Руса вел свое огромное войско по темной и дикой земле, нигде не встречая сопротивления. Иначе и быть не могло: великий царь след в след шел по стопам другого славного полководца, имя которому было Голод. Этот воевода, сын Засухи и Тщеты, мчался по небу в колеснице, запряженной воронами. Горы содрогались на его пути, и всякую ночь случался звездопад, и люди думали, что вот-вот сама небесная твердь рухнет им на головы. Были и другие знамения — в Хаторе земля сделалась красной, в Аттаре овца родила теленка, священная роща в Камише вспыхнула сама собой и сгорела дотла. В месяц Жатвы поля были сухи и голы, в месяц Обожженного кирпича случилось большое землетрясение, в месяц Половодья карпов реки опустели. Но Аттар Руса все шел вперед, словно не замечая, какое великое бедствие причиняет земле.
Полчища Аттара растянулись на полных три дня пути, — никто во всем мире не собирал еще такого большого войска. По дороге к нему прилепилось еще множество бродячего и дикого люда — заслышав о приближении Русы, снимались они со своих мест и пустынь, оставляя хижины и голодных жен, снаряжались кто во что горазд и прибивались к редумам. Сарканы гнали от себя этих пустых людей, аттары отнимали у них скудную пищу и отправляли в самый конец войска, где они пропадали уже насовсем. Иные, правда, как-то притирались, потому что были в силе и могли принести пользу. Редумы поручали им тяжелую и негодную работу, за которую воздавали сухим хлебом и кислым вином.
Так и шло войско Русы, раздувшееся от людской силы, смрадное и шумное. Сольпуга со скукой смотрел по сторонам — ему непонятно было это странное движение. Для своих нужд сарканы грабили мореходов да наведывались иногда к береговым жителям — вот и вся война. Иногда, от нужды или скуки, вольные мужчины продавали свои копья на берег — уходили в наемное войско. Те, кто потом возвращались, рассказывали о случившихся с ними неслыханных приключениях, о землях, далеких и просторных, и о людях, говорящих на незнакомых языках. Привезенное добро делили по справедливости, а десятую часть посвящали богам. Оставшуюся жизнь они жили хоть и скромно, но в большом уважении.
«Но я-то не вернусь, — говорил себе Сольпуга. — И горевать обо мне никто не будет, потому как я — негодный человек». Он снова и снова оглядывался на Илина, на его задумчивое и странное лицо. «И он не вернется, — думал про него Старший Брат. — Он тоскует и, наверное, скоро умрет от своей тоски».
В один из дней перед войском пролегла широкая и бурная река. К вечеру аттары вышли к большому броду, — здесь вдоль скалистого берега тянулась роща сикоморов, в которой можно было укрыть припасы. Взятые в этих местах проводники сказали, что сразу за рекой начинается земля Увегу. Стратеги стали готовиться к переправе, стягивая разрозненные отряды. Начальники сарканов расположили свои лохи справа от брода, чтобы, как только поднимется солнце, первыми переправить своих людей на другой берег.
Но поутру оказалось, что за рекой выстроилось большое войско — на прибрежных скалах стояли люди с широкими плетеными щитами и длинными копьями. Увидев их, сарканы затосковали — им не терпелось скорее вступить в бой. Но лохаги пока что запретили им наступать. Вызывали провожатых. Их было трое, все — старые землепашцы с серыми, спутанными волосами. Казалось, они были в большом волнении.
— Кто эти люди? — спросил Санука.
— Это воины царя Увегу, Великого лугаля Амуты! — отвечал старший среди проводников, с трудом сдерживая радость. — Они пришли, чтобы отвратить вас от нашей земли!
— Как нам обойти их? Есть ли здесь другой брод? — спросил саркан хмуро.
— Нет и не было никогда, — сказал проводник, глядя прямо на морехода.
