Раэ проснулся среди ночи, как обычно с ним это бывало, словно его толкнули в бок. Он сел на постели, на этой мягкой пуховой трясине, чувствуя, как ломит тело от усталости прошедших дней и бессонных ночей. А ведь сейчас ему было не только возможно, но и надо было бы спать и спать, чтобы выспать все, что на него навалилось за последнее время, и башня принцесс Диодарры была самым подходящим для этого местом во всем Дилинкваре, а ему, наверное, для сна отвели самое подходящее место во всей башне. Это был небольшой, но уютный альков, пол которого накрывала обширная перина, на которую было навалено еще несколько – как на севере Семикняжия. То ли немногочисленные слуги в башне принцесс, лезшие из кожи вон, чтобы угодить гостям, расстарались для семикняжца, то ли обычаи погибшего Дилинквара были похожи на обычаи Семикняжия. В последнее верилось: альков явно был предназначен для многослойной постели, а ткань перин и тюфяков была старинной, шелковой, по краю вился сложный узор из бледно-золотистого шитья, довольно своеобразный, уж точно не в стиле Ваграмона.
Сам альков глухим не был – в стене было окно из невероятно толстого стекла – толщиной в стену, Раэ еще перед сном не мог на него наглядеться: стекла цельного, прозрачного, за которым к его удивлению просматривался мрачный, испорченный бушующей непогодой пейзаж с бегущими по небу взлохмаченными тучами – да-да, оказалось, что башня принцесс, находившаяся на острове посреди подземного озера поднималась своим граненым шпилем, прорезала толщу земли над собой и частично выходила на землю, правда в таком месте, где к ней было не подступиться. Перед Раэ через то стекло открывалась заросшая махровым угрюмым ельником горная гряда, на которую еще простому смертному попробуй заберись. Окно должны были закрывать занавески – Раэ видел крючки на углах, но не закрывали – и вовсе не по недосмотру слуг, уж эти что могли, то и предусмотрели – даже медную грелку под перину, потому, что в башне было несколько прохладно, и даже немного меда и настоящие цветы для альвов на небольшом столике у алькова и воду, настоянную на розовых лепестках. Да уж, судя по тому, как малыши оживились и стали выбирать нектар из цветов, низшие колдуны, смотревшие за башней, про альвов знали достаточно, а вот о простецах не знали самого простого: луна, вырвавшаяся на миг из-под растрепанных туч, могла нарушить сон Раэ. Может, она виной и была в тот час ночи, когда его сон становится слишком чутким?
Раэ отвел глаза от бушевавшей за окном стихии, подивился, насколько же все-таки толстое это стекло, что он ничего сквозь него не слышит, как сквозь стену, позавидовал альвам и одновременно порадовался за них: все они мирно посапывали, сбившись в один сплошной клубочек на столике, где наелись цветочным нектаром, напились воды, и теперь хоть могли отдохнуть от переживаний этого дня. А вот Раэ пришлось искать, как репей на простыне, ту мысль, которая мешала ему спать. Беспокоящих мыслей у него было много, поводов сходить с ума предостаточно, но он уж себя знал – его донимает и будит вот-вот назревшая догадка. Уж так с ним частенько и бывало: додумается до чего-то во сне и от удивления сам и проснется, а потом несколько минут вспоминает, до чего ж он до такого во сне додумался.
Ему пришлось мысленно снова вернуться в лодку на озере, когда их маленькое общество подплывало к острову с башней. Снова вернуться к тому мигу, когда он отвлекся от повествования о спящей ведьме и купце. Узнал такое, что, может, лучше бы и не знал. Проклятье Черного Зимовника! Вот оно что! Еще с детства он убедился, что не у всех охотников есть то самое тянущее чувство под грудиной, которое предупреждало о близости магии. И не поймешь, кому лучше – тому, кто ее не чувствует, или тому, кто ее может загодя почуять. У Юматры, например, это чувство было развито даже больше, чем у Раэ, настолько, что он мог даже с порога казармы сказать, где лежит клык тролля или шип кайдзю. Раэ такие мелочи не чувствовал. Ранвард вообще не понимал, как это может щемить в груди при виде заговоренных предметов или ведьм в клетках в крыле ведьмобойц. Что это за чувство такое странное? Не сочиняют ли некоторые, что оно существует? Вон, младшой Акса попытался попритворяться, что у него тянет под грудиной, но Виррата быстро его вывел на чистую воду и потребовал не валять дурака. Как потом выяснилось, те охотники, которые умели чуять магию на расстоянии, могли только обругать свой дар, когда их в походах ставили в часовые в ночь или в туман, так что лучше и в самом деле не притворяться, что у тебя есть этот дар. Но чтоб он еще так доставался!
