Первая часть - тут.
На другой день после танцев Нина пришла на завод с головной болью, не слишком сильной, но довольно раздражающей. Пока устраивали котенку местечко, пока обсуждали радости и разочарования вечера - уже настала ночь, и сну осталось значительно меньше времени, чем он того обыкновенно заслуживает.
Под разными предлогами Нина то и дело отходила от станка - в уборную или подышать в соседнее, более прохладное помещение. Когда Дуся обеспокоенно шепнула ей о том, что бригаде за неё влетит, Нина кивнула, сказала: "В последний раз!", сходила в здравпункт за таблеткой и больше уж не отлучалась, но оставалась печальной.
За обедом она сказала, что её немножечко тошнит, поэтому только пила компот и слушала Тому, которая вполголоса рассуждала, так, чтобы не услышали за соседними столами:
- Миша хороший очень, да, но он уедет, надолго. Конечно, когда он вернётся, он будет инженером, это очень хорошо. Но...
По древнему женскому обычаю Тома из одного танца и двух разговоров пыталась сложить формулу всей дальнейшей жизни с человеком, просчитать достоинства и недостатки такой жизни и решительно определить, согласна ли она на неё.
- А почему бы и тебе тоже не поехать учиться, а, Томочка? - ухмыльнулась Дуся.
- Держи карман шире, я и таблицу умножения-то запомнить не могу. Нет, девочки, я чувствую, что создана не для этого.
- Так езжай учиться чему-нибудь другому. К чему тебе этот завод? - серьёзно спросила Нина.
- А где я ещё нужна?
- В театре, в кино... А какой у тебя голос, иди в певицы!
Тома откусила кусочек хлеба и крепко задумалась. Мимо стола прошел Иван Александрович, глядя прямо в спину идущего спереди. Нина заметила у него на поясе красивый нож с вырезанным на светлой коже футляра тёмно-коричневым узором. Попыталась вспомнить, всегда ли он носит с собой нож, и не смогла.
***
После окончания смены Лида отпустила всех домой, а Нину отвела в сторону и стала ей объяснять, какие требуются от бригадира отчеты, как и когда ходить на собрания, что говорить, а чего не рассказывать.
- ...И если к концу недели вот здесь будет хотя бы одна ошибка, тебе объявят выговор... Нет, ты меня слушаешь?
- Слушаю, - Нина провела рукой по лбу, - только голова очень болит.
- Да что с тобой? Послушай, если ты совсем не хочешь, я, конечно, попробую поговорить с Дусей. Может, и она справится. Но мне бы всё-таки хотелось... чтобы это была ты.
- Я не знаю, Лида. Это всё не так уж и трудно, но я не уверена, что мне хочется работать здесь всю жизнь.
- А чего тебе хочется? - спросила Лида, и в её голосе проскользнули ледяные нотки, от которых Нина почувствовала по спине легкий озноб, - как Томе, убежать поскорее?
- Да нет, что ты, - быстро ответила она примирительным тоном. - Просто ещё не решила.
- Ну, решай скорее. Заставлять я тебя, конечно, не буду.
- Можно я просто пока пойду? У меня правда очень сильно болит голова, а завтра я тебе окончательно скажу.
- Ну хорошо. Иди, - и Лида отвернулась.
Нина, несмотря на самочувствие, почти бегом добралась до общежития, пролетела по коридору до комнаты и легла, не раздеваясь, в постель. Подруги старались вести себя потише, чтобы ей не мешать, а котёнок, которого назвали Мурзиком, запрыгнул к ней на подушку, прижался к шее, и они вдвоем задремали.
***
Проснулась Нина только на следующее утро от того, что Дуся трясла её за плечо. Котенка на подушке не было, подруги собирались на завод.
- Да ты вся горишь, Нинка, - охнула Дуся, коснувшись её лба.
- До поликлиники дойдёшь? - озабоченным тоном отозвалась Лида с другого конца комнаты.
Нина попыталась подняться, но в глазах сразу потемнело. Она помотала головой, виски сжала тупая боль. Видимо, вчерашний озноб вовсе не был связан с тоном Лиды, это Нина простудилась ещё накануне, после танцев.
- Вызову тебе врача, - Лида вышла из комнаты в коридор, к общему телефону. Через несколько минут она вернулась и, сказав, что доктор сегодня придет, вместе с остальными ушла на завод.
