Анатолий Гриненко
Мне приходилось не раз принимать участие при встречах с
применением алкоголя, и мог себе позволить в чей-то адрес
достаточно едкие шутки (в силу своего дурного характера), но
сегодня я, как и Сергей, больше слушал и думал о другом: о
своем поведении при аварийных ситуациях вообще, которые
имели место в моей биографии, и анализировал свои действия
как летчик.
В связи со своей профессией я часто менял место службы и,
как правило, хорошо вписывался в коллектив, но иногда меня не
устраивали командиры, которые не соответствовали
занимаемым ими должностям. Это, в основном, были рьяные
борцы за дисциплину, много говорили об Уставе — к тому же
бездари и карьеристы. Но они были удобными для
вышестоящего начальства — те легко перекладывали на них
свои обязанности.
В авиации (независимо от того военная или гражданская)
порядки армейские, и практически одинаковы, но по сравнению
с наземными войсками авиация, в понятии военных, всегда
«гордилась» своим беспорядком. В авиации «У летчиков все
звания равны...» воспринималось «не летчиками» в штыки. И в
итоге такие начальники доводили свой коллектив до
хронической аварийности, далее делались соответствующие
выводы и перестановка кадров. Я органически не переносил
таких руководителей. Любил пошутить, не всегда безобидно, и
наживал неприятности, но переделать себя не мог.
Как-то в Ростовском аэропорту мне довелось случайно
встретить бывшего высокопоставленного начальника. Ни разу
не встретившись с ним по долгу службы в летном отряде, здесь
же оказалось, что он меня знает... Подошел ко мне как к
хорошему приятелю и доверительно рассказывал, как ловко
смог устроиться в таком престижном городе. В фуражке с
кокардой он был почти бог и смотрел на всех с высоты своего
положения. В поношенном пиджаке вдруг стал абсолютно
никем и больше смахивал на прислужника и холуя. Мне стоило
труда, ссылаясь на время, освободиться от его внимания. Он
вызывал отвращение и жалость — это был наш замполит.
Удивительно, как много значимости придают погоны и
блестящие пуговицы с пропеллером для таких людей.
Все аварии и катастрофы в авиации случаются от
элементарного: недостаточные знания и неправильные действия, которые приводят к грубым ошибкам. Серьезное отношение к РЛЭ и особенно к разделу «Особые случаи в полете», тренировки на тренажере и в производственных полетах — для летчика основа правильных уверенных действий в сложной нестандартной ситуации. Личные тренировки, при заходах на посадку по приборам, без фар и выполнения посадок с имитацией обледенения, создают в экипаже нормальную
рабочую обстановку и готовность к правильным действиям при
любых изменениях параметров полета. Посадка в тумане, в
ливневых осадках, в условиях обледенения и при отказах
техники должна быть для подготовленного летчика рядовым
случаем и не вызывать ступора и полной потери
работоспособности. Уверенно переносить экстремальные случаи
достигается не только качественными и ответственными
тренировками техники пилотирования, а еще способностью не
впадать в панику, уметь быстро принимать правильные решения
и иметь твердые навыки критического мышления.
Руки трясутся (приходилось такой случай наблюдать), и у
человека не получается самостоятельно прикурить, но в
сложной обстановке его действия достойны уважения и
вызывают желание видеть принадлежность к своей касте.
Часто в Заполярье, причем за мою практику достаточно
часто, при условиях значительно ниже минимума уже на
выравнивании упираешься в стену приземного тумана: ситуация
очень схожа с подводным плаванием в мутной воде.
Предусмотрительно ожидая такое явление, не включаются фары, и на высоте 3–5 метров через стекло ты видишь землю, и
видишь ее неправильно: слишком ограниченно, не дальше 10–20
метров впереди, и появляется непреодолимое желание взять
штурвал. И лишь твердая уверенность в своих действиях,
правильная внутренняя подготовка и натренированность
позволяют уверенно справиться и произвести нормальную
посадку.
Был случай, когда не видно было даже ограничительных
огней полосы. После приземления диспетчер, наблюдая нас по
посадочному локатору, дал команду: «Развернуться на 180». Мы
в развороте наконец смогли увидеть ограничительный огонь и,
двигаясь к следующему по краю полосы, добрались до огня
рулежки. На рулежной дорожке нас встречали с фонарями и
жезлами два техника и аккуратно завели на ближайшую стоянку.