Лохаг издал глухое рычание и схватился за Драконий зуб. Провожатый разом побледнел, но не отступил, напротив, шагнул навстречу мореходу, выставив костлявую свою грудь. Еще мгновение — и он упал с разрубленной шеей. Те двое, что остались целы, отпрянули в страхе, но ни один, ни другой не издали ни звука.
— Всё мне скажете! Всё! — сказал Санука.
Проводники невольно подались друг к другу. Они не приходились друг другу кровной родней, эти двое, — их подобрали на разных дорогах, они не знали имен друг друга, но в эту минуту они сделались Братьями.
— Сперва море станет сушей, — сказал один из них, а другой закаркал сипло, изображая смех.
— Я все от вас вызнаю, — пообещал Санука напоследок. — Посмотрите только, как я вас изломаю…
Провожатых уволокли прочь, но начальники еще долго спорили о том, как им быть дальше. Так прошел день, за ним еще один, воины Увегу все так же стояли на противоположном берегу, насмехаясь над Аттар Русой и его редумами. Бродники узнали всю реку — от горного кряжа до стремнины. Всюду вода доставала им до пояса, а течение было таким сильным, что оружие вырывало из ножен и уносило прочь. Подняв снаряжение над головой, воины становились уязвимы для вражеских снарядов. Трижды пытались так перебраться сарканы и трижды отступали под градом стрел и дротиков. Санука бил и мучил оставшихся проводников, но те молчали, не внимая угрозам, не принимая ни пищи, ни воды. На третий день один из них умер. Тот, что был еще жив, принял неподвижный вид. Казалось, он превратился в известняковую глыбу, безмолвную и твердую. Другие лохаги между собой посмеивались над тщетой Сануки, однако в глаза никто его не попрекал. Санука не был хорошим сарканом, — он много пил и играл в кости, что не подобало вольному человеку. Младшие Братья подражали ему и тоже предавались праздным занятиям — это было особенно дурно. И все же было что-то, искупавшее все изъяны Сануки, — его сила, его храбрость и воинская ярость. Могучий лохаг имел большое уважение, и никто не смел с ним спорить. Сыновья Зверя опускали перед ним глаза, аттарские начальники уступали ему слово. Таков был Санука, дурной человек от доброго семени.
Пока стратеги совещались, томимый бездельем Сольпуга бродил вдоль берега, приглядываясь и прислушиваясь к чужим разговорам. Его всегда снедало какое-то хищное любопытство, желание усмотреть, разнюхать, найти что-то, что можно будет пустить в ход, употребить для общей пользы. Вдруг он приметил одного из змеиных жрецов — это его он видел прежде подле Сануки. Оказалось, этот жалкий человек все прошедшие дни тащился за воинством Русы. Его белый бурнус сильно истрепался в пути, сандалии почернели от дорожной пыли, однако треснувшая миска по-прежнему болталась на его шее. На сей раз жрец проповедовал не сарканам и не аттарам. Он окружил себя пленниками и что-то громко вещал им, переходя с одного наречия на другое. Сольпуга навострил уши и услышал вот что:
— …случилось это подобному тому, как ил, поднимаясь со дна, мутит прозрачную воду. Хватило даже той малой части Хаал, чтобы очернить свет. Так родился дурной мир, в котором мы живем и принимаем мучение. Вначале свет за черной пеленой скрылся вовсе, и Отец Вечности, опечаленный, удалился в свои чертоги. И воздвиг Он Семь небес, и отделил так свою обитель от Хаал. А в каждом небе поместил Он архонта вопрошающего, чтобы не могли зломудрые возойти к Нему. Так наступила дурная пора — это время древней тьмы мы называем Ночью, имея в виду самую первую ночь. Постепенно Хаал, поглотивший Свет, обрел форму. Эту самую первую форму мы называем Скарной. Скарна породила множество прочих форм — подвижных и неподвижных, видимых и незримых, темных и светлых. Некоторые из них были исполнены Света — как Солнце, Луна и звезды, другие обладали лишь внутренним Светом, не видимым постороннему взгляду. В одних он тлел, словно уголек, в других полыхал, подобно Чистому огню…
