С Пашей Тома жила, как в сказке! Он хотел выстроить новый дом, но Семен не позволил.
- Нет, дорогой зятек! Не для того я такую хоромину воротил, чтобы дети отдельно жили! Рожайте детишков, плодитесь и размножайтесь нам с матерью на счастье.
Так и порешили – тятино слово – закон. Каждый день с Пашей светом солнечным был пронизан, соткан из счастья. Не забудет Тома никогда первые годы замужества. Уж как она плакала по ночам от страха… Во сне кричала. Павел тихонько разбудит ее.
- Томочка, ты что, родная? – спросит.
А как мужу ответить? «Миленький мой, так у нас все с тобой складно, что боюсь до смерти, а вдруг война опять? Или злая молва людская?» Засмеет ведь! Тамара отродясь суеверной не была, и в Бога тогда особо не верила, комсомольцы в Бога не веруют. Но от мыслей таких думала, что свихнется.
Мама говаривала:
- Тома, Тома, я ж тебя упреждала, не ходи замуж за красивого. Наплачешьси! Вот и получай! Ничего еще не случилось, и Пашка у тебя золотой, а ты уже ревешь! Доревешьси, что беду накличешь! Не гневи Бога, слышь? Томка? Не зови горе в дом!
Тамара давила страх. Она даже молиться тайком от Паши начала. А вдруг пожалеет ее Господь? А вдруг убережет?
Помолится, а потом к спящему мужу под бочок привалится. Смотрит на него, смотрит, ласково брови его целует. Лоб его высокий, плечи, губы.
- Родненький мой… Миленький мой…
Павел проснется, всю ее обхватит – жарко Томе, сладко.
- Царица моя, Тамара моя, родная, гордая моя! – шепчет Павлуша.
Уходит страх, уходит печаль, до новых слез, до новой ночи…
***
Пять лет прошло. А облака над грешной Томкиной головой сгущались. Все хорошо, да только детского крика не слышно было в огромном доме Семена-цыгана. Зашептались по углам деревенские кумушки:
- А я что говорила? Не понесла Томка от Пашки-то! Пуста-я-я-я-я! Заворожила, загубила мужика! Колдовское отродье не родит! Он, видали, ходит, как заполошный, тоскует! Ой, бабоньки, тоскует!
- Дак поит его Томка поганой травой. Я, вечор, видала: бродит она по кладбищу, завывает. Нечистого, видно, зовет!
- Дык, девки, они, комсомолы эти, и без кладбища завывают. Транзистеры свои включат: одни завыванья! Твоя-то Наташка, Меланья, тоже ведьма выросла. Патлы до земли распущены и штаны носит – пупок видать!
- Да сама ты ведьма!
- А ты – дура!
И пошло, и пошло у баб языков чесанье, того глядишь, волосенки друг другу повыдирают!
Тамара ждала ребеночка, но, видно, не судьба. Пашка утешал ее сначала, жалел:
- Ну что ты, Тома, успокойся! В жизни и не такое бывает! Ну, не будет детей, так в детском доме карапузика возьмем!
А Томе не хотелось дитя из детского дома. Томе хотелось от Павла родить. Чтобы и глаза, и плечи, и руки – Пашины. Чтобы своей грудью ребеночка выкормить, выпестовать! А никак. Не дает Бог. Не хочет, чтобы Тамара счастливой была.
И ведь похудела, осунулась Томка, спасу нет! Где там царица? Грачиха черная: тощая, как жердь, под глазами черные окружья, чистая ведьма! Павел потихоньку сторониться жены начал: ведь ни с какой стороны к ней не подступишься, зыркнет, гыркнет, что тошно становится. Начал он в своем РММ задерживаться, а потом и попивать потихоньку начал. Вот она, беда! Пришла, растворяй ворота!
Раз пьяненький домой явился, другой – а потом понеслась жизнь семейная по кочкам! Был муж – и нет мужа. Вечно где-то шатается, в родную избу его не тянет. Томка терпела, перед стариками-родителями форс держала – стыдно признаться, что муж ей, вроде и не муж как. Давно уже и в постели вместе спать перестали. Откуда уж тут детишкам взяться?