Я видел перед собой только небольшую часть осевой линии
разметки на рулежке — за нами заходил следующий борт. И
увидели мы справа и слева от себя самолеты рядом на стоянке,
только когда спустились по трапу на бетон. Кое-как добрались
до КДП, и при входе, поднявшись на несколько ступеней, перед
нами открылась редкая картина: вместо перрона и ВПП
сплошная равнина тумана до самого горизонта и торчащие из
него кили самолетов на стоянках.
Конечно, это был не рядовой случай, но и не редкий. В
осенний период часто сталкивался с такими явлениями при
заходе. И когда перед вылетом приходилось ждать погоду и
следить за ней в надежде, что после захода солнца погода в
пункте посадки будет улучшаться и можно принять решение на
вылет. Практически это выглядело так: видимость — 100, туман.
Через 20 мин. — 200, далее 500 и следующая — 1500! Резко с
наступлением темноты увеличивается видимость по ОВИ (Огни
высокой интенсивности), замеренная инструментальным
методом по огням. При прилете, на заходе в тумане, который
никуда не ушел, на посадке видишь размытые в тумане огни, и
посадка производится по ним.
Я как-то спросил своего товарища: «Как ты в таком случае
видишь землю?» — «Как-то получается». И действительно
получается, и в большинстве случаев лучше, чем при хорошей
погоде. Но, чтобы выполнить посадку в таких условиях,
необходим достаточный опыт и уверенность, которая
достигается постоянными тренировками.
И сейчас за коньяком, наблюдая за ребятами своего экипажа,
я еще раз вспоминаю свой заход в этих условиях и свои
действия и очень всем благодарен за то, что все были уверенны
во мне, в себе и в благополучном исходе этого полета! По
большому счету обстановка была несложная. И я хочу
рассказать не о нашем «подвиге», а нашей встрече тогда.
Единственный раз за свою жизнь мне пришлось пережить в
обществе хороших людей, которых объединяло общее дело, этот
замечательный и красивый, во всех отношениях, вечер, а точнее
ночь. Такого в своей жизни я никогда больше не встретил. И
запомнился мне этот случай из моей летной практики именно
этой прекрасной осенней заполярной ночью!
В том заходе на посадку сверхопасного и героического
ничего не было: рядовой случай на этой работе, но было одно
«НО», и мне (чего греха таить) в какое-то мгновение пришлось
«дрогнуть»: в момент максимального задымления резко упала
возможность благополучно добраться до полосы. Но слава богу!
Это был очень короткий промежуток времени, а могло быть
иначе (именно так и случается в авиации), у нас могло не
хватить сил. Задыхаться в дыму и обливаться слезами от едкого
дыма и о каком качестве посадки можно говорить в таком
случае?
Но я был везучим. Может мне это кажется: у моих
товарищей таких случаев было не меньше подобного, и втайне,
как коллеги, мы завидовали друг другу. Но однажды меня
особенно удивил после одного такого случая мой хороший
товарищ (позже он перевелся в одну из «Фирм» и летал
летчиком-испытателем) Леха Зыбин: «Как жаль, я так ждал
такого случая!» Но хорошо то, что хорошо кончается!
После двух лет работы в этом центре на него пришел запрос
о его когда-то аварии в нашем отряде. Эту фирму я знал (я уже
почти был там...), в ней летал мой сослуживец по Гурьеву Коля
Костяев, и он мне откровенно желал удачи, познакомил со своим
командованием и очень удивлялся (я кстати тоже), что мое
трудоустройство проходит так гладко. Необходимо было
заполнить кучу бумаг, пройти мандатную и медицинскую
комиссию. Но когда он узнал, что у меня есть налет на
истребителях, вздохнул и открыл мне «тайну»: у них было два
истребителя и летал на них лишь один летчик. Я к ним не смог
трудоустроиться по причине семейной.
