Во время наших европейских гастролей 1992 года Вэн Коннер, Майк Маккриди из "Pearl Jam" и я целый день бухали за сценой фестиваля в Роскилле в Дании. Мы должны были уже давно отыграть свою часть, но Курт, которого ломало, настоял, чтобы мы вышли на сцену после "Nirvana". Я пытался переубедить его, пока он лежал, скорчившись под одеялом в своей гримерке, а врач пытался облегчить его страдания.
"Прошу, братишка, нам никак нельзя после вас играть. Это будет полная катастрофа – все уже начнут сваливать, да еще и окажется, что вы не главный номер программы! Пожалуйста, Курт, не делай этого!"
Мы один раз уже играли после "Nirvana" и едва ноги унесли со сцены. А на этом масштабном фестивале, да еще когда они уже были на вершине славы, нам бы пришлось совсем плохо.
"Это будет круто, Лэнеган. Я хочу, чтобы все увидели, какие вы крутые. Я решил, вы будете играть последними."
Это был тот редкий случай, когда он упрямо не хотел пойти мне навстречу. Обычно он всегда терпеливо выслушивал меня, даже если моя точка зрения ему не нравилась. К моим советам он относился с уважением и почти всегда соглашался со мной или хотя бы шел на какие-то уступки. Но не в этот раз. Я знал причину – он не любил, когда я сильно напивался.
Когда мы, наконец, вышли на сцену перед разочарованной пятидесятитысячной толпой, я был уже никакой. На первой же песне я понял, что на мониторах моего голоса не было. Я сам себя не слышал из-за гигантского усилителя, ревевшего в сторону аудитории, что для любого вокалиста было настоящим кошмаром. До меня дошло, что петь бесполезно, потому что мой микрофон даже не был включен! Я повалил его на пол, сел на стойку барабанной установки и сделал большой глоток из бутылки с бухлом, которую наша команда поставила там для меня. Все это время группа продолжала играть.
Я наблюдал, как наш техник Джим Винсент принялся устанавливать еще одну микрофонную стойку. Потом он подошел ко мне и крикнул в ухо: “Все в ажуре! Теперь можешь петь!" К тому моменту я бухал уже десять или двенадцать часов подряд. Катастрофа была неизбежной. Пошатываясь, я вернулся к микрофону и начал вторую песню нашего сета. Опять ничего не работало. На мониторах моего голоса не было, а если он и шел через главный канал, я все равно ни хрена не слышал. Да вы издеваетесь? Это была такая нелепая ситуация, что я начал терять самообладание.
В ярости я попытался столкнуть со сцены тяжелый монитор, стоявший передо мной. Техники пытались остановить меня, но каждый раз, когда они приближались, я принимал дурацкую позу, как будто собирался драться. Я выглядел, как какой-то комический боксер из старого немого фильма. В конце концов, мне удалось скинуть одну из колонок со сцены прямо на операторов, уничтожив при этом телевизионные камеры на несколько тысяч долларов. Пока я пытался столкнуть со сцены еще один монитор, остальные участники группы начали ритуальное уничтожение своих инструментов. Мои пьяные выходки и тщетность наших попыток сыграть свое выступление привели их в ярость. Ли Коннер разбил свою гитару вдребезги, а Барретт Мартин сделал то же самое с ударной установкой. Это был полный беспредел. Только Вэн, который сам целый день бухал вместе со мной и МакКриди, стоял неподвижно со своим басом в руках. Я понял, что он на самом деле собирался меня защищать, если здоровенные парни из группы техников решат до меня добраться.
Вся эта сцена напоминала серию "Тома и Джерри". Это было бы смешно, если бы не реальный ущерб, который я причинил. Как раз в тот момент, когда местный персонал собирался вынести меня со сцены, краем глаза я увидел, как на место событий ворвался Крист Новоселич, собираясь вмешаться. Он и Вэн Коннер пришли мне на выручку. Сиэтл своих не бросает!
В то время нашим менеджером была Ким Уайт, которую я нанял по рекомендации Боба Пфайфера. В этом вопросе я доверял мнению Боба. Он преподал мне много ценных уроков о музыкальном бизнесе, написании песен и вообще о "взрослой жизни". Несмотря на то, что у Ким не было никакого опыта менеджером группы, она работала на этой должности на крупных лейблах с некоторыми известными “проблемными” группами типа "Red Hot Chili Peppers". Мы расстались со Сьюзан Сильвер, нашим первым менеджером, по настоянию остальных членов группы, которым, видите ли, казалось, что она нас “не понимает”. Всякий раз, когда нужно было стиснуть зубы и сделать то, чего все остальные старались избежать, браться за дело приходилось мне. Теперь все были недовольны, поскольку Ким явно не справлялась, напрасно тратя деньги группы на поездки за нами по всему миру, в ходе которых она практически ничего не делала. Она слишком близко к сердцу принимала наши личные проблемы и тщетно пыталась убирать оставляемое нами повсюду дерьмо. Времени заниматься какой-либо реальной работой менеджера группы у нее не оставалось. Это было просто не для нее. Зато ей удалось заснять весь наш дебош на сцене в Роскилле на видеокамеру. Просматривая потом эту запись, я сгорал от стыда. Из-за этой жалкой комедии ошибок после многочасовой попойки, которую мы устроили с Вэном и Майком, нас отстранили от участия в оставшихся фестивалях в том сезоне.
