От воспоминания о подлости старших богов, Вран взвыл в голос и провалился глубже, почти к сердцу Йевина.
И там он встретил её. Тьма, собирая свои ошмётки, смотрела на него и читала его, как книгу, как строчки букв на экране. Тьма всё поняла. Она резко вдохнула, притягивая к себе своего послушного мальчика, осторожно взяла его крючком-пальцем за ворот. Оба молчали. Слова — трата времени и сил, когда оба читают мысли друг друга.
Вран ударил первым. Набрал полные пригоршни энергии, синего света и впечатал их в туловище Тьмы.
Тьма, затянув зияющие в тёмном платье пробоины, ухмыльнулась:
- Зря ты так, мальчик, зря. Забыл, как меня убивать надо?
* * *
Вран висел посреди глубокого ничто этого мира. Его сил теперь не хватало, чтобы пройти здесь. Даже просто чтобы быть здесь - не хватало.
41-я часть
"Огонёк и Ворон"
Тьма выпила его до донышка, забрала всё, что у него было. Всю силу, всю энергию.
Он остался пустой, как скорлупа ореха, в которой болтается и бьётся о стенки сгнившее ядрышко.
Этим крохотным остатком себя Вран и помнил... или не помнил.
От умирания его удерживал образ девчонки на метле. На него хотелось смотреть, а если умрёшь — больше не увидишь. Даже памятью не увидишь.
Тьма уходила, Вран смотрел ей в спину и ненавидел. Он висел мягким, беззащитным животом кверху, не в силах собрать руки и ноги, смотрел назад, запрокинув голову, и картинка была кверху тормашками, отчего тошнота подкатывала к горлу и болела голова.
Это всё делало ярость невыносимой. Если бы ненависть могла бы пылать, она бы пылала, она бы уничтожила Тьму, выжгла бы её без остатка.
Но сил на ярость не было. Вран попробовал поднять руку и не смог. Он мог только смотреть. И умирать.
Перед глазами смеялась и звала девчонка с копной тёмных волос. «Агни!... Малявка!» - оборачивается, убирая нежными гладкими пальцами прядь на глазах седеющих волос за ухо. Смотрит на Гело серьёзно и строго, как отличница на хулигана, и вдруг расцветает улыбкой, как цветок под солнечным лучом. И снова смеётся. Рути.
Рути.
* * *
Из-под белого снежного одеяла лес проглядывает только немного, самыми краешками чёрных голых ветвей. Скрюченные и чёрные, они сиротливо торчат из-под пушистого и тёплого наружу. Так и хочется их укутать, обезопасить от холода уходящей зимы.
Ещё хочется укрыть дорогу. Чёрная, голая, торчит, непокрытая, брошенная под холод и пустоту небес.
Дорога перерезана оградой. За ажурными, высокими воротами, словно за тюремной решёткой, нарезанная прутьями на ломти картинка. Уютный дом с башенками, заснеженными клумбами и аккуратными, под сытую аристократичную Англию, кустами вдоль аллей и подъездной дорожки.
Только дом сейчас горит. Пламя ало-багровыми лепестками прорывается сквозь клубы чёрного дыма и преображает и сад, и аллеи, и разворотную площадку перед большим высоким крыльцом белого камня. Всё кажется резче и страшнее, как картинка в книге ужасов. Чёткие, будто ножом проведённые тени и багровый неверный свет полосуют на куски заснеженные, терпеливо-безнадёжные ветки оквадраченных кустов, круглые снеговые шапки на деревьях, альпийскую горку в круглой клумбе, разорванные, замерзающие и неподвижные трупы на этой горке, на камнях дорожки, на белой — теперь багровой — балюстраде крыльца.
Из разбитого окна первого этажа свисает, протянув тонкие когтистые руки к земле, вампир.
Чёрные длинные волосы упали вперёд, почти закрыв и голову, и руки. Видны только белые, невозможные среди зимы, запястья, и вымазанные тёмным, похожие на птичьи хищные лапы, острые и длинные пальцы. Они всё ещё скрючены, будто всё ещё держат, всё ещё убивают врага.
Враг валяется под окном.
Оборотная, девчонка. Молодое лицо задрано к небу и снегу. Снеговинки не тают на белой чистой коже и мутных, ещё светящихся зелёным, глазах. Ядовитый, неживой зелёный подсвечивает белые клыки изменившейся нижней челюсти. Она по-собачьи выдаётся перед верхней, тоже полной клыков. Девчонка выгнулась мучительно, руки, длинные, нечеловеческих очертаний, ещё не успели измениться, цепляются за землю и снег, силясь оттащить ся из-под боли.
