Семеновна доживала свой век на краю села, затерявшегося среди Вологодских лесов и полей. Жизнью своей она была довольна – пенсия потихонечку капала на новомодную карту. Очень хорошо, зря деньги не потратишь. В городе Семеновна бывала очень редко, по великим праздникам. А больше где эту карту пользовать? Семеновна кое-как, со слезами, снимет десятку с банкомата и довольна! Вот как хорошо, и копилки не надо! Что случись, у бабушки имеется капиталец: и на крышу подлатать, и на юбилей, и на похороны, и на поминки с баяном хватит!
Все у Семеновны было для хорошей, богатой жизни! Огородик с картошкой, да морковкой имелся. Коза Матрешка мемекала в стареньком хлевике – вот тебе и свежее молочко! Для Матрешки Семеновна организовала целое пастбище, отрезав от двадцати соток добрые десять. А трава-то какая! Хоть сама садись, да ешь: тут и клевер бордовыми всполохами, и ромашка золотыми сердечками сияет, Иван-да-Марья глаз радует, колокольчики сиреневые, тимофеевка нежными метелочками козью бороду щекочет! Пасись, Матрешка – не хочу!
Колодец у Семеновны удачно выкопали нынче – прямо у забора. Пригнали из администрации рабочих по чьей-то настырной жалобе по зиме. Уж и бились они, бились с этим колодцем! Там, где просили жалобщики, не срослось – нет воды. А Семеновна в самой низинке, потому и наполнился колодец о пяти кольцах сразу, без всяких проволочек. А водица какая, чистый мед!
Дом у Семеновны старый, сто годов ему – тятя еще срубил. Здоровенный, на большую семью отстроенный, пятистенок с двумя печами. Всю избу, правда, накладно топить. Так Семеновна дурью не мается, одна половина у нее летняя. В ней она спит в жару. А в другой половине поживает себе в зимнюю стужу.
Так что все хорошо у бабушки, жаловаться не на что. Телевизор есть, Семеновна – политически грамотная, кто за кого – разбирается. А уж если что для души – так сейчас в телике сериалов – засмотрись! Особенно ей турецкие фильмы нравятся, про любовь, про жизнь заморскую. Уж больно жизнь эта заморская у тамошних бабочек тяжелая. Запихнули, понимаешь, тыщу баб в гарем, сиди, кукуй, жди, пока господин вниманье на тебя обратит. Так и всю жизнь проживешь, нецелованная. Конечно, девки сдуру между собой войну устраивают! То травятся, то душат друг дружку…
Нет, чтобы султан ихний оставил бы себе пару-тройку пригожих, а и отпустил весь колхоз на все четыре стороны. Вот мужикам турецким радость была бы! Так нет, собственник, буржуй недорезанный! Сам не ам, и другим не дам! Нет ему, кобелю проклятому, никакого дела до несчастных бабонек: как они там в гареме в этом, чем живут. Ни танцев, ни кино… Тоска!
Не-е-е-т, русским женщинам лучше намного! Каждой – по законному мужу, и никаких, всяких соперниц. Правильный закон, справедливый.
- Ой, Тамара, скажешь тоже! – Нинка Правдина, подружка давняя, вставные зубы скалит, - да чем нашим-то бабам лучше? Это по закону у мужика одна жена, а взаправду? Десяток сударок наберется!
У Семеновны аж давление подскакивает!
- Нинка, ты че ерунду молотишь? Это, если тебя послушать, так у моего Павла-покойника кроме меня еще девять голов было? Че несешь-та, че несешь, оглашенная!
- А вот и было! – побагровела от злости Нинка, - а и было! А ты, дура курослепая, и не знашь ничего!
Ляпнула Нинка такое и… запнулась. Сразу – колеса врозь, и к дому лыжи навострила.
- Стоять, зараз-за!
- Чей-то? – Нинка дурочкой прикинулась, - не слышу ничего. Я, Семеновна, пойду. У меня морковь не полота, Борька не кормлен…
- Нет уж, голуба, выкладывай!
Но Нинка дала такого стрекача, что любая молодуха позавидует.
«Вот где олимпийские резервы надобно искать» - подумала Семеновна. На душе ее было тоскливо. Будто солнце, ярко гревшее землю, вдруг закрыло синей, холодной тучей. Хотелось верить, что подружка сказала ерунду, неправду. Мало ли чего не скажешь от злости или вредного характера. Но тут (Семеновна чуяла нутром) Нина не соврала. Да ведь, если поковыряться в памяти, она и не врала. Просто Семеновна, положив в сырую землю родного Павла, старательно похоронила вместе с ним обидные воспоминания, слезы свои и вечную женскую горечь. А потом так же старательно забыла, тщательно просеяв память от шелухи и накипи унижений и боли…
***
Он красивый был, Паша-то. Такой красивый, что даже мама Тамары руками всплеснула.
