ПРЕДЫДУЩАЯ СТАТЬЯ НА ДАННУЮ ТЕМУ:
Первые 3 десятилетия XV в были «золотым» - и одновременно, к сожалению, предсмертным – периодом средневекового китайского мореплавания. Период этот можно смело назвать эпохой Чжэн Хэ – возможно, самой яркой до Колумба фигуры во всемирной морской истории.
Как и в любой стране больших размеров, в Китае есть народности, считающиеся национальными меньшинствами; всего, по официальным данным, их там насчитывается 56. Одна из них называется хуэй-цзу («лао хуэй-хуэй» означает «правоверные мусульмане», а huízú - «народность хуэй»). От «настоящих» (ханьских) китайцев они отличаются тем, что говорят на особом диалекте (на том же, впрочем, что и живущие в одних с ними землях ханьские), и, как следует из их названия, исповедуют ислам.
К этой народности формально принадлежал и Чжэн Хэ, появившийся на свет в 1371 г в деревеньке Хэдай в Куньяне (области, примыкающей с юга к озеру Дяньчи) и получивший при рождении имя Ма Хэ. Слово «формально» употреблено здесь потому, что предками родителей мальчика были, вообще-то, сэму – жители Средней Азии, в основном мусульмане[1], переселившиеся в Китай во времена владычества там монгольской династии Юань. После свержения этой династии начался период империи Мин, в которой – по крайней мере, поначалу – приверженцы ислама не пользовались доверием ни властей, ни национального большинства. Последние особенно не любили сэму: ведь среди них при монголах было немало охотно служивших сборщиками дани! Со временем пришельцы с запада смешались с местными мусульманскими народностями, в основном с теми же хуэй-цзу.
Никогда не менявший религию и, вероятно, поддерживавший, после своего возвышения, опальных единоверцев, Чжэн Хэ, тем не менее, не был и фанатичным исламистом. Буддисты называли его Саньбао («3 драгоценности», см. ниже), и известно, что он иногда участвовал в религиозных церемониях даосистов.
Информация о его родителях почти целиком получена из текста на стеле, поставленной в память о них по распоряжению сына на их малой родине в 1405 г. Отец великого хуэй-цзу совершил, по этим сведениям, паломничество в Мекку и потому удостоился почётного имени Ма Хаджи – такого же, какое было у деда морехода, внука Саида Аджал ал-Дин Омара, уроженца Бухары. Именно, он, ал-Дин Омар, полководец монгольского Хубилай-хана, стал править областью Юньнань (включающей Куньян) после того, как сам же её завоевал. Возможно, он и был первым представителем рода, поселившимся в Китае.
Жену Ма Хаджи-младшего звали Вэнь. Детей в семье было шестеро - 4 дочери и 2 сына: младший (Ма Хэ) и старший (Ма Вэньмин).
В 1368 г север Китая освободился из-под власти монголов, и Чжу Юаньчжан объявил о создании новой империи - Мин. Провинция Юньнань, бόльшую часть территории которой занимали горы, осталась, однако, лояльной к монголам, и самопровозглашённый император двинул против неё войска. На чьей стороне сражался тогда Ма Хаджи, точно не установлено. На той войне он погиб, а его младший сын оказался в руках воинов возглавившего поход против юньнаньских сепаратистов сына Чжу Юаньчжаня по имени Чжу Ди, Великого Князя Яньского (Yan Wang ).
Подвергшийся кастрации ребёнок был определён служить при дворе князя, находившемся в Бэйпине (он же Бейджин, он же сегодня Пекин). Окажись Ма Хэ в Нанкине, во дворце самого Чжу Юаньчжаня, он вряд ли получил бы такое же образование, как у Чжу Ди: первый император Мин недолюбливал евнухов и старался сократить среди них число обучаемых азам грамоты. В Бэйпине мальчику поменяли имя: отныне он был Ма Саньбао – большая честь для мусульманина, если вспомнить, что титул Саньбао ассоциируется с тремя «драгоценностями» буддизма: Будда, дхарма и сангха. 16-летним юношей Ма принял участие в зимнем походе войск Великого Князя против монгольского правителя Нагачу (1386/87 гг).
После смерти Чжу Юаньчжаня трон империи Мин перешёл не к его перворождённому сыну Чжу Бяо, который умер раньше своего отца, а к внуку императора Чжу Юньвэню, сыну Чжу Бяо. Хотя такова была воля покойного монарха, Великий Князь Яньский, сам видевший себя наследником, не смирился с этим и начал борьбу за китайский престол. Для него это была ещё и борьба за собственную жизнь: став императором в 1398 г, Чжу Юньвэнь сразу же принялся истреблять своих потенциальных соперников, в первую очередь родственников. Чжу Ди получил поддержку многих придворных... евнухов, недовольных тем, что новый император окончательно отстранил их от должностей в государственном аппарате. Политика Великого Князя по отношению к верным ему кастратам была прямо противоположной: он даже предоставил им возможность добираться до верхов управленческой пирамиды.