Последний оставшийся проводник сидел тут же, на земле, уставившись без мысли в одну точку. Кажется, он не слышал речей змеиного жреца, да и вообще не замечал ничего вокруг и жил одним тревожным томлением. Скалы в том месте, на которое он смотрел, низко нависали над водой. Дальше река резко уходила влево, и там, где она поворачивала, зеленой пеной кипели пороги. Илин, приставленный смотреть за пленником, стоял рядом, прислонив щит к колену и утвердив копье в знак презрения к врагу. Время от времени он обращал на жреца взгляд и как будто прислушивался. Сольпуга некоторое время не выходил из кустов, рассматривая проводника, его овчинную накидку и всклокоченные волосы. Затем он быстро снял с себя плащ, торакс и кнемиды. Оставшись в одном гиматии и сандалиях, он вымарал лицо и руки в пыли, размазал по груди комок глины, растрепал волосы и порвал ремешок на левой сандалии. Теперь ничего внешне не выдавало в нем саркана. Приблизившись к провожатому, он ссутулил плечи и стал прихрамывать так, будто был болен. Проводник недоверчиво покосился на него, но ничего не сказал. Сольпуга сел на камень подле проводника — тот отодвинулся, повел плечами, но опять смолчал. Саркан протянул проводнику кусок сухого хлеба, но тот даже не взглянул на угощение.
— Ты живешь на этой бедной земле? — спросил Сольпуга, коверкая речь на манер прибрежных жителей.
Проводник не ответил. На лице его была скука.
— Сам я пришел издалека, — сказал Сольпуга, делая жалкое лицо. — Я рыбак. Мой отец умер, когда пришла большая волна. Моя мать сделалась воровкой и кормилась падалью. Мы оставили свой дом и оказались в Шукаре, где жили как призраки — одни под Злым Солнцем.
Только теперь проводник глянул на него.
— Я не пойму, — пробормотал он. — Ты стар или молод?
И действительно, глядя на вымаранное лицо саркана, этого нельзя было понять.
— Я не считаю лета, — Сольпуга попытался улыбнуться, но лицо у него получилось такое гадкое, что проводник отпрянул.
— Уйди, бессмысленный человек, — сказал он.
Сольпуга убрался прочь, но скоро объявился опять — на этот раз у него в руках был горшочек, полный до краев сикеры. Он присел на прежнее свое место и протянул горшочек проводнику. Но тот не оглянулся — все сидел и смотрел на нависающие скалы.
— Став эфебом, я устроил свою жизнь и обрел женщину из племени шукар, — проговорил Сольпуга. — Через два года она принесла мне дочь.
— Я не знаю: ты умен или глуп? — оборвал его проводник.
— Как я могу ответить? — ощерился Сольпуга.
— Не понимаю, — проводник пожал плечами и плюнул себе под ноги, давая знать, что разговор кончен.
Сольпуга опять оставил его, на сей раз — надолго. Закат вытянул на земле долгие тени, когда саркан снова вышел из-за камней. В руках у него не было ничего, порванная сандалия исчезла, он шагал, прихрамывая на босую ногу и боязливо оглядываясь по сторонам.
— Я вот что тебе расскажу, — сказал он, присаживаясь на камни. — Радость и смех отвратительны Богу. Горе и стоны любезны Ему. Пришли злые люди, и ничего не стало у меня. Аттары налетели, как Южный ветер, сожгли мое поле и разрушили дом. Они взяли меня проводником, и я вел их, покуда был нужен, но теперь… я не знаю этого места и не знаю этих людей. Что со мной будет? Что станется с Шукаром и Увегу?
Сольпуга испустил стон и попытался заплакать — не вышло, вместо того он заскулил и заскрежетал зубами, но не было слез. Тогда едва заметно он смочил запястье слюной и размазал ее по щекам. Проводник повернулся и едва качнул головой. Это был добрый человек с лицом, похожим на печеное яблоко, и едва седой бородой.
— Ты чужеземец, это слышно, — сказал он вполголоса. — Но я не знаю твоего говора. Откуда ты?
— С Серого моря, из пустой и дикой страны, — простонал Сольпуга. — Но скажи: где-то теперь моя дочь?
— Ее принесли в жертву морю, — вздохнул добрый человек. — Или продали чужим людям во владение.
В эту минуту Сольпуга изменился — его лицо сделалось обыкновенно спокойным, взгляд стал холодным и колючим, жалостивые его черты распрямились и заострились.
— А где теперь твоя дочь? — спросил он тихим голосом.
Проводник посмотрел на него с недоумением и страхом. Он бросил быстрый взгляд на излучину реки, затем лицо его исказилось, на глаза навернулись настоящие слезы, он вцепился себе в волосы и упал на землю.
— Что с ним? — спросил, подойдя, Илин.
— Его незамужняя дочь в селении на другом берегу реки, — ответил Старший Брат. — И еще там — дочери и сыновья всех тех, кого мы взяли в провожатые.
Сказав так, он схватил доброго человека за волосы и трижды с силой ударил его лбом о камень. Илин отшатнулся было, но тяжелый взгляд Сольпуги привел его в чувство.
— Знаешь, куда он смотрел? — спросил Старший Брат.
— Куда?
— А ты смотри теперь, — Сольпуга махнул рукой в сторону утеса. — Этот маленький человек во все глаза глядел на брод — единственное, что могло погубить его дочь. Должно быть, он очень узок, и мы перейдем его разве что по трое в ряд, но все же окажемся на другом берегу.
Сказав так, Сольпуга широкими шагами принялся измерять пляж, высматривая что-то среди гальки и песка. Рядом на большом камне сидел южанский начальник — чернокожий великан с гладко выбритой головой. Некоторое время он с любопытством наблюдал за Сольпугой и его странным занятием, скалил белые зубы и почесывал подбородок.
— Зачем здесь ходить? Что видеть? — спросил он наконец на ломаном аттару. Зверь тукку-хурва у его ног поднял голову, издав нервный смешок.
— Я следы ищу, — ответил Сольпуга и снова уставился в темный ил.
— Моя помогать! — сказал южанский начальник. — Дай моя помогать — этот зверь чуять. Хорошо-хорошо!
И он пнул задремавшего было тукку-хурва. Зверь лязгнул зубами, вскочил на лапы и припал мордой к земле.
— Нюхать-чуять, — пояснил чернокожий.
Скоро зверь нашел след — оплывший отпечаток козьего копыта. Сольпуга кивнул южанину, и они, скинув одежду, вместе вошли в реку. Вода не достала им и до чресл, и, хоть течение было сильным, перебрались они благополучно. Земля на другом берегу была такой же утоптанной и ровной, и на ней нашлось еще множество следов. Хорошо осмотревшись, саркан и южанин вернулись в лагерь тем же путем и разыскали посыльного.
— Слушай меня, вот что ты расскажешь Сануке и другим полководцам, — произнес Сольпуга, произнося каждое слово как можно яснее. — Я нашел место, где можно перейти реку. Это брод, он очень узок, и мы сможем перевести на другой берег только три лоха — один наш и два аттарских. Зато, выйдя из воды, они окажутся под защитой скал. Нам придется взять с собой некоторое количество стрелков, они пригодятся, это наверное. Слушай еще: пусть на закате аттары сделают вид, будто готовятся к переправе на большом броду. Увегу стянут туда свои войска, и мы, воспользовавшись темнотой, сможем перейти на их берег. Когда случится рассвет, мы, словно Южный ветер, налетим на Увегу с левого плеча и учиним в их рядах большое смятение. Царь Руса между тем перейдет большой брод и ударит врага в грудь.
Посыльный запомнил каждое слово в точности и передал его начальникам. Санука, услышав про новую выдумку Сольпуги, громко загоготал, а стратеги только покачали головами. Сольпуга, однако, не уступал, а все говорил только, что один сарканский лох, выстроившись в малую фалангу и при некоторой помощи аттаров, обратит в бегство множество врагов. С этим сарканские начальники согласились. Стратеги Русы еще долго спорили между собой, и наконец каждый согласился выделить пять редумов и пять бирумов.