- Ой, Томка, красивый мужик – чужой мужик! Что же ты, не могла себе попроще парня найти?
А Тома не могла и не хотела искать кого попроще. Ей Паша нужен был. Ох, как он смотрел на нее, и взгляд его был жгуч и горюч. У Тамары ноги подкашивались от одной Пашиной улыбки. Ей все время казалось: попроси Паша Тому с обрыва кинуться, и Тома кинулась бы! Какие тут еще могли быть мысли и расчеты? Тем более, что Павел, приехав в их деревню по распределению, произвел в клубе на танцах настоящий фурор. Девчата про своих кавалеров забыли напрочь, крест-накрест зачеркнули все свои прежние любови, Пашку увидав!
А он только ее, Тамару заметил. Вычислил соколиным взором и близко-близко к ней подошел! За руку взял и повел, повел за собой, в танце закружив. Все так и ахнули: на что позарился? На Томку – журавлиху! Вот это смех!
Журавлихой Тамару не за красоту и грациозность журавлиную прозвали – за сходство с колодезем! Шея у Томы длинная, спина узкая, ноги, что палки. Журавель и есть, осталось только бочаженку подвесить! А этот принц-королевич ее одну выбрал. Мало ли в колхозе красивых девчат? Глянуть, так растеряться можно: одна другой краше, все, как яблочки наливные, так бы за бочок румяный укусил!
А Томка? Носатая, тощая, чернявая – чистая грачиха, вся в Семена, папашу-цыгана! Ну, цыганом-то тятя Томки не был, но до того черен, до того космат – цыган и есть! Или колдун – тоже у народа про него разговоры ходили. Глаз-то недобрый, видно, недобрый, недобрый! От таких скотину подале нужно держать! Зря, что ли, мамка Тамары, первая красавица на селе, за этого Семку поскакала без родительского благословения? Поскакала, поскакала, все на свете позабыв. Приворожил колдун, присушил змей девку!
А теперь любуйтесь, люди добрые! Какую дьяволицу народил Семен-цыган, все свое колдовство ей передал! Иначе, как растолковать выбор Павлуши?
- Да разве какой нормальный парень на Томку взглянет? Она же глазливая! Она плюнет, так у парня все снаряжение вовек отвалится, нечем будет женскай пол радовать! – громче всех шипела мамка Нинки, стрекотухи этой самой, что от Семеновны нынче пешедрала дала.
Вся деревня шипела, все озлились разом, будто не село, а гнездо гадючье! А Павел тогда, на танцах, лишь имя ее спросил.
- Тамара!
- Я так и думал, что Тамара ты! Царица Тамара! – сказал он восхищенно.
- А что это за царица такая? – спросила Тома.
- Была такая царица! Дивной красоты, что южная, душная ночь! Глаза ее сияли как звезды, волосы вились блестящей волной, а стан – тонок и гибок: лебединая шея, и губы, сладкие, как вино… Все, кто попадал в ее плен, погибали мучительной смертью, но ни один из юношей не пожалел о поцелуях Тамары! Какая ты красивая! Какая же ты красивая, Тамара, царица моя!
Паша разглядел в ней что-то необыкновенное, чудесное! Тома долго вглядывалась в зеркало, стараясь смотреть Пашиными глазами. Она смотрела, смотрела, до рези, до слез… И видела в нем лишь Журавлиху. Тятя окрикнул вдруг:
- А ну, брысь, поганка! Ишь, вылупилась! Завтра косить поутру, а эта засранка крутится битый час!
Тамару от зеркала ветром сдуло!
***
А через месяц Павел заслал сватов, чин чинарем, все как полагается. Осенью сыграли свадьбу. Жених с дружками прикатили невесту забирать, гости, зеваки навалили. Всем интересно, как такой видный хлопец будет на Журавлихе жениться: чуть забор не сломали, паразиты!
Вышла Тома в подвенечном платье, в воздушной фате, с цветами, вплетенными в густые волосы – и такая тишина воцарилась вокруг… Только-только галдели, ржали, как кони, семечки лузгали, похохатывая. А тут, вроде, померли все!
Царица на пороге отчего дома стояла! Статная, тонкая, высокая грудь туго обтянута! Фата легким облаком до земли спускается. Нежные цветы в черной шевелюре не колышутся! Глаза под длинными ресницами сияют драгоценными камнями, и губы алые к поцелую зовут.
Зовут, да не вас, шпана лапотная!
На жениха невеста глядит, к жениху лебедушка плывет, к нему, к родимому Павлуше руки тонкие протягивает!
Сьели? То-то же!
Автор: Анна Лебедева