Нина осталась лежать в полузабытьи, которое обычно погружает человеческий ум в тягостное состояние между кошмарным сном и болезненным бодрствованием. Сделать с этим ничего было нельзя, - ни уснуть окончательно, ни проснуться, - поэтому она с закрытыми глазами поглаживала Мурзика, примостившегося у изголовья, и не понимала, думает ли она о чем-то, или это в её голове сами собой рождаются, искажаются и умирают странные, пугающие образы, вызванные лихорадкой. Так прошло какое-то время, Нина бы не могла сказать, два, три часа или шесть, а может быть, всего несколько наполненных безумием минут.
Доктор, полная уставшая женщина в очках, пришла ближе к полудню, измерила Нине температуру, дала жаропонижающее и выписала бюллетень на три дня. Девушка опять осталась одна.
Когда лекарство подействовало, и в голове немного прояснилось, Нина увидела, что котенок допивает молоко, которое, видимо, ему налили с утра. Она встала и нетвердой походкой вышла из комнаты, накинув халат. В коридоре и на кухне никого не было. Она взяла ещё молока, задумалась, не нужно ли и ей чего-нибудь съесть, но, не почувствовав никакого аппетита, только тошноту, вернулась в комнату.
Пока котёнок кушал, она сидела рядом и гладила его серую теплую спинку. Скоро ей это наскучило, и она подошла к окну. Пока она лежала, на небе сгустились тучи, и городок погрузился в прохладные сумерки, хотя был ещё только третий час. Собиралась гроза. Нине очень захотелось впустить в комнату побольше этого воздуха, который бывает только перед летним ненастьем. Она распахнула окно и вдохнула полной грудью. Небо было почти черным, ветер старательно гонял по улице первые желтые листы и нагибал деревья. Нина протянула руку к кусту шиповника, который почти касался стены общежития, и стала легонько трогать по одному его заостренные шипы.
Вдруг на подоконник бесшумно вспрыгнул Мурзик. В зубах у него была зажата какая-то бумажка. Нина улыбнулась и протянула к нему руку, но Мурзик резво выпрыгнул на улицу, а Нина в последнюю секунду успела увидеть, что это он похитил её заводской пропуск.
- Мурзик! - она вытянула руку вниз, надеясь подманить его назад, но он только отбежал немного и обернулся, не выпуская пропуск. Нина залезла на подоконник. Хотя температуры у неё уже почти не было, голова ещё немного кружилась. Она спрыгнула на траву и оказалась на улице прямо в халате и в домашних шлепанцах. Впрочем, в этом городке таким внешним видом никого было не удивить, к тому же Нина думала об украденном пропуске, поэтому когда котенок припустил галопом прочь от неё по траве, росшей вдоль мостовой, Нина, не раздумывая, бросилась следом.
До сих пор она и не подозревала, что кошки умеют так быстро бегать. Редкие прохожие удивленно оборачивались на неё, не замечая издалека маленького серого котенка, бегущего впереди. В конце концов он нырнул по тропинке в темный парк и исчез среди деревьев. Фонари ещё не горели, поэтому когда Нина пробежала за ним следом несколько шагов, быстро поняла, что это бесполезно. Она прошла еще немного, потом остановилась, пытаясь заметить хоть какое-нибудь движение. Если котенок и был рядом, то скрылся в каких-нибудь кустах, и увидеть его было невозможно. А может, он был уже далеко.
Вдруг навстречу Нине из темноты деревьев вышла женщина в летнем плаще. На руках она несла Мурзика, всё еще державшего во рту Нинин пропуск. Женщина была красивой, хотя казалась немного бледной, а её тёмные волосы были убраны в высокую пышную прическу. Из-под плаща торчал подол платья в горошек, на ногах были туфли-лодочки.
- О, - воскликнула Нина. - Вы поймали моего котенка!
- Так он твой? Значит да, - женщина улыбнулась, но не сделала больше ни шага, только посмотрела на Нину странным выжидательным взглядом.
- Можно я заберу свой пропуск? Он схватил его и выпрыгнул в окно.
- Конечно, забирай, - сказала она, по-прежнему не двигаясь. Котёнок спокойно сидел у неё на руках.
Нина подошла ближе, женщина почесывала Мурзика по голове. Вдруг его ушки стали терять шерсть, изгибаться, заостряться и, наконец, превратились в козлиные рожки. Нина опешила от изумления и даже зажмурилась, решив, что ей это привиделось в темноте. Когда она открыла глаза, котёнок с рожками оскалился на неё и зарычал, выронив пропуск на землю. Нина испуганно посмотрела на женщину, та стала было успокаивающе улыбаться, но очень быстро эта улыбка обнажила сначала верхний ряд зубов с длинными клыками, потом нижний с такими же и превратилась в хищный оскал.
