„Цинизм — поведение или личностная позиция, выражающие осознанное или демонстративное пренебрежение к определённым нравственным традициям и этическим ритуалам, как мешающим или избыточным для решения практических задач. Мировоззрение, отрицающее мотивы поведения (сострадание, жалость, стыд, сочувствие и др.) как несоответствующие личному интересу“
Когда-то, очень давно, ещё в студенческие годы, мы много говорили о соотношении таких понятий как «закон» и «мораль». Тем более, что говорить в семидесятых об этом было совершенно нелишне. И, представляете, страна была настолько тоталитарной, что мы об этом свободно говорили!
Разумеется, мы путали всё на свете: мораль и нравственность, закон и право, справедливость и законность. Каша получалась совершенно невообразимая, и время от времени из неё, если мыслить честно и логически, — а мы изо всех сил старались быть и честными и логичными, — следовали весьма странные выводы.
Например, что приговор суда может быть совершенно законным, но аморальным, а преступление оставаться преступлением, но вызывать человеческое уважение.
Особенное место вообще занимало определение того, что такое право. Мы пользовались известным определением весьма известного человека, исповедующего, надо полагать, такой себе позитивистский легизм:
Право есть воля господствующего класса, возведённая в закон государством.
Из этого определения вообще следовало, что я, например, вправе делать только то, что необходимо с точки зрения воли господствующего класса. Получалось, что самым правовым оказывался конформизм, а антиконформизм немедленно попадал в девиацию. Получалось тогда, что право, например, вовсе не универсально, а связано исключительно с проявлением воли некоего чего-то, что называют господствующим классом (представьте: в бесклассовом обществе!). А тогда и вся юриспруденция начинала напоминать шаманство. Шаман ведь тоже занимается тем, что узнаёт то, что желают здесь и сейчас духи. И шаманы такого рода как раз и составляли верхушку того бюрократической системы.
Так продолжалось до той самой поры, пока мне не удалось проломиться через четыре подряд чтения одной книжки в сером переплёте. Называлась эта книжка «Философия права», а автором её был Г.В.Ф. Гегель. Именно в ней сделана была попытка выстроить стройное здание в феноменологии духа, порождающего царство права — от единичной воли с абстрактным правом аж до религии. Именно там я вдруг увидел как великолепно связываются понятия правомерности, добра, моральности и нравственности. Именно там я увидел предубеждения и ошибки, которые господствовали над самой мыслью великого Гегеля. И с ужасом обнаружил, что вокруг меня такие ошибки господствуют до сих пор.
Но Г.В.Ф. Гегель был честен. Честен в своей убеждённости и в своей логике. Именно поэтому его ошибки, если они были, и могли бы быть проанализированы. У большинства людей такой логической конструкции в рассуждениях, которая характерна для гегелевских работ, и днём с огнём не найдёшь.
По Г.В.Ф. Гегелю моральность есть рефлексия воли самого лица на себя и оценка с точки зрения именно всеобщих ценностей проявления своей воли. Именно волю как удовлетворяющую моральному императиву И. Канта Г.В.Ф. Гегель именует доброй волей. Нравственность же по Г.В.Ф. Гегелю есть тоже рефлексия единичного лица, но из гражданского общества на себя. Иными словами, если моральность может существовать на необитаемом острове с единственным лицом, то нравственность уже требует гражданского общества на том же самом острове, — правда, в этом случае остров сей трудно назвать необитаемым, — если под этим самым островом понимать мыслимый лицом мир. Причём поразительно было то, что и моральность, и нравственность, и гражданское общество, и государство были выведены из одного и того же основания и одним и тем же методом. И приведены к этому же основанию. (Вы, конечно, помните знаменитое гегелевское: »Die Philosophie bildet einen Kreis: sie hat Erstes, Unmittelbares, da sie überhaupt anfangen muß, ein nicht Erwiesenes, das kein Resultat ist«) Там же в этом необыкновенном и логичном построении упоминались и деньги.
Надо сказать, что в те годы тоже совершались преступления. Нет, не мнимые преступления, а вполне реальные: изнасилования, убийства, кражи, грабежи, разбойные нападения. Надо сказать, что и тогда творились бесчинства чиновниками, и тогда брались и давались взятки. И тогда оскорбляли. Словом, мир вовсе не был свободен от нарушения прав людей. Правда, при этом старались не говорить о том, что как раз права людей являются универсальными, а государство вообще только для того и существует, чтобы быть гарантом и защитником прав и свобод человека. Если же об этом и говорилось, то ни в какие юридические доктрины всё это никак не укладывалось.
Не такое уж ужасное это было время, надо отметить, как его пытаются описать иные: люди бывали счастливы, люди так же, как и сейчас, влюблялись, люди и тогда верили и надеялись, а энтузиазм — вовсе не вымышленное понятие, и «голубые города» действительно были, и «яблони на Марсе», без всякого сомнения, должны были цвести.