Женщина в голубом отворачивается.
И тут же натыкается на другую смерть. Везде, везде тут — трупы и смерть. Только зажмурившись не увидишь погибших.
Зажмуриваться женщина не станет. Она спускается с бело-багровых ступеней, не поднимая и не придерживая волочащейся за ней длиной юбки. Юбка и так безнадёжно испорчена. Нежный голубой запятнан брызгами грязи и крови, пачкается ещё больше, задевая лежащих мёртвых, пропитываясь их кровью и размолотым в чёрную кашу снегом.
Женщина высокая, белокожая, наклоняется над гривастой и седой, с ярким бельмом на левом глазу, головой оборотня. Поднимает её за основание уха, огромную и тяжелую, без внешнего напряжения, вглядывается в мёртвые бельма. Осторожно кладёт обратно, почти на вершину холма трупов в круговой клумбе.
Раньше тут были цветы на живописном каменной основании, ручеёк стекал тонкой струйкой в небольшой каменный бассейн с фигурками эльфов.
Сейчас на этом клумбовом холме валяются трупы. Чёрные на белом и красном. Пахнущие железом и псиной, железом и тленом.
Фигурка крылатого эльфа лежит рядом, уже на камнях дорожки. Его прелестная длинноухая головка размолота в пыль и не хватает руки.
Женщина отрывается от созерцания погибшей скульптурки. Оглядывает двор Дома.
Оборотных погибло больше. Но тут и там, их серый мех часто и плотно переложен нарядным шёлком вампирских одежд. Слишком часто, чем это было бы возможно раньше.
Мил сжимает кулаки. Из горла рвётся крик, сдавленный, задушенный, ставший хрипом.
Но даже такого крика хватает, чтобы разбудить птиц, спящих в лесу, поднять их в небо ужасом.
Мил оглядывается, оглядывается, вертится вокруг себя.
Вот огненно рыжая Арка, её оторванную голову зашвынули далеко от одетого в голубое тела.
Вот бородатый старый Кезн. Его разорвали пополам, надвое разворотили грудную клетку и почти отгрызли голову. Вокруг него смятые, окровавленные клочки, остатки туш оборотных. Лапы, когти, смятые тела.
Умнице Тате ещё даже не выбрали имя. Её косы змеями лежат по дороге. Рядом Борга, сильный, страшный, темноволосый Борга был влюблён во вновьобращённую Таточку. Сейчас лежит рядом с ней, вот только голова его где-то не здесь.
Братья Грав и Науск.
Сколько?! Сколько же их тут полегло сегодня?!
Они должны были жить! Это всё неправильно, неправильно...
Мил царапает ногтями щёки, но от этого не легче. Кто? Кто убил?
Трупы, трупы, кругом трупы, мёртвые. Мил запинается, чуть не падает, боясь наступить на то, что когда-то было разумным. Видит под ногами знакомую бурую шкуру. Рваное ухо, шрамы на морде и укороченный в какой-то схватке хвост. Хвоста не видно, но всё остальное... Варда. Он проходил посвящение, когда его покусали оборотные.
Мил отворачивается, и вдруг склоняет голову к плечу, убирает волосы на сторону, чтобы не мешали. Всматривается, всё так же придерживая у плеча светлую путанную гриву.
Что это? Что это тут?
Комок собачьих тел, целая груда. Штук шесть дохлых псов. Серая, почти чёрная, серебристая и бусая шерсть. Из-под неё торчат башмаки со шнуровкой, клок седых волос, кончик резной... палки...
Мил кидается растаскивать туши. Рвёт голыми руками неподъёмные, мёртвые, меховые тела. Она рычит, её лицо меняется, её пальцы снова удлиняются, впиваются в ненавистную псинную плоть с остервенением.
Мил рычит.
Фэнтези-роман, про любовь и поиск пути. Самого правильного пути. Для кого-то - путь из мира, для кого-то нужен путь к себе. Хранитель Тропы, ведущей прочь отсюда и сюда, влюблён(влюблена) в бога лесов и ветра, проклятого когда-то и изгнанного из мира. Что сделает с ними эта любовь? Что сделает эта любовь с миром? Продолжение следует.
__________________________
Поддержать автора можно здесь, а можно подпиской, лайком или коментом.
Читать ещё:
Имя для мага - первая часть о Рене
Голод мага - вторая часть о Рене
Маг и демон - третья часть о Рене.
На канале есть ещё рассказы и немного записок, их можно почитать в подборках.
Приятного чтения!
Автор рад читателям и комментаторам)