Котенок спрыгнул с её рук, поднялся на задние лапы и оказался мохнатым серым чёртом, достающим Нине примерно до колен. На конце извивающегося хвоста у него теперь был острый шип, похожий на наконечник копья, а ручки и ножки стали лысыми, как у обезьянки. Лицо его тоже стало лысым и похожим на человеческое, только оно было красное и очень-очень злое, а нижние клыки выступали вперед и вверх, почти касаясь носа.
Нина отшатнулась и начала медленно пятиться. Женщина, продолжая скалиться, запустила одну руку себе в волосы, вытащила заколку, на которой держалась прическа, и по её плечам рассыпались длинные черные космы. Потом она развязала пояс и скинула на землю плащ. Платья под ним не было, как и ничего другого.
- Ну а теперь, - женщина шагнула к Нине, - иди сюда, красавица, я тебя пощекочу, - и она засмеялась жутким старушечьим хохотом, а бледная кожа её приобрела холодное зеленоватое свечение.
Нина развернулась и побежала вон из парка, ощущая, как её преследуют две пары шагов - одни тяжелые и редкие, другие легенькие и частые. Когда по её ощущению парк уже должен был закончиться, Нина всё ещё не видела даже просвета между деревьями. Как будто он из городского парка превратился в бескрайний лес. Через несколько мгновений ей в волосы вцепилась рука, от чего Нина упала вместе с женщиной прямо на землю, и ей в душу посмотрели холодные зеленые глаза, а следом она увидела её клыкастую пасть. Нина попыталась оттолкнуть чудовище, но женщина крепко держала её за волосы.
Но в следующую секунду женщина сама отпустила Нину и навзничь упала рядом. Нина приподнялась и всмотрелась в темноту. Над чудищем стоял красивый серый волк, оба скалились друг на друга. Пауза продлилась всего мгновение, женщина только успела схватить руками мохнатую шею волка, как он стремительно вспорол клыками ей горло. Женщина исчезла, будто её и не было, волк остался стоять на траве.
Где-то за спиной у Нины вскрикнул бесёнок, волк прыгнул туда, и там тоже всё стихло. Волк вышел из-за спины Нины. Она сидела, как кукла, на земле и просто наблюдала, бесстрастно смирившись, что будет следующей. Но волк осторожно взял зубами полу её халата и немножко дёрнул, потом ещё раз. Нина поняла, что он хочет, чтобы она пошла с ним. Она встала, и волк действительно повел её. Возле старого широкого пня он выпустил халат, обошел пень с другой стороны, подпрыгнул и упал на спину. В следующее мгновение из-за пня встал Иван Александрович, прямо в заводской спецовке. Потом нагнулся, выдернул воткнутый в пень нож, отряхнулся и озабоченно сказал:
- Ну вот и всё.
У Нины колотилось сердце, но странно, она больше не ощущала себя больной. Ей казалось, что всё произошедшее было плодом её больного воображения, которое, наконец, выздоровело, поэтому всё и закончилось. Иван Александрович подошел и протянул ей пропуск. Нина вздрогнула и тихонько сказала:
- Ой...
- Держи, и не теряй больше, - ласково сказал он. Нина поймала себя на мысли, что его голос звучит очень приятно и успокаивающе. - Правда, наверное, придется заменить, он весь грязный. Но, может, и ничего.
Нина взяла пропуск в руки, Иван Александрович сказал:
- Идем.
- Что это было? - Нина послушно шла за ним по тропинке.
- Тебе повезло наблюдать часть жизни, скрытую от большинства.
Нина вопросительно смотрела на него, ничего не говоря.
- Нечисть, - он взял её за руку, видя, что ей после пережитого потрясения сложно даётся движение по ровной линии. - То есть черти, оборотни, домовые, русалки, кикиморы...
"Вы смеётесь надо мной!" - хотелось воскликнуть Нине, но она понимала, что сама только что видела такое, чему никто никогда не поверит.
- Кто-то их видит, кто-то нет, - продолжал Иван Александрович, - если уж ты видишь, значит, их к тебе тянет. Это опасно, если не знать, что делать. Вот баба та - русалка. Если бы ты ей в руку иголку или булавку воткнула, она бы и убежала сразу. А котёнок - не котёнок вовсе, а бес, нечистый то есть. Слабенький. Ему бы креста на шее у тебя хватило, чтобы не лезть, да кто ж сейчас их носит. Заболела ты от того, что он из тебя жизненную силу вытягивал.