В самом начале мятежа в селении Чжэнлуньба недалеко от Бэйпина у Ма Саньбао убили лошадь. В последующих военных действиях, особенно при защите Бэйпина в 1399 г и захвате Нанкина в 1402 г, он зарекомендовал себя смелым бойцом и умным военачальником.
1402-й стал годом разгрома Чжу Юньвэня; 17 июля престол империи Мин перешёл к его дяде.
Чрезвычайно довольный своим придворным и командиром, Чжу Ди в 1404 г по китайскому календарю одарил его новым именем – Чжэн Хэ (да, в память о месте, где бывший Ма лишился лошади).
С этого момента начинается переориентация евнуха на деятельность, связанную с флотом, которая впоследствии станет для него основной. Основываясь на нескольких свидетельствах, можно предположить, что уже в 1404-м Чжэн Хэ организовывал строительство судов для действий против каких-то японских пиратов; возможно, он даже ездил в Японию, чтобы договориться с местными властями о взаимопомощи в антипиратской кампании.
Время царствования Чжу Ди и его внука Чжу Чжаньцзи (1402—1435 гг) было очень специфической эпохой в китайской истории. Оба эти императора (особенно первый) стремились всячески повысить международный авторитет своего «Срединного» государства (оно же империя Мин) и распространить его влияние на соседние земли.
В отличие от Чжу Юаньчжаня, придерживавшегося во внешней политике изоляционистских тенденций, Чжу Ди, напротив, хотел восстановить и расширить торговые связи Китая с зарубежными странами и увеличить товарооборот. В условиях «закрытости» империи казна её пополнялась, в основном, за счёт крестьян, но это удавалось чем дальше, тем хуже: налоги и так уже, можно сказать, душили скотоводов и земледельцев. Торговля на внешних рынках виделась хорошим источником обогащения не только «минских» купцов, но и страны в целом. Проблема была в том, что к XV в Китай лишился возможности использовать хорошо известные его жителям сухопутные караванные маршруты: их блокировали воины создавшего грозную азиатскую империю Тамерлана. Таким образом, новому китайскому императору нужно было решить как минимум 2 задачи: восстановить старые и проложить новые морские пути в ближние, а то и сравнительно отдалённые страны и найти себе союзников для предстоящей борьбы с таким сильным противником, как Тамерлан.
Наилучшей стратегией в поиске союзников Чжу Ди виделось покорение сопредельных государств и превращение их правителей в своих вассалов. Империя Мин была достаточно сильна, чтобы внушить соседям уважение и даже трепет. Бывший Великий Князь Яньский отправлял посольства, куда только мог, с заданием добиться фактического или, на худой конец, формального признания монархами посещаемых дипломатами государств верховной власти китайского императора. Так, послы Чжу Ди ездили в Тибет и предлагали тамошнему кармапе[2] посетить Нанкин. Неоднократно наведывались они и в Корею, откуда ответные миссии прибывали по Жёлтому морю в Китай с уверениями в вассальной верности их страны властителю Мин. Флотоводец Ишиха (тоже евнух) облагал данью племена, живущие по берегам Амура. В северных районах было подготовлено и проведено 5 военных операций против монголов, а с теми из них, кто предпочитал мир войне, организован товарообмен.
Ряд историков полагают, что дипломатическая активность Чжу Ди преследовала ещё одну важную цель: добиться признания зарубежными монархами легитимности его правления. Хотя официально племянник императора Чжу Юньвэнь был объявлен сгоревшим в своём охваченном пожаром нанкинском дворце, в стране продолжали циркулировать слухи о его спасении из огня. Поговаривали, что он либо прячется в каком-то дальнем уголке Китая, либо сбежал за границу. Если это было правдой, бывший император мог бы обратиться к кому-нибудь из иностранных властителей с просьбой о помощи в свержении своего дяди-узурпатора. Чжу Ди, естественно, хотел попробовать упредить такую попытку, но не знал, где именно может скрываться Чжу Юньвэнь.
Все эти соображения закономерно подводили императора к мысли о необходимости отправки морских экспедиций. Во-первых, по морю его людей можно было доставить в те земли, куда по суше они либо не смогли бы проехать (из-за противодействия Тамерлана или препятствий чисто географического характера), либо добирались бы слишком долго. Во-вторых, могучий флот, в состав которого входили огромные, по меркам того времени, корабли, произвёл бы на султана или раджу далёкого «варварского» государства куда большее впечатление, чем пусть большие, но несопоставимые по численности с суммарным количеством людей на кораблях такого флота посольские свита и охрана. Грозная армада могла одним своим видом отбить у иноземного царька желание бросить вызов владыке Мин или ввязаться в авантюру претендента на трон империи.
Самым подходящим кандидатом на должность командующего таким флотом император посчитал Чжэн Хэ, которому к тому времени даровал уже титул Тайцзянь (Главный евнух); в чиновничьей иерархии равноценно 4-му рангу. Как начальника экспедиции, Хэ вскоре повысили ещё раз - до третьего ранга.