-Многовато я что-то знаю ребят с таким даром, - сказал тогда Раэ в лодке, - это что же получается – все они прошли в утробах матерей через покушение на их жизни? Да кому они тогда все могли мешать? Не все-то они у кого-то там наследство своим рождением отбирали! Иным и наследовать-то нечего!
-Узнаю воспитание Цитадели, - усмехнулся тогда Согди, – ни слова детям, что к чему в этом мире…
Мурчин рассмеялась и, совершенно не смущаясь присутствия слуг и Согди Барта, объяснила:
-Дурачок. Да сами матери приходят к ведьмам, чтобы сорвать нежелательную беременность! В половине случаев это удается. Правда, в половине случаев сорвать беременность не получается, и заказчицы из-за этого норовят уклониться от платы. Вот почему ведьмы не очень-то охотно прибегают к таким неверным способам. И совсем бы от них отказались. Отвары лучше. Но с другой стороны проклятье недоказуемо, а со склянкой с отваром могут и поймать. А за это в вашем варварском Семикняжии ведьм жгут даже не удавив перед этим! Да и матерей за попытку умерщвления младенца в утробе тоже вешают. Вот и приходится полагаться на такое ненадежное проклятье.
-И плодить ведьмобойц, - усмехнулся тогда Согди, - а у тебя как с грудиной? Тянет?
-Да, у этого тянет да еще как, - ответила Мурчин за Раэ, - но это неудивительно. Он же подкидыш, а значит - нежеланный ребенок.
Раэ тогда пришлось смолчать. И не только потому, что они уже подплывали к острову, но и потому, что предположения ведьмы уводили ее далеко от правды о его имени. Уж он-то про себя знал достаточно, чтобы понять, что к чему. Семейное предание гласило, что беременной Ар Олмар, когда у нее еще и большого живота не было, стало как-то раз так плохо, что за нее все домочадцы перепугались, уложили в постель, послали за врачом и распрощались с младенцем в ее утробе: началось серьезное кровотечение. Ар Олмар горячо, неистово молилась, что если младенец уцелеет, то она либо отправит его в Цитадель, если это будет мальчик, либо в монастырь, если это будет девочка. Уж Раэ-то про себя знал, что он дитя желанное да еще обетное. Пусть другие гадали, с чего это Ар Олмар отдала своего единственного мальчика в охотники, а уж Раэ-то знал, почему: он выполнял обещание матери.
А вот теперь он узнал больше.
Еще тогда все диву давались, с чего это у такой здоровой молодой женщины как Ар Олмар ни с того ни с сего что-то случилось с младенцем в животе, внезапно началось, внезапно по молитвам и закончилось. Проклятье Черного Зимовника, значит…
У Раэ не было времени все это переосмыслить, пока их встречала немногочисленная, но дерганая прислуга башни. Пришлось невольно отвлечься. Слуги в башне принцесс была очень услужливы, предупредительны и… очень заметны и навязчивы. До этого Раэ как-то не обращал внимания на такое достоинство слуги, как быть незаметным и все делать легко.
С первых минут слуги устроили целую шумиху и возню, связанную с тем, чтобы помочь важной гостье сойти с лодки на мостки причала, так стремились угодить Мурчин, что та несколько оторопела, хотя, казалось, эту пепельноволосую мымру ничем нельзя было прошибить. Затем устроили шумиху и возню по поводу Согди Барта, и тот не сразу мог сойти на берег, потому, что мажордом дотошно и подобострастно стал уточнять у колдуна, как ему это лучше сделать, не качается ли лодка, не подать ли ему ступеньку, не желает ли он на кого опереться. С тем, чтобы на берег сошел Раэ, было так же создано и старательно преодолено с десяток сложностей.
Раэ думал, что по пути слуги будут молчать. как и положено – как бы не так. Они за спинами Мурчин и Согди расспрашивали двух слуг коменданта Коны Эравайя свистящим надсадным шепотом, всячески подчеркивая, что так говорят из уважения к господам, которые не должны слышать переговоры слуг – что ж там такое произошло в главном замке с бескудами, которых слуги в башне принцесс так боялись, так боялись, что от страха, как узнали от залетных сильфов, чуть сами спать не легли. Но все-таки не легли, потому что они – хорошие слуги и скорее помрут, чем пренебрегут своим долгом!
Мурчин отвели лучшие покои – и как отвели! Как слуги метались, поправляя там при ведьме ширмы – а вдруг ей какие сквозняки мешают, замучили ее расспросами – нравится ли ей цвет ковров, точно ли ее устраивает это вино или ей принести другое, а цветы в вазах не раздражают? Точно не раздражаю?. А то если раздражают – мигом вынесут. А какие ей фрукты принести?
Вскоре Мурчин взбесилась и выгнала всех задолбавших ее слуг, завила, что сама, сама разденется.
Слуги еще некоторое время метались по алькову Раэ, подтыкая ему одеяло, укладывая блