Моя подруга Лара Галль — единственный известный мне человек, с которым можно разговаривать о важном, и если вы ее еще не читаете, то это вы зря.
Недавно под стейк и моцареллу болтали с ней о том, как христианство переосмыслило концепцию власти и величия.
В язычестве велик тот, в чьей власти отобрать все вплоть до жизни. Языческий властитель может быть щедр, но эта щедрость - часть той же самой игры судьбами, она не выходит за ее рамки, потому что язычник плоть от плоти земного мира и оперирует в пределах его ресурсов.
Иисус предлагает новую модель - власть не у того, кто отбирает, а у того, кто дает. Масштабом даяния определяется масштаб величия, и ресурс для этого требуется совершенно другой, а именно сущий на небеси. Кто подключен к этому генератору, тот может не экономить, потому что этот ресурс неистощим.
В этих условиях служение перестает быть жертвой, а щедрость естественна и не ждет воздаяния, ибо она не от пафоса, а от избытка. Царство мое не от мира сего, и у нас там всего столько, что вам я могу дать буквально что попросите и мне в этом не будет никакого убытка. И вообще я не местный, я здесь на экскурсии и рад отстегнуть вашей деревне и на колодец, и на школу, потому что там, где я живу, это такие копейки, что не стоит разговора. Как-то так примерно.
Т.е. власть и контроль не в том, чтобы питаться ближним, а в том, чтобы питать ближнего собой. В общем-то, ничего нового - у кого хлеб, у того и власть.
Лара говорит, что ей удалось транспонировать эту логику в бытовой контекст и жить стало намного комфортней. Ты уже не младенец, крикливо требующий корма, а мать-сыра земля, питающая своими плодами всех, кто по ней бегает. Например, детей и мужа.
Мне пока доступны только интеллектуальные построения. При попытке привязать их к местности я всегда вспоминаю ту сцену из Улицкой, где счастливо замужняя молодая мать на рассвете дает младенцу грудь, а муж в это время пристраивается сзади:
...и она обмирала от этого двойного груза непереносимого счастья. И улыбалась в первом свете утра, и тело ее молчаливо и радостно утоляло голод двух драгоценных и неотделимых от нее существ.
Я от этой сцены содрогаюсь и холодею. Для меня это даже хуже маркиза де Сада, который в своих фантазиях воздвигал порой и более сложные конструкции. Для меня это предел глумления над человеком, и в отличие от маркиза, который играл в это Лего исключительно в уме, как Кай с ледышками, Улицкая описывает то, что происходит на самом деле.
Когда я представляю себя на месте героини, я пытаюсь дышать глубоко и ровно, и ощущать себя источником благодати, и радоваться своей миссии, но вместо непереносимого счастья я чувствую только, что со мной делают что-то отвратительное, противоестественное и несовместимое с жизнью.
И тогда мой внутренний крестоносец получает от моего внутреннего сарацина по лбу с такой силой, что надолго перестает дышать вообще.