Корабли, вошедшие в сформированный для экспедиции флот, составляли, вероятно, только часть судов, построенных на китайских верфях в начале царствования Чжу Ди. Специализирующийся на эпохе империи Мин военный и морской историк Эдвард Дрейер предполагает, что флот Чжэн Хэ в каждом плавании включал в себя что-то около 250 судов: примерно 200 типичных для Китая конца XIV – начала XV в джонок и от 40 до 60 гигантских «баочуань» («Кораблей Сокровищ»). Согласно ставшим популярными результатам расчётов ряда аналитиков, в первый, начавшийся осенью 1405 г поход отправились целых 317 судов. Но эта цифра, скорее всего, завышена: остановимся на 255 при 62-х «баочуань». Общая численность участвовавших в плавании людей – порядка 27 800.
От Нанкина – столицы империи Мин – дошли по реке Янцзы до порта Люцзяган в её устье. Затем, не теряя из виду берега, проследовали к югу до устья реки Минь в провинции Фуцзянь, недалеко от Фучжоу, где зашли в порт Тайпин (город Чанлэ). Здесь стояли, ремонтируясь и ожидая подходящего ветра, а дождавшись, направились к берегам страны тямов – Тямпа (Чампа).
Страна эта располагалась в то время на юге сегодняшнего Вьетнама, а север его же территории занимало так называемое государство вьетов (Дайвьет), враждебное империи Мин (в 1406 г противостояние двух держав переросло в войну). Тямы не ладили с вьетами, а потому приняли Чжэн Хэ и его людей как друзей. Флот вошёл в порт, находившийся вблизи Виджаи, столицы Чампы (сейчас на месте этого – разрушенного позже – порта стоит город Куинён; Виджая тоже не уцелела).
Потом заходили на Яву и Суматру. В юго-восточной части последней располагался султанат Палембанг, отделившийся от яванского Маджапахита, отношения которого с Китаем разладились ещё в 1377 г. Тогда китайские послы, выехавшие в Палембанг, чтобы засвидетельствовать признание независимости страны, были по приказу маджапахитского монарха Хайяма Вурука схвачены и умерщвлены. Чжу Ди продолжал политику Чжу Юаньчжаня в части поддержки мятежного султаната.
Дойти до столицы Палембанга на кораблях можно было лишь поднявшись вверх по течению реки Муси. Неизвестно, проделал ли это весь флот Чжэн Хэ или только суда поменьше, которых самые большие дожидались на рейде в проливе Банка.
Пока мореходы, в общем, придерживались очень древнего маршрута торговых судов – между Южной Индией и островами Индонезии. Наведавшись на Малакку и к берегам «карликовых» государств северной Суматры, Чжэн Хэ прошёл Бенгальским заливом и причалил к берегу Цейлона. Китайские хронисты сообщают, что на этом острове адмирал столкнулся «с холодным высокомерием», но не уточняют, что стало причиной такого недружественного к нему отношения. На самом деле флотоводец захотел заполучить на острове (чтобы передать потом в Нанкине своему императору) «всего-то навсего» три важнейших святых реликвии местных сингальских правителей: чашу для милостыни, зуб и волос Будды. Тогда, в 1405 г, Чжэн Хэ ничего не добился.
Впрочем, основной целью плавания был не Цейлон, а управлявшийся так называемым «заморином» портовый индийский город Каликут. Здесь, напротив, пришельцев встретили очень радушно: правитель и сам был заинтересован в установлении прочных торговых связей с заморскими странами. Путешественникам удалось выгодно продать привезённые ими грузы и закупить на полученные от продажи средства индийские товары. В Каликуте они – первыми из китайцев - услышали о «Мусе» (в их произношении), то бишь о святом Моисее. Правда, они приняли его за одного из индусских богов, чьи изображения можно было увидеть в местных храмах.
В апреле 1804 г мореплаватели пустились в обратный путь. В Малаккском проливе на караван напали пираты; Чжэн Хэ разбил их и даже пленил их предводителя Чэнь Цзуи. Позже, в Южно-Китайском море, флот угодил в тайфун и чуть было не погиб; китайцы молились богине Тяньфэй, покровительнице мореходов, прося спасти их, пока не увидели «волшебные огоньки» на мачтах своих судов (то были, конечно, огни святого Эльма). После этого волнение на море улеглось, и все решили, что богиня услышала их мольбы. Через некоторое время благополучно достигли родных берегов.
Как свидетельствуют хронисты империи Мин, Чэнь Цзуи и его сообщников казнили в Нанкине 2 октября 1407 г. Указ императора о награждении Чжэн Хэ и прочих участников экспедиции был обнародован 29 октября того же года. Почти тогда же Чжу Ди принял доставленных флотом в Нанкин послов из Каликута, северной Суматры, Малакки и других посещённых Чжэн Хэ государств. Согласно обычаям того времени, гости одарили императора товарами своих стран и получили в изобилии китайские деньги (медные и бумажные), на которые в империи Мин можно было купить всё, что угодно.
Не успели вернуться домой, как, по повелению Чжу Ди, пришлось снова идти в плавание. Всю эту пёструю компанию послов надлежало развезти по родным странам. Кроме того, не были найдены следы якобы бежавшего Чжу Юньвэня. Сколачивание союза против империи Тамерлана актуальной целью уже не являлось: воинственный хан умер в 1405 г, а с новым ханом, Шахруном, Чжу Ди удалось заключить мир и установить нормальные отношения.
Есть основания полагать, что во 2-е плавание мореходы отправились без Чжэн Хэ, у которого хватало забот на суше: например, руководство реставрационными работами в храме мнимой спасительницы имперского флота – богини Тяньфэй. Храм находился на родине богини – острове Мэйчжоу, провинция Фуцзянь.
Кроме того, с учётом потребностей разраставшегося дипломатического корпуса в знающих различные азиатские языки писцах, на исходе того же 1407 года был создан Институт письменных переводчиков («Палата иноземцев четырёх» - подразумевались 4 стороны света) при императорской академии Ханьлинь. А в следующем году в империю Мин приехал – первым из владык стран Юго-Восточной Азии - султан Брунея Абдул Маджид Хассан. Он хотел персонально засвидетельствовать свою благодарность Чжу Ди за признание в 1405 г независимости Брунея от всё того же Маджапахита. К несчастью, в Китае султан заболел и скоропостижно скончался. Его торжественно похоронили под Нанкином, поставив в память о нём стелу на каменной черепахе (сего тогда удостаивались только VIP-покойники).
Как видим, у зарекомендовавшего себя незаурядным администратором и дипломатом Чжэн Хэ дел в Китае в 1407 – 1408 гг действительно было бы невпроворот. Поэтому возможно, что над военно-морской экспедицией 1407 – 1409 гг начальствовали двое других евнухов: Ван Цзинхун и Хоу Сянь.
Выйдя в море то ли в конце 1407, то ли в начале 1408 г, флот, в целом, следовал по маршруту предыдущей экспедиции. Побывали в Чампе, в Сиаме, в северных портах Явы, в султанатах Малакка, Самудра-Пасай и Палембанг (последние 2 - на Суматре), в Кочине и Каликуте. Торговая составляющая отошла в данной экспедиции на 2-й план, основные её задачи были политическими. Китайские путешественники приняли участие в сиамско-кхмерском конфликте и посодействовали избранию Маны Викранама заморином Каликута.
Конкретные данные о типах и численности кораблей 2-й экспедиции отсутствуют. Значительная часть исследователей полагает, что количество судов не превышало 68, т.е. чуть больше, чем в прошлом плавании – одних лишь Кораблей Сокровищ. По мнению этих авторов, отправлять в плавание огромную армаду в тот раз не было необходимости: ведь китайцам предстояло путешествие в страны, которые они уже посещали и где уже продемонстрировали свою силу.
Но упоминавшийся ранее Эдвард Дрейер не согласен с такой точкой зрения. Он ссылается на хронику «Мин шилу» (времён Чжу Ди), датированную октябрём 1407 г. Из записи следует, что существовал приказ о ремонте (или переоснащении) каких-то 249 судов. По-видимому, утверждает учёный, речь шла о недавно вернувшихся судах Чжэн Хэ. Если так, то во 2-е плавание флот ушёл в почти первоначальном составе.
В третьем плавании, начавшемся в том же 1409 г, командующими были сразу 3 евнуха: Чжэн Хэ, Ван Цзинхун и Хоу Сянь. Флот, по сохранившимся сведениям, состоял всего из 48 судов, но Дрейер оспорил и эту информацию, заявив, что в рукописях суда эти именуются Кораблями Сокровищ, которые были во флоте самыми большими, а меньшие суда средневековые авторы просто не сочли нужным упоминать. Вывод из этого допущения: в целом судов было примерно столько же, сколько в предыдущие разы, а людей – около 27 000. Среди них выделялся некий Фэй Синь – солдат, владевший грамотой и, после своего участия ещё в двух экспедициях (5-й и 7-й) написавший книгу о морских походах адмирала Чжэн Хэ.
Зайдя ненадолго в порт Тайпин (см. выше), флот посетил затем Чампу и Темасек (ныне Сингапур), после чего проследовал к берегам Малакки.
В 1405 г приехавшему в Китай первому малаккскому султану Парамешваре была вручена печать – символ признания минским императором нового султаната как суверенного государства. Но доехать с этой печатью до Малакки Парамешваре было не суждено: её конфисковали сиамцы, отказывавшиеся признать независимость его страны. Императору Мин же было выгодно иметь к югу от своей державы не одно большое государство, а несколько малых, примерно равных по силе: это гарантировало бы невозможность появления там нового могущественного противника империи. Поэтому адмиралы привезли султану знак безусловной поддержки его и его государства китайским владыкой: ещё одну печать.