Один раз гордость свою каблуком придавила, Павла обняла. А он ее… оттолкнул.
- Отстань, Томка! Не видишь, устал я с работы! – холодно сказал.
А потом до Тамары слушок поганенький дошел.
- Твой-то красавец сударушку в соседнем селе обхаживает! Прекрасной Еленой кличет, ромашки с поля целыми вениками ей возит! Эй, Томка? Слышь, кому говорю? – Нинка, зараза, зубы скалит. Они у нее тогда белые, ровные, сахарные были. Свои!
Другая бы женка в раз эту любовную историю покончила, полюбовницу мужнину за волосья – да об пол! И морду – в кровь. А Тамаре гордость не позволяла! Только и смогла, что сьездить потихоньку в соседнюю деревню, на Елену прекрасную одним глазком глянуть. Ой, лучше бы и не видела… Замухрышка какая-то. Белобрысая, а ресницы сивые, как у поросенка. Глаза цвета застиранного голубого платочка – белесые. Сама – низенькая, плотненькая, писклявая. Господи, да что он в ней такого нашел? Плюнула, и домой пошла. Врет все Нинка, ей завидуя!
На том Тамара и успокоилась. Голову высоко держала, и на мужика рычать перестала. День не рычит, месяц. Поправилась, румянец снова на щеках заиграл. Спокойная и важная, как пава.
Паша в тот день трезвенький был. На Тому взглянул искоса:
- Царевна Тамара! – и с поцелуями к ней.
С того дня Тома и понесла. До чего славный паренек у нее народился! Паша пить бросил, родители не нарадуются! Витьку мелкого целуют и балуют! Снова счастье в их дом заглянуло. Тамара тогда зарок себе дала: всегда улыбаться и Бога благодарить! Ни разу своему слову не изменила! Витька вырос, из отчего дома улетел. Она и тогда ни слезинки не проронила, улыбалась!
Хотелось плакать, когда письмо от сыночка пришло.
«Мамочка, отслужил я честно. Влюбился. Жить остаюсь с молодой женой на Дальнем Востоке, у океана! Приедем через месяц играть свадьбу!»
Приехали. Витенька – вылитый отец. А жена – беленькая, белобрысенькая, как та, царевна, королевна из соседней деревни. Видать, вкусы-то, что у батьки, что у сына – одинаковы.
- Сыночек, спросила вежливо у Вити, - а кто такая – Прекрасная Елена?
А он, улыбнувшись, рассказал.
- Была такая красавица. Волосы золотые, а глаза цвета южного моря! Кожа белая, как снег, и на щеках – нежный румянец, словно сама Аврора! Мягкая, пышная, нежная! Влюбился в нее земной человек, и Боги Греческие помогли этому человеку украсть Елену у мужа. Из-за этого разразилась Троянская война!
- Господи! – ахнула Тамара, - из-за Ленки целая война?
Ушла в задумчивости. Вот что увидел Паша в той женщине из соседней деревни. А она и не разглядела. Ну и ладно. Нечего про это вспоминать. Не надо!
***
Давно уж не приезжал сынок с далекой стороны. Все обещается. Звонит, правда, часто. Уже сам – дедушка. А Тамара – прабабушка. Утроилось колдовское племя – как бы ни сплетничали про Тамару злые языки. Пенсию платят хорошую. Дом – полная чаша – картошка, морковка, грибы – есть. Одно горе – мужа нет на белом свете. Любила она его больше жизни. Помирал когда, прощения просил.
- За что?
- Ты знаешь, за что! – ответил Павлуша. И тихо ушел. По-людски!
***
Семеновна тряхнула седой головой:
- Да и пусть она была, королевна эта белобрысая! Все равно, лучше, чем в гареме! Там девки – кто? Тьфу, и растереть! А тут, что ни баба, то царица! Бог с ним, с Пашкой, на том свете с него и спрос, царство ему небесное! Пожила Семеновна хорошо, грех жаловаться!
Она поспешила домой. Нужно было поить и доить Матрешку. Успеть бы к началу любимого турецкого сериала!
Автор: Анна Лебедева