Позже тем летом "Nirvana" возглавила список участников легендарного фестиваля в Рединге в Великобритании. Курт отказался выступать, если "Screaming Trees" не вернут на сцену, поэтому нас неохотно пустили обратно. Я старался держаться подальше от обслуживавшей сцену группы, в которой были те же парни, что и в Дании. Каждый из них с удовольствием врезал бы мне по башке. Чего я, конечно, заслуживал.
Мы выступали рано, одними из первых на главной сцене, сразу после наших коллег из штата Вашингтон, группы "Melvins". Был сильный ветер, и мои смехотворно длинные волосы развевались вокруг головы и лезли в лицо. Все группы, выступавшие в то утро, из толпы забрасывали всяким дерьмом. В какой-то момент во время нашего выступления Ли Коннер стоял один на краю сцены, крутя на гитаре свои "мельницы" а-ля Пит Таунсенд, когда в него бросили рулон туалетной бумаги. Не сбившись ни на ноту, Ли идеальным ударом ноги отправил рулон далеко назад в толпу, откуда он прилетел. Одержимые футболом британцы разразились самыми громкими овациями, которые мы когда-либо получали, высоко оценив спортивные навыки нашего стодвадцатикилограммового гитариста.
Вскоре после того, как мы закончили играть, пошел дождь. Теперь группам на сцене приходилось уворачиваться от комьев грязи размером с бейсбольный мяч, летевших из толпы. Когда группу из Лос-Анджелесе "L7" забрасывали грязью, я наблюдал из-за сцены, как их крутая вокалистка Донита Спаркс прямо на сцене вытащила свой использованный тампон и швырнула его в публику. Эта был одни из лучших ответов на травлю из толпы, который я когда-либо видел.
Дождь лил, не переставая, до конца дня. Вечером, направляясь к палатке с пивом вместе с легендарным фотографом Чарльзом Питерсоном, я споткнулся об один из толстых канатов, удерживавших палатки, и упал лицом прямо в грязь. Я поднялся, покрытый с головы до ног густой черной грязью. Лицо было будто в грязевой маске из спа-салона. Подняв глаза, я увидел, что Чарльз судорожно ищет фотоаппарат, который всегда носил на ремешке на шее. По какой-то причине он оставил его в палатке, которая служила гримеркой группе "Mudhoney".
“Твою же мать!” - заорал он. - “И вот надо же было сейчас забыть фотик!”
“Сфоткаешь меня в таком виде", - ответил я. - "и тебе не жить”.
"Nick Cave and the Bad Seeds" и "Nirvana" сыграли исторические концерты. Я весь день пьянствовал, а поздно вечером оказался в баре с вокалистом "Mudhoney" Марком Армом и еще несколькими парнями из Сиэтла. В бар вошла девушка, одетая в невообразимо яркий комбинезон в неоново-кислотных цветах, и мы все разразились истерическим смехом.
После еще пары рюмок Марк Арм, увидев что-то через мое плечо, подавился пивом от смеха, чуть ли не выплеснув мне его в лицо. Я повернулся, чтобы посмотреть, и чуть не выплюнул свой собственный напиток. Менеджер "Mudhoney" и известный приколист Боб Уиттакер вошел в бар, одетый в тот же самый сумасшедший наряд, в котором ранее щеголяла та девушка. Очевидно, он уговорил ее отдать ему комбинезон. Зрелище был просто уморительное.
Насмеявшись, мы продолжали пить, пока бар не закрылся. Мы с Марком Армом последними вышли на улицу. Уже всходило солнце, и все еще пронизывающий ветер поднимал и кружил бумажные билеты и прочий мусор вокруг нас. Поскольку моя группа и остальная команда уже уехали в нашу лондонскую гостиницу, расположенную в нескольких милях, вариантов у меня было немного.
“Не парься, мужик, у нас есть комната, это рядом, можешь переночевать там”, - предложил Марк. Почти сутки пьянства совсем измотали меня, и я согласился.
Дальше все было как в тумане. Помню, что мы вошли в какую-то пустую комнату. Марк повалился на одну кровать, а я на другую.
Не знаю, сколько часов прошло, когда я пришел в себя от неприятного ощущения, что кто-то трется о мою задницу через покрытые грязью джинсы. Я с трудом открыл глаза. Когда картинка прояснилась, в паре метров от себя я обнаружил Марка, лежавшего лицом ко мне на другой кровати, в полной отключке. Затем я понял, что меня обнимает чья-то рука. Меня обнимал сзади какой-то неизвестный человек. Я сбросил с себя руку, вывернулся из объятий таинственного незнакомца и сел на край кровати. Измученная алкоголем голова раскалывалась так, будто меня ударили топором по лицу. Наконец я осмелился оглянуться через плечо и посмотреть, с кем я делил постель.
Там лежал Боб Уиттакер, все еще одетый в расписной комбинезон, позаимствованный у той девушки. Я не мог удержаться от болезненной улыбки, видя, как он, в своем диковинном костюме, все еще двигал бедрами, хотя я уже был за пределами досягаемости. Пока я молча сидел там, вымотанный до чертиков и с такого бодуна, что меня чуть не стошнило, Арм открыл глаза. Он посмотрел на меня и в шоке покачал головой, будто говоря: "И до чего же мы докатились". Потом он перевернулся на другой бок и снова заснул. Я, спотыкаясь, вышел на улицу, нашел автобус, идущий в Лондон, сел в него и отключился.
Я пришел в себя в каком-то шикарном отеле в Лондоне, взял такси и поехал в задрипанный хостел в Шепердс-Буш, где мы всегда останавливались. Я приехал как раз вовремя, чтобы переодеться, и отправиться в аэропорт с остальными моими товарищами по группе, где мы сели на самолет, унесший нас обратно в Сиэтл.