У Лехи что-то произошло, и Блинов наедине меня спросил,
зная, что тоже стремился на эту работу: «Не ты ли чего-то там
наговорил?» Меня этот вопрос возмутил, и я прямо спросил: «В
чем дело?» Оказывается, у Леши был случай на Ан-2, я о нем не
знал, он однажды оторвал хвостовую лыжу: «И что? Это так
серьезно?» Блинов пожал плечами; за Лехой ничего плохого не
водилось: «Кто-то там что-то против него имеет, случай с лыжей
выеденного яйца не стоит!»
Работать с москвичами очень сложно — это народ особый!
Он был немного моложе меня, так же, как и я, закончил КИИГА,
был приятным симпатичным парнем, и общение с ним вызывало
положительные эмоции. В дальнейшем я с ним ни разу не
встретился.
И все-таки обстановка была неподходящей для нашей
гостьи. Я среди таких своих мыслей осторожно за ней наблюдал,
пытался скрывать свое желание и не стеснять, и не быть
назойливым, пытался не смотреть и прятал глаза, удивлялся и
наслаждался ею — она была действительно очень приятная и
интересная женщина!
Зашла Оля, по специальности медсестра, но работает в
ПДСП, и что борт вернулся из-за дыма в кабине, она знала,
часто с ней в эфире приходилось общаться.
— Анатолий, вам еще что-нибудь нужно?
Но это была отговорка и мне все было понятно.
— Ничего, Оля. Спасибо!
Все-таки почему-то женщины на отношения проще смотрят,
нежели мы, а может это я такой ненормальный. Но это
отступление от темы.
Сейчас я смотрю на девушку украдкой и замечаю, что она
перехватывает мой взгляд тоже украдкой, и ни Славик на нее, ни она к нему никакого внимания. А я за общей беседой сижу и
думаю, почему же это все так? И он, и она очень красивые
молодые люди, и какие-то мысли дурацкие: какая могла бы быть
красивая пара!
И девушка смотрит на нас, почти не пьет, и никто ее не
собирается «спаивать», и никто не позволяет вести себя
вульгарно, нет никаких пошлых анекдотов. Она здесь ни при
чем, ее никто не видит; ребята все молодые, а из них самый
пошлый матерщинник — это я, и мне всю ночь приходилось
следить за своей речью. И только Витя сидел к ней ближе всех и
что-то ей подкладывал и подавал чай. А я? Я боролся с собой, но
все-таки украдкой за ней наблюдал, и, конечно, она это
замечала! Как она смотрела на нас на всех? И я видел, что для
нее мы какие-то необычные; и я был рад за нее, за ребят,
которые меня не подвели, не обманули и вели себя в сложной
ситуации правильно, и за то, что у женщины останется
правильное впечатление о нас.
Потом я встал, взял ее за руку, снял ключ с крючка от
туалета (у нас у каждого в конце коридора был свой туалет),
провел ее молча за руку до туалета, сунул в руку ключ — ушел.
Уже возле квартиры не стал ее ждать, просто оставил открытой
дверь — разговаривали мы негромко. Она так же тихо пришла,
не знает, как быть дальше, я заметил это, показал на кран над
раковиной, встал, подал полотенце. Она помыла руки, я открыл
дверь в спальню.
Почему-то в Салехарде, как и во всей нашей стране,
простыни стали очередным дефицитом, и я как холостяк не стал
лазить по магазинам в других городах, а решил проблему проще; скатерти дефицитом не были, и я купил несколько скатертей, это было еще лучше. И когда я в спальне с большого диван-кровати стащил скатерть и подал из шкафа новую с этикеткой —барышня откровенно рассмеялась!
— Раздевайся, ложись, не стесняйся, я дверь закрою.
Мы еще долго сидели, вполголоса пели, говорили. В
Салехарде наступила осень и была уже после полярного дня
ночь, и разошлись мы все с рассветом. Мне казалось, что
барышня пропала и никто этого не заметил!
Убирать ничего не стал, приоткрыл дверь, нашел свой
спортивный костюм, переоделся и лег прямо на одеяло. Девушка
спала, отвернувшись к стене, на стуле лежала ее одежда и
лифчик тоже — я сразу уснул. Проснулся в обед, один!
Продолжение: https://dzen.ru/a/ZMJRVpuxgEo4GAFN