- Получается, вы сразу поняли, что он не котёнок? - Нина вспомнила, как Иван Александрович пнул его на выходе из общежития.
- Сразу.
- А вы... вы кто? - Нина посмотрела ему прямо в глаза, не отнимая свою руку и делая ударение на слове "вы".
- Не думал я, милая Нина, что придётся кому это рассказывать, - Иван посмотрел вдаль, - но, сдается мне, этого-то мне и не хватало, с тех самых пор, как...
И он начал свой рассказ.
Его призвали на фронт в самом начале войны, ему тогда было двадцать шесть. Определили в пехоту. Мать с женой проводили его до станции, с тех пор он их не видел. На месте быстро понял, что вряд ли протянет долго, но жить хотелось, и он старался выжить изо всех сил.
Был у них в отряде один человек, которого все звали дед Микит. Он был на самом деле вовсе не дед, ему было не более сорока пяти, но так уж сложилось. Микит на деда откликался. Сам он был из зырян, иногда вечером напевал себе под нос песенки на непонятном странном языке, мог летом найти какую-нибудь траву или корешок и сделать из них отвар, от которого больным и раненым быстро становилось легче.
И вот однажды зимой попали они в окружение. Сначала они этого не поняли, пытались отходить, а потом, когда поняли, было поздно. Да впрочем, там с самого начала было поздно. Когда кончились патроны, остатки отряда попытались скрыться в лесу, и что с ними было дальше, Иван не знал. Может, их добили, может они потом сами замерзли. Мороз стоял. Больно вспоминать.
Сам он в лесу оказался с дедом Микитом, и они вместе ушли глубоко в чащу, долго бежали, пока точно поняли, что никаких человеческих звуков больше не слышно. Вокруг были одни деревья, со всех сторон совершенно одинаковые, и белый снег, мерцавший в свете полной луны. Ноги и руки уже ломило от холода. Решили идти прямо. Куда шли - к своим или к чужим - не знали.
Под утро ничего не изменилось, а Ивана начало трясти от холода. Костёр развести было не из чего. Микит заставлял Ивана идти дальше. Скоро дрожь прекратилась, пришла усталость. Иван просил Микита остановиться и дать ему поспать или хотя бы полежать на снегу. Тот ругался и упрямо шел вперед. Один раз Иван присел, Микит поднял его и тащил на себе час или два. Но в конце концов Иван всё-таки осел прямо на землю. Ему казалось, что если он подремлет хотя бы десять минут, то отдохнет и сможет идти дальше. Перед тем, как уснуть, он успел увидеть, как Микит опустился над ним на колени и что-то говорил, но Иван не понимал ни слова. Мир погрузился в темноту.
Когда он проснулся, Микита нигде не было, а ему самому было очень хорошо и тепло. На мгновение ему подумалось, что он уже умер, но тут на щеку опустилась большая снежинка и обожгла кожу холодом. Мертвые такого чувствовать не должны.
Иван встал и огляделся. В один из старых дубов был воткнут нож Микита. В отряде все хорошо знали этот нож, потому что Микит вырезал на ручке узор, такой же был на ножнах, которые лежали на снегу. Иван нагнулся и поднял их, и, едва коснувшись коричневой кожи, вспомнил сон, который оборвался за миг до пробуждения, но был совершенно забыт на эти несколько минут после.
В этом сне Иван бежал по лесу, зажав в руке нож Микита, потом вонзил его в дерево, а сам перекатился рядом через голову, после чего побежал дальше, но уже огромным серым волком. Он видел свои лапы, ощущал силу и скорость, которых у него никогда не бывало до сих пор. Он видел и чувствовал следы животных и людей. И он, наконец-то, никого и ничего не боялся.
Иван упал на снег и кувырнулся как во сне. Сначала он ничего не почувствовал, а потом понял, что стоит на четвереньках, но это было очень удобно, не как у людей получается. А ещё у него был хвост, и он мог шевелить ушами и слышать на многие километры вперед, назад и во все стороны. Запахи обострились. Он поднялся на задние лапы и поточил когти о кору дерева. Из горла вырвался грозный рык. Испугавшись, что останется волком навсегда, он ударился оземь, снова увидел свои человеческие руки и встал на человеческие ноги.