Под покровом темноты Сыновья Зверя переправились через реку и встали там лагерем. Скоро к ним присоединились две сотни аттаров и еще сотня южан с некоторым числом тукку-хурва. Животные не хотели идти в воду, но чернокожие великаны похватали их за лапы и, закинув себе на плечи, переносили так — словно овец.
Санука выстроил узкую фалангу шириной в пять человек. По левую руку от него, со стороны берега, встали аттарские редумы, — со спины их прикрывали застрельщики. Справа, со стороны холмов, темной грудой собрались южане — одетые в звериные шкуры, в тусклых рассветных сумерках они были неотличимы от своих страшных питомцев. Сам Сольпуга был спокоен, но за правым своим плечом он чувствовал тревожное дыхание Илина. Младший Брат знал — утром случится много дурного. Сольпуга сказал ему несколько слов ободрения, напомнил о родных берегах и природной чести. Илин тут же подтянулся: его глаза посветлели, а плечи расправились. «Только бы он сделал свое дело», — с неудовольствием подумал Старший Брат.
Первые лучи солнца освещают холмы, и с большой переправы раздается долгий рев — царь Руса трубит наступление. Сыновья Зверя быстрым шагом выдвигаются вперед. Справа раздается боевой клич чернокожих воинов, его сразу же заглушает хохот тукку-хурва. Впереди видны огни лагеря. В большой суете увегу сбиваются в неровный строй, выставляя вперед щиты и копья. Они уже близко, они боятся, толкают друг друга, стараясь отступить в привычную людскую тесноту. В нетерпении сарканы бьют копьями о щиты, и южане, разразившись ревом, переходят на бег. В руках у них метательные «молнии» из дерева и кости — очень хитрое оружие: даже если редум успеет поднять щит к глазам, «молния» отскочит в сторону и сразит его товарища.
Дикари обрушиваются на строй увегу, их тукку-хурва опрокидывают вражеских воинов, терзают животы и разрывают глотки. Следом шагают сарканы. Враг уже близко, противники пятятся в страхе перед мореходами, но задние ряды по-прежнему давят ни них, понукая двигаться вперед. Сольпуга находит себе врага, делает выпад, стараясь поразить его в горло. Враг-увегу поднимает щит и произносит несколько бранных слов на своем наречии. Сольпуга бьет влево, как будто промахиваясь. Бронзовый крюк едва ощутимо задевает плетеный щит шукарца, но Старший Брат тут же с силой тянет древко на себя, отводя щит врага. Копье Илина вонзается чуть повыше кожаного панциря, увегу стонет, его щит падает на землю.
Слева наступает другой враг — он умело отражает копье Сольпуги, вынуждая его отпустить древко. Старший Брат тут же пускает в ход Драконий зуб — бронзовый клинок входит под ребро, тяжело, с трудом рассекая крепкую плоть. Увегу визжит от боли и страха, он подается назад, но треугольное лезвие не позволяет ему вырваться. Сольпуга давит на клинок, смещает влево…
Челюсти-клешни смыкаются на туловище скорпиона, рассекают панцирь. Гнусное существо с десятью ногами потрошит свою жертву без страсти или злобы…
Теперь уже Драконий зуб режет легко и привычно. Сольпуга исполняет свой природный труд, свою животную работу. За плечом он все так же слышит дыхание Илина — Младший Брат смотрит не на врага, но на самого Сольпугу. Смотрит с тревогой и неприязнью, однако копья не опускает. Старший Брат пихает его локтем и тянет меч на себя. Враг тут же падает на землю в собственную нечистоту.