На севере Суматры зашли в гавань султаната Самудра-Пасай, а уже оттуда двинулись к Цейлону. Там китайцы установили обелиск, посвящённый Будде, Аллаху и, в знак уважения к местной религии, одному индусскому богу, а также преподнесли равноценные по стоимости дары храмам всех трёх божеств. Этот впоследствии утерянный камень обнаружили только в 1911 г в окрестностях города Галле: сейчас он находится в Коломбо, в Государственном Музее.
В то время на Цейлоне шла ожесточённая борьба за власть между законным властителем - сингалом буддистом Виджаей Баху VI, находившимся в Котте, - индуистами-тамилами и узурпировавшим трон исламистом. Опасавшиеся вмешательства со стороны сингалы встретили китайцев недружелюбно. Один из их предводителей, Ниссанка Алагакконара (или Вира Алакешвара), сам, кстати, желавший свергнуть Виджаю Баху VI, категорически воспротивился какой-либо деятельности иноземцев на Цейлоне: в частности, попытался запретить им поставить обелиск. Видя, что китайцы не намерены подчиниться, он вооружённой силой прогнал их обратно на суда.
Временно смирившись со своим поражением, адмиралы повели флот дальше – к Малабарскому побережью Индии. Здесь посетили порты Коллам, Кочин и Каликут.
Дабы показать цейлонцам, кто хозяин в регионе, посланцы империи Мин на обратном пути снова зашли на остров. О дальнейших событиях современные историки не имеют чёткого представления, поскольку хронисты Китая и Цейлона излагают их по-разному и оценивают диаметрально противоположным образом. Поздние исследователи руководствовались в оценке происходившего тогда собственными предпочтениями или идеологическими императивами правившего в их стране режима.
Ни для кого из осведомлённых лиц не является секретом, что в сегодняшнем Китае Чжэн Хэ официально признан не только выдающимся политиком и флотоводцем, но и олицетворением типично национальных добродетелей. Экспедиции адмирала противопоставляются западноевропейским эпохи Великих географических открытий, рассматриваемым исключительно как завоевательные либо предпринятые с целью наживы, а потому повлекшие неисчислимые бедствия для покорённых белыми пришельцами стран и народов. Сегодня, в условиях реализации заказанного владельцами транснациональных финансовых и «цифровых» конгломератов (ТНК) проекта объединения всего человечества под надгосударственной властью, такая точка зрения фактически восторжествовала и на «обновлённом» Западе, которому навязали идеологию «толерантности» и "комплекс вины", проявляющийся в постоянных покаяниях за реальные и выдуманные злодеяния предков.
Буквально "толерантность" - это терпимость к чужим, отличным от собственных или присущих твоей национальности взглядам, образу жизни, поведению и обычаям. Де-факто же этим словом обозначается сегодня то, что консервативный американский публицист Патрик Бьюкенен назвал «доминированием антизападной культуры, непримиримой противницы западной религии, западных традиций и западной морали». Тут наблюдается связь с другим стимулируемым ТНК процессом – массовой иммиграцией в Европу и Северную Америку жителей «третьего мира», лиц различных рас, религий и культур. Эта публика интересует корпорации, с одной стороны, как дешёвая (в сравнении с коренными европейцами и белыми североамериканцами) рабочая сила, а с другой – как мало- и необразованный, склонный к слепому фанатизму, и потому – легкоуправляемый контингент, который нетрудно подтолкнуть к массовым политическим выступлениям в «нужном» русле. Пример – «антирасистские» (без «анти» кавычки будут не нужны) бесчинства «нацменьшинств» в США и Канаде, сопровождавшиеся уничтожением памятников Христофору Колумбу, королеве Виктории и другим выдающимся представителям белой расы (включая, кстати, стоявший в Ситке на Аляске монумент русскому администратору А.А.Баранову)[3].
Китайцы, говорят приверженцы культа «толерантности», не нуждались, в отличие от европейцев, в чужих территориях — им хватало своих. От зарубежных правителей они добивались только формального (ли ?) признания главенства императора Мин и отправки делегаций с дарами новому господину (который тоже щедро одаривал посланцев) в столицу сей империи. Что некоторые из требуемых китайцами даров слишком уж умаляли достоинство иноземного монарха и его народа (см. выше о реликвиях Цейлона) – это, видимо, по мнению «обличителей старой Европы», было несущественно. Зато, заявляют такие «гиганты мысли», «минские» мореплаватели не старались создать на землях других народов свои поселения (ложь - вы ещё прочитаете об этом!), не говоря уж о навязывании туземцам собственной религии [4]. Они пытались лишь заключить соглашения о дружбе и взаимовыгодных контактах с как можно большим числом правителей по так называемой «традиционной китайской модели», а силу применяли только когда к ним относились враждебно. Того, что последнее справедливо в отношении многих европейских мореплавателей Нового Времени – Уоллиса, Бугенвиля, Кука, Лаперуза, - восточные «антиимпериалисты» и западные «толерасты», естественно, не замечают.
Выводы тех и других основываются на информации, полученной из китайских хроник. Согласно ей, при вторичном (в этом путешествии) прибытии флота на Цейлон Чжэн Хэ отказался выполнить требование Алакешвары уплатить дань. Посланное против китайцев войско из 50 000 солдат (почти всё, чем располагал разъярённый князь) отрезало адмиралу и его двум тысячам воинов путь в гавань, к своему флоту. Тогда Чжэн Хэ поступил неожиданным для противника образом: пошёл на столицу Алакешвары, взял её и пленил самого князя, его семью и придворных (а теперь вспомним действия Кортеса в Мексике!). Это позволило флотоводцу без проблем пройти к морю и отплыть. Алакешвару привезли в Нанкин, где император простил его (за что? - по логике противников колониализма, феодал всего лишь защищал свою землю...): дикарь, мол, невежественный, что с него взять! Но князь был вынужден отказаться от власти в пользу «кого-либо из его мудрых соратников». Даже из этих источников следует, что тут имела место дипломатия с позиции силы.
Сингальские же летописи рисуют и вовсе интересную картину. Они, например, приписывают Чжэн Хэ намерение низложить Виджаю Баху VI и самому короноваться в Котте. Поскольку Алакешвара вынашивал аналогичные планы, адмирал будто бы заключил с князем временный союз. В Нанкин отвезли не Алакешвару, а самого Виджаю Баху VI.
Надо отметить, что и в китайских рукописях не всё, связанное с этим конфликтом, изложено внятно. Летописцы, похоже, смутно представляли себе политическую ситуацию на Цейлоне, и из их описаний трудно понять, кого доставили в Китай – царя, князя или их обоих. Вместе с пленником (или пленниками) в Нанкин привезли Зуб Будды. Китайские хроники подтверждают это, но ничего не сообщают о том, как и почему реликвия оказалась у Чжэн Хэ. Сингалы пишут, что были просто-напросто ограблены китайцами, но «антиимпериалисты» из бывшей Поднебесной категорически не принимают эту версию. Наш адмирал, говорят они – это не какой-нибудь британский военачальник! Чжэн Хэ всегда демонстрировал ТАКОЕ уважение к чужим традициям и религиозным символам!
Желание примирить факт с идеализированным представлением породило экзотическую гипотезу: дескать, Виджая Баху VI сам передал Зуб китайцам. Может быть, он хотел таким образом подчеркнуть при встрече с императором значимость своего положения, а может быть, рассчитывал уберечь святыню от также посягавшего на неё Алакешвары.
Как бы там ни было, Зуб возвратился на Цейлон вместе с Виджаей Баху (если последний вообще побывал в Китае), и уже дома сингальского царя, по приказу его соперника, тайно уничтожили. Власть на острове перешла в руки Алакешвары.
Вот какой «мирной» была эта экспедиция, завершившаяся в июне 1411 г возвращением судов в Нанкин. Говорю это не из желания приравнять деяния Чжэн Хэ к преступлениям против человечности, а чтобы подчеркнуть лживость популярного сегодня в том числе и в России идеологического клише: дескать, подчинение могучим государством множества других стран и народов могло происходить вообще без кровопролития, если это государство не было западноевропейским.
Привезённые товары были проданы в столице, а вырученные деньги пошли на строительство «Фарфоровой пагоды» - почти 80-метрового здания, которое окружили садами, а в последние поместили доставленных на кораблях Чжэн Хэ растения и животных. Это сооружение украшало город в течение 4-х с лишним веков, но в 1856 г его разрушили повстанцы-тайпины.
Три первых плавания оказались, в общем и целом, успешными. Основные задачи были решены: империя приобрела в Индии и Юго-Восточной Азии новых вассалов и надёжных торговых партнёров. Теперь Чжу Ди обратил свой взор на более дальние земли: побережье Персидского залива, Аравия, Восточная Африка. Представления китайцев об этих землях были недостаточно чёткими: им случалось бывать там и прежде, но тщательно, как Марко Поло, они те края не изучали. Предпринятую императором попытку покорить столь далёкие и малоисследованные страны многие историки считают авантюрой и приписывают такое решение его непомерно разросшейся под влиянием первых успехов самонадеянности.
Хотя монарх повелел отправить флот в очередной поход ещё в декабре 1412 г, экспедиция, по всей видимости, задержалась с отплытием и фактически покинула столицу империи только осенью 1413 года. Из Фуцзяни вышли то ли в декабре, то ли в январе следующего года. По информации из хроники царствования Юнлэ ("тронное имя", или "девиз правления" императора Чжу Ди), Кораблей Сокровищ было на этот раз 63 штуки. В экспедиции участвовало 28 560 человек, включая нескольких китайцев-мусульман, более или менее знающих ближневосточные языки и осведомлённых о тамошних обычаях. Среди них особенно выделялся ведущий переводчик с арабского по имени Ма Хуань – впоследствии автор книги, являющейся сегодня основным источником сведений о путешествиях Чжэн Хэ. Ещё одним переводчиком был Хасан, имам мечети Цинцзин в Сиане – одном из основных «форпостов» ислама в Китае. Чжэн Хэ специально наведался в этот город до отплытия, чтобы подыскать там людей, могущих служить посредниками в переговорах с персами и арабами. Некоторые из участвовавших в 4-м путешествии мусульман и впоследствии ходили «за моря» с флотом китайского адмирала (например, присоединившийся также к 5-й экспедиции Пу Хэжи, или Пу Жихэ, из Фуцзяни).
Поначалу корабли шли привычным маршрутом: Восточный Индокитай (Чампа) - Ява (гавани на северном берегу) – полуостров Малакка (султанаты Паханг, Келантан, Малакка) – Суматра (государство Самудра-Пасай) – индийский Малабарский берег (порты Кочин и Каликут). Потом от основного флота отделилась - и отправилась в Бенгальское царство – эскадра евнуха Ян Миня. Остальные суда, ведомые самим Чжэн Хэ, пошли к Мальдивским островам, а от них – к процветавшему тогда портовому городу Ормузу на побережье Персидского залива. Этот город-государство изумил китайцев: такой роскоши и обилия товаров они не видели даже в Индии. Здесь было полным-полно иноземцев, обнаружились и прибывшие из Африки послы тамошних властителей. Чжэн Хэ удалось уговорить их поехать с его людьми в Нанкин – засвидетельствовать устно и документально почтение императору Юнлэ (т.е. Чжу Ди, см. выше). Вид могучих китайских кораблей послужил для адмирала хорошим аргументом.
Тем временем Ян Минь завершил свою миссию и ещё в 1414 г возвратился домой, привезя с собой правителя Бенгалии Сайфуддина Хамзу Шаха и ... живого жирафа, которого этот царь решил подарить императору Мин. Не видевшие прежде такого зверя китайцы посчитали его цилинем – мифическим животным, появление которого является небесным знамением и возможно только в благополучное и спокойное царствование. Так же воспринял подарок шаха и император – он заключил, что сами боги надоумили бенгальца привезти это существо в Нанкин, а значит, Небеса покровительствуют ему, Чжу Ди, и его государству. Впрочем, когда Ян Минь и другие приближённые Юнлэ взялись неумеренно восхвалять своего получившего «цилиня» монарха, тот воспротивился этому и напомнил дворцовым подхалимам о заслугах правившего до него Чжу Юаньчжаня.
Остаётся неясным, как заполучили жирафа сами бенгальцы. Возможно, зверь был доставлен туда из Малинди (на территории современной Кении) вместе с другими, также привезёнными в Китай Ян Минем, африканскими животными: «небесными конями» (зебрами) и «небесными оленями» (антилопами).
Намного позже вернулся из плавания Чжэн Хэ, зашедший на обратном пути в уже посещённый им в этом путешествии суматранский султанат Самудра-Пасай и оказавшийся вовлечённым в вооружённый конфликт. Дело в том, что подарки от императора, доставленные адмиралом султану Зайн аль-Абидину, привели в ярость боровшегося тогда с султаном за трон вельможу Секандера – ведь факт преподнесения даров свидетельствовал о поддержке Китаем аль-Абидина! Секандер атаковал пришельцев, но переоценил свои силы: китайцы разгромили бунтовщиков и взяли в плен их предводителя.
Корабли Чжэн Хэ прибыли в Нанкин летом 1415 г. Привезённого адмиралом Секандера император повелел казнить. Те же суда доставили в Китай делегацию Малинди, которая подарила Юнлэ... ещё одного жирафа. Два презентованных властителю «цилиня» были уже поводом для особого празднества, с просьбой об организации которого немедленно обратился к Чжу Ди министр церемоний: но монарх опять проявил скромность и отказал придворному.
Во исполнение высочайшего указа от 28 декабря 1416 года Чжэн Хэ начал готовить флот к следующему плаванию. Адмиралу опять предписывалось развезти «по домам» иноземных послов, но, плюс к тому, отвезти государственную печать радже Кочина (в знак поддержки его империей Мин, где вызывало опасение чрезмерное усиление конкурировавшего с Кочином Каликута) и исследовать восточное побережье Африки на предмет распространения на оное китайского влияния.
Оставив Нанкин ещё в том же 1416 г, флот затем долго стоял в ожидании дополнительного груза – фарфора. По-настоящему от берегов Китая отошли только осенью следующего, 1417 г. До Ормуза, который посетили во второй раз, шли почти по тому же маршруту, что и в 4-м плавании: с заходами в Чампу, на Яву, в султанаты Паханг, Малакка и Самудра-Пасай, в Кочин и Каликут и на Мальдивы. А вот после Ормуза пути прежней и новой экспедиций разошлись: Чжэн Хэ повёл суда дальше на запад и впервые за всю историю своих путешествий привёл их в гавань Адена – столицы могущественного султаната, подчинившего себе весь юг Аравийского полуострова до самой Мекки.
Султан аль-Малик ан-Насир Салах-ад-дин Ахмад встретил мореплавателей очень радушно: не исключено, что он видел в императоре Мин будущего союзника в борьбе с египетскими мамлюками за священные мусульманские города Мекку и Медину.
Выйдя из Адена, Чжэн Хэ взял курс на юго-запад и в конце концов – опять-таки впервые - подошёл к восточным берегам Африки. Фэй Синь описывал эти берега как унылые и пустынные, с иногда встречающимися на них каменными городами. Большинство туземцев были рождены от браков местных африканок с колонизировавшими побережье арабскими, персидскими, индийскими и иными купцами. Эти люди неопределённой расы и национальности говорили, в основном, на языке суахили.
Тот же солдат Фэй Синь говорит о воинственности жителей города Могадишо (сегодня-столица Сомали) и постоянных упражнениях тамошних воинов в стрельбе из лука. У Ло Маодэна в полусказочном романе о путешествиях Чжэн Хэ, сказано, что только устрашающее зрелище, которое являл из себя китайский флот, удержало повелителя этого города от попытки напасть на гостей.
Хроники империи Мин сообщают ещё о какой-то стране (или городе) Ла-са, якобы посещённой китайцами в том же плавании. По описанию, этот город-государство был окружён пустыней, но что это за пустыня и где она находится, точно установить не удалось. Некоторые интерпретаторы древних текстов помещали её в Сомали, но более правдоподобной видится версия о Южном Йемене (район Мукаллы). В вышеупомянутой книге Ло Маодэна воины Чжэн Хэ берут город Ла-са штурмом, подведя к стенам крепости осадные башни с поставленными на них катапультами или пушками. Это, скорее всего, вымысел: Дрейер обращает внимание на свидетельства минских хроник об отсутствии в окрестностях Ла-са лесов и вообще каких-либо деревьев. Откуда могли китайцы взять материал для своих осадных башен?
В Африке были высажены приехавшие оттуда в Ормуз (а затем – в Нанкин) послы - кто в Могадишо, кто в Барава (тоже на территории Сомали), кто в Малинди. Взамен на борт взяли других послов, чьё появление в Китае (куда флот вернулся 15 июля 1419 года) стало сенсацией. Эти выходцы из экзотических стран поразили императора и его двор не только своими подарками (среди которых, кстати, был и ещё один жираф), но и своим внешним обликом.
По известным данным и осторожным прикидкам, в 5-й экспедиции участвовало 27 411 человек и, как в 4-й, 63 Корабля Сокровищ.
Продолжение темы см:
______________________________________________________________________________
[1] Существует гипотеза, что «Ма» в первоначальном имени Чжэн Хэ – это Мухаммед, или Магомет, по-китайски.
[2] Титул одного из духовных лидеров тибетских буддистов, главы подшколы Карма Кагью школы Кагью.
[3] Поскольку проект включает в себя программу уничтожения (в войнах и другими способами) «лишнего» человеческого населения планеты, «бесполезных» потребителей её ограниченных ресурсов (концепция «золотого миллиарда»), независимых исследователей, естественно, интересует вопрос, представители каких рас и наций должны, в соответствии с замыслом «архитекторов» нового миропорядка, войти в число оставленных живыми. Согласно "просачивающейся" порой информации (например, статьям журналиста со скандальной репутацией антиглобалиста Даниэля Эстулина), значительную часть, если не большинство счастливчиков составят выходцы из Юго-Восточной Азии, в том числе Китая. «Конструкторам» и заказчикам импонирует генетическая предрасположенность представителей «жёлтой» расы к беспрекословному повиновению начальству. Отметим также, что Китай является сегодня пионером в моделировании государства будущего, часто называемого оппозиционерами проекту «цифровым концлагерем» - т.е. такого, где не могущие дышать (возможно, в буквальном смысле слова) без продуктов «цифровой» индустрии биороботы (бывшие люди) находятся под тотальным контролем администраторов, служащих ограниченной кучке реальных владык – «очень больших боссов».
[4] Тут следует уточнить, что, во-первых, официальной, обязательной для всех религии не было, строго говоря, и в самом Китае, так что непонятно, какую именно веру могли бы насаждать разноверующие участники экспедиций Чжэн Хэ. Во-вторых, европейцы, исключая испанцев и португальцев, также не стремились насильственно вводить в колонизируемых странах христианство – особенно там, где местная религия имела достаточно развитую форму и тесно переплелась с многовековой национальной культурой (мусульманские страны, Индия и т.п.). Деятельность миссионеров, охватывавшая преимущественно детей туземцев, носила во многом просветительский характер и была в значительной степени направлена – как и действительно имевшее место прямое силовое вмешательство колониальных властей – на искоренение в народе жестоких, зверских традиций и обычаев (людоедство, человеческие жертвоприношения и т.п.). Тем, кто ИСКРЕННЕ, не будучи так называемым «либерастом», считает такую деятельность преступной или ассимиляторской, я бы порекомендовал, во-первых, вспомнить советский опыт ликвидации безграмотности (как русского, так и других населявших бывшую Российскую империю народов), и во-вторых, поработать в течение нескольких лет учителем или воспитателем в обычном современном западном ли, нашем ли детском или среднем учебном заведении.