Тогда Иван выдернул нож из дерева, сунул в ножны и пошёл. Теперь он чувствовал, куда нужно идти. Они с Микитом шли в правильном направлении, теперь он был в этом уверен. Он слышал, как белки цепляются коготками за кору, как в вышине крыльями машут птицы. Через несколько часов он почувствовал запах крови и скоро вышел к опушке, где лежали несколько недавно убитых немцев. А ещё через час он вышел к своим. К незнакомым, но своим. Им он рассказал, что случилось с его ротой, с ними же и остался.
Через несколько дней он понял, что оборотничество - это не всё. Его теперь не брали пули. В одном бою его дважды ранило, он точно почувствовал острую боль в руке и в спине, выронил винтовку. Было ужасно, отвратительно больно, он обернулся и увидел стрелявшего. Немец был совсем недалеко, десятка два метров. Иван побежал на него надеясь забрать его с собой, не отдавать жизнь так запросто. Тот выстрелил еще раз, и еще. Голова, живот, - боль разрывала все его внутренности, но он продолжал идти. Немец замер, видимо, ожидая, что русский упадет замертво, но Иван подошел к нему, схватил за горло и сжал изо всех сил. Немец беззвучно осел, а потом распластался по земле. Иван подобрал его оружие и продолжил сеять смерть, ожидая, что вот-вот он потеряет сознание, и всё для него закончится. Но враг был разбит, товарищи Ивана собирались возле командира, а у него не то, что не темнело в глазах, он уже даже не чувствовал больше никакой боли. В пылу боя никто не заметил, что его ранили, хватало и других, кто не мог уже идти. Позже, в землянке, он осмотрел себя в тех местах, где чувствовал пули, и увидел рубцы, как будто полученные много лет назад. Но ещё вчера их на его теле не было.
- Вот такие, - Иван поднял волосы и показал Нине небольшую залысину над виском. Старый шрам выглядел отвратительно, Нина поморщилась. Иван опустил волосы и продолжил рассказ.
Прошло несколько недель, прежде чем он окончательно убедился в своем бессмертии. Самым ужасным воспоминанием стало то, как он упал, а немецкий офицер опустился возле него на корточки и всадил в него штык. Иван взревел от боли, но начал подниматься, насаживаясь ещё сильнее, потом отодвинул офицера вместе с винтовкой. Тот выстрелил, но Иван только вздрогнул, шагнул назад, освобождаясь, чувствуя, как дыра внутри него заполняется кровью, а потом рванулся вперед и ножом перерезал немцу горло. На месте штыка спереди и сзади на его груди остались такие же рубцы, и только.
С тех пор Иван шел под пули, не боясь даже боли, к которой уже привык. Он закрывал собой товарищей и радовался, что его дар полезен, и ненавидел себя за малодушие - раньше он так бы не поступал. Получил награду, но ему было стыдно носить эту медаль, которая досталась ему нечестным путем. Поэтому после войны он переехал сюда, в городок, где его никто не знал. Слухи о его прошлом все равно как-то докатились до местных жителей, но здесь хотя бы не было тех, кто его раньше знал лично.
- Вот так я и стал оборотнем. Теперь чувствую нечисть, они меня тоже. Рад, что мои умения пригодились ещё раз.
- А что вы будете делать дальше? - спросила Нина, которая весь рассказ слушала, затаив дыхание.
- Хочу найти деда Микита. Хоть я и не представляю, где его искать.
- А почувствовать это... вы не можете?
- Не получается. Как будто нужно идти на север, но я не могу понять, это говорит моё чутьё или мысли. Мыслям верить нельзя.
Нина кивнула.
- С завода ухожу. Береги себя, милая Нина.
- Зачем же вам уходить?
- Хочу быть там, где про меня никто не знает.
- Вы думаете, я расскажу кому-нибудь здесь?
- Я не хочу, чтобы на тебе висела моя тайна. Когда я уйду, ты постепенно забудешь обо всем, и будешь жить, как обычный советский человек. Как все.
- Как все... - эхом отозвалась девушка.
- Да. Как бы я хотел жить, как все, - Иван посмотрел вдаль. - А тебе я желаю больше никогда с таким не столкнуться.
Они посидели ещё немного на крыльце общежития, а после попрощались. На следующий день Иван не появился на заводе, и больше Нина никогда его не встречала.
Напоследок скажу, что Микита он нашел, а вот его пожелание, чтобы Нина жила, как все, и никогда больше с таким не сталкивалась, не сбылось.