Увегу отступают под дружным натиском сарканов и южан. Чернокожие наемники выхватывают из костров горящие головни, поджигают палатки и подвозы с провиантом. Со стороны переправы слышится перебой бубнов и барабанов — это царь Руса гонит вперед своих воинов в надежде захватить вражескую ставку. Сольпуга шагает прямо, ломая щиты и рассекая панцири, не глядя по сторонам, но только перед собой. Аттары уже разбили и обратили в бегство два вражеских отряда, южане устроили пожар и разогнали скотину. Кругом все громыхает, воет и визжит. Сарканы прибавляют шагу. Кажется, они могут продолжать свое движение вечно — ломая и подминая под себя любую встретившуюся жизнь, но… Вот с большого брода доносится новый звук — трижды рыкает царский рог, его подхватывают дружным тявканьем рожки воеводцев.
— Отступают! Отступают! — кричат увегу. — Они отходят! Лугаль Амута победил!
Сольпуга велит своим людям поднять щиты. Увегу уже воспряли духом, даже те, кто обратился в бегство, остановились и повернулись к сарканам грудью. Все ясно — взять брод приступом не удалось.
— Проклятье! — ревет Санука. — Назад! Идем назад!
Редумы поднимают щиты и, не ломая порядка, шаг за шагом отступают. На них сыплются стрелы и дротики — увегу перешли в наступление.
Скоро появляется человек из числа южан. Он тяжело ранен и близок к смерти. Он сбивчиво объясняет сарканам, что малый брод отрезан, а многие из его людей убиты. Сыновья Зверя впервые за время похода впадают в беспокойство — они теперь зажаты между рекой и вражеским войском. Наконец Санука велит сомкнуть ряды и стоять так до смерти, но Сольпуга кричит, что можно отступить к холмам, — построившись в прямой лох, они смогут дойти до узкой седловины, где, кажется, нет врагов. Санука медлит, но все же отдает новый приказ. Они отходят к холмам плотным строем — за их спинами толпятся разбитые аттары и насмерть перепуганные южане.
«Есть ли дух, гений или дракон…» — мечется мысль в голове у Сольпуги.
Сарканы отступают, волочась по горящей земле. Среди них нет убитых или сильно раненных, но все же они отступают — чтобы сохранить свои жизни для будущего дела. И, даже отступая, разят они своих врагов, и те остаются лежать неподвижно на черной земле.
Вот и седловина — сарканы идут дальше, заманивая врагов в тесноту, где с ними легче будет расправиться. Но увегу не глупы — они смиряют напор, подаются назад. Лишь редкие снаряды застрельщиков долетают до Сыновей Зверя, но и они, истратив на полет свою смертоносную силу, падают у ног сарканских редумов. «Идем! Идем!» — кричит, надрываясь, Санука. Сольпуга ступает назад со всеми, отбивая ритм шагов — бьет копьем о щит. Солнце поднимается над холмами — медленно, лениво. С крутых склонов сыплются увегу — негодные, глупые, бросаются они на копья сарканов и тут же погибают. Но взамен им появляются другие — такие же дикие и злобные. Сольпуга закрывает щитом грудь и шагает в ногу со всеми прочими. Шаг за шагом отступает он от битвы в неизвестную пустоту, и тревожная мысль мучит его: «Неужели это новое солнце — последнее в моей жизни?».
Враги отходят, собираются в кучу и в тщете своей издали смотрят на Сыновей Зверя. «Сейчас они биться уже не будут, — понимает Сольпуга. — Но некоторые из них пойдут за нами следом». И, успокоенный простотой своей мысли, Сольпуга наконец опускает щит. Рядом едва дышит измученный Илин — его чуть задели камнем, раскровив левое плечо.
«Ну вот и побывал ты в большом бою, — говорит Сольпуга. — Теперь ты чувствуешь настоящую жизнь».
Илин все еще пучит глаза и смотрит на Старшего Брата — растерянно и зло.
«Идем, — Сольпуга чуть опускает глаза. — Прибавь шаг, пока они не оправились и не пошли за нами».
Илин кивает и закидывает ремень щита на раненое плечо…
Продолжение здесь:
#темное фэнтези #псевдоистория #древний восток