Но в то время в советском гражданском праве отсутствовал один институт. Это — институт денежной компенсации морального вреда. Никто не мыслил сопоставлением категорий меры вещной ценности (денег), — впрочем, как можно убедиться из материала «Деньги ipso sui», деньги, строго говоря, есть мера не ценности, а права распоряжения, — и ценностей куда боле высокого порядка: достоинства, чести, уважения. То есть «ценностями», которые вообще не могли быть отчуждены, а потому и распоряжаться ими было вполне никак нельзя. Дикостью и грубостью выглядел платёж в качестве компенсации за оскорбление, например. Такое предложение или требование денег осуждалось в обществе и воспринималось именно как цинизм, как попытку купить или продать достоинство человека, низводя человека на уровень, как минимум, животного, если вообще не вещи.
Поразительное было время, отмечу! С одной стороны: единица — ноль, а с другой: человек — это звучит гордо!
Но настали иные времена. Времена…
И юристы, или точнее сказать те, кто полагал себя юристами, привнесли в гражданское законодательство России, да и ряда других государств, совершенно несвойственную ранее обществам в этих государствах концепцию — концепцию института компенсации морального вреда деньгами. Институт этот привнесли, надо так понимать, без излишних теоретизирований, просто на том только основании, что так делается во «всех цивилизованных странах». А другие юристы начали бурную работу по обоснованиям, например, методик расчёта такой компенсации. Из практических, конечно, соображений — а как же! И стали спорить между собою до хрипоты о том, какая именно методика в данном случае более адекватна. При этом забывали ответить на весьма простой, в общем-то вопрос: «Адекватна чему»?
Но юриспруденция не есть практика, а наука. И занимается она не тем, что есть, а тем, как должнó быть. И нет ничего более романтического как понимать вещи такими, какими они являются в своей истинности, а не только такими, какими можно поживиться.
Был у меня разговор с одной молодой юристкой. Разговор был о ЕСПЧ. Я сказал, в частности, что одним из явных недостатков этого суда, — а это именно суд, — является то, что за совершенно равные нарушения прав человека он присуждает разительно разные компенсации. Выходит, что право, скажем, гражданина Украины стоит (именно в евро) примерно в два раза меньше, чем право гражданина России, а право гражданина России — в два раза меньше, чем право гражданина Французской республики.
И вот тут мне эта молодая юристка, специализирующаяся как раз на ЕСПЧ, ответила…
Впрочем, стоит рассказать сначала о несколько ином случае уже из личной практики.
Дело было так (пишу параметры по памяти, а потому могу и переврать, хотя этот случай тут я уже описывал, но выверять параметры нет особой необходимости).
Жила-была женщина. Было у неё три дочери: старшая, средняя и совсем маленькая, младшая. Эта женщина отправила гулять свою среднюю дочку под присмотром старшей, сама же в это время несколько увлеклась употреблением алкогольсодержащих жидкостей.
Жил в этом же городе и один мужчина. Он ехал на автомобиле мимо дома той женщины. Был он совершенно трезв и скорости никак не превышал — это совершенно точно, поскольку подтверждено не только экспертизой, но и обстановкой на дороге и показаниями свидетелей, друг с другом никак не связанных.
Когда этот мужчина проезжал мимо дома той самой женщины, то средняя её дочка заигралась с детьми и побежала через дорогу. Старшая в это время заговорилась с подружкой. Девочка, которая через дорогу побежала, была маленького ростика и побежала очень неудачно: она пересекала дорогу перед автомобилем, который стоял у обочины. Водитель этого автомобиля, позади которого в щель между капотом и этим водителем шмыгнула девочка, попытался её поймать, но рука его промахнулась, и девочка влетела прямо под проезжавший автомобиль, за рулём которого сидел тот самый мужчина, о коем мы уже говорили. Смерть была мгновенной: девочка попала под дно автомобиля, зацепилась подбородком за номер, ей сломало основание черепа и размозжило продолговатый мозг.
После возбуждения уголовного дела также выяснилось, что эта умершая девочка ещё и была серьёзно пьяна.
Уголовное дело, разумеется, было прекращено, так как никакой возможности остановить автомобиль у подозреваемого просто технически не было, а девочку из-за капота стоящей справа у обочины машины он видеть никак не мог.
Но закон есть закон, а закон требует, чтобы при причинении вреда жизни и здоровью владельцем источника повышенной опасности, ущерб и компенсации были бы выплачены и в отсутствие вины.
Там были и иные подробности, которые я рассказывать теперь и тут не хочу, но кончилось всё тем, что мать, сестра и отец девочки заявили иск о компенсации морального вреда, вызванного смертью дочери и сестры, в размере по 250 000 рублей каждому.
Все три исковых заявления были написаны одинаково, и во всех трёх был один и тот же текст примерно такого содержания: «Нет слов, которые позволили бы нам выразить наше горя от утраты нашей доченьки (сестрёнки)...»
