возмущенный до глубины души Семен, взял ее маленькие цыплячьи лапки в свои ладони.
- Не надо, милый. Не пачкайся. Не порти себе ни жизнь, ни карму, - ответила Нина Федоровна.
Бабушка поднялась, обняла Семена, сердечно поблагодарила и ушла. А он долго глядел ей вслед. И правда, за что человеку такая жизнь досталась.
Автор: Анна Лебедева