Я представлял интересы этого мужчины, которого и самого трясло так, что он в течение четырёх месяцев не мог сесть за рулевое колесо автомобиля, на котором он отъездил десять лет. В жизни моей не было таких жутких для меня процессов. Моя задача была, естественно, оспорить именно размер компенсации морального ущерба.
Ко всему прочему, я полагаю себя нормальным человеком, и отдаю себе отчёт в том насколько вообще травматичен подобный гражданский процесс для близких девочки. Также я вовсе не склонен заниматься эмоциональным окрашиванием доводов в гражданском процессе, почитая подобное поведения для цивилиста низкопрофессиональным.
Но меня передёрнуло, — я тогда ещё даже не понял отчего, — сочетание, в общем-то понятной фразы о Нет слов… с просительной частью заявления. То есть получалось нечто гадкое: с одной стороны — нет слов, чтобы выразить горе, а с другой — вот они, эти слова: "прошу взыскать в мою пользу 250 000 рублей в качестве компенсации морального вреда (нравственных страданий) с такого-то".
Дело закончилось вообще ужасно: я выиграл процесс. Вместо 250 000 рублей ответчики получили по 3000 рублей, и областной суд, а затем и все надзорные инстанции оставили решение без изменения. Да, собственно, решение-то было вполне обоснованным и правильным. К решению как таковому вообще нет никаких претензий.
Но я, зная, что 3000 рублей — половина цены не очень породистого щенка…
Словом, этот процесс я не могу забыть и до сей поры. Хотя и предать доверителя я тоже не мог. А уж заниматься порицанием матери, — пусть и не лучшего поведения, — не я ей судья, — потерявшей дочь, не могу тем более.
Я выиграл процесс. Выиграл? победил? Кого победил? Что выиграл? Без всякого лукавства говорю об этом, а ведь в процессе был ещё один человек, который был вовлечён в него уже без всякой его инициативы. И этот человек — судья.
Я вспомнил реплику, которую мне бросили в спину: «Если бы Вы были наняты нами, то пели бы по-другому! У нас на Вас, конечно, нет таких денег, как у него»!
Было очень обидно. Никаких денег, кроме одной тысячи рублей именно на текущие расходы я не взял с того мужчины — говорю об этом честно. Я не ответил ничего. А затем вдруг стал задавать такой вопрос самому себе: а вот смог бы отстаивать позицию другой стороны? не за деньги, конечно, а pro bono... И понял для себя совершенно отчётливо — нет. Я вообще не взялся бы за этот процесс.
Но это — я.
А в принципе?
А в принципе я обнаружил, что вообще без ущерба для своего представления о праве и совести, без ущерба для своего представления о профессиональной этике и этике вообще не смогу обосновать позицию, как ни странно, но прямо обозначенную в законодательстве.
Мне стало понятно, что законодательство в этой части противоречит нравственности, а заодно уж и морали.
Так вот, при обсуждении того самого вопроса о ЕСПЧ моя собеседница обосновала, точнее сказать, попыталась обосновать принцип ЕСПЧ следующим образом:
… есть очень странные случаи. И различия не только в гражданстве. Например, изнасилованной женщине и изнасилованному мужчине присудят разные суммы компенсации. С другой стороны, у суда и на это есть своё логическое объяснение. Суть присуждения компенсации ведь не в обогащении, а в восстановлении справедливости. Так если в Англии справедливость восстанавливается в размере трёхмесячной зарплаты, то на Украине она не должна восстанавливаться в размере трёхэтажного дома.
(все выделения — мои)
Чистота и простота доводов этой юристки меня действительно поразила. Я вполне понял — чем и как обосновывается существование такого института как компенсация деньгами морального вреда. Тут даже больше: присуждением денежной компенсации пытаются восстановить именно справедливость. А деньги — мера, и следовательно, весь этот институт, явно позаимствованный из чисто буржуазной культуры, оказывался основанным на понятии размера справедливости и обмениваемости, следовательно, этой самой справедливости на нечто иное. Причём, поскольку меру справедливости, то есть меру того, что на самом деле не имеет в природе своего количественного исчисления, а существует только как всеобщее и в своей всеобщности как раз единичное, в противном случае это вообще не есть справедливость, исчислили именно в деньгах, то фактически это означает, что была построена совершенно поражающая своей простотой модель приравнивания денег к справедливости, вещей к справедливости, налогов к справедливости. Правда, затем тут же позаботились и о том, чтобы кто-то где-то как-то не обогатился за счёт несправедливого отношения к нему. А так как понятие обогащения и в самом деле весьма и весьма ситуативно, то дело перешло вообще к тому, что размер справедливости в Англии, исчисленный в евро, оказался много больше размера справедливости на Украине, исчисленного в той же самой мере.
Но я-то полагал, что рыться в чужих карманах без особой нужды зазорно! А тут при декларируемом индивидуализме оказалось, что иначе никак нельзя достигнуть именно справедливости.
Так, надеюсь, полагают и те, кто не выращивался на рационалистических схемах западной буржуазной культуры. Например те, кто помнит, что честь дороже жизни, а жизнь не продаётся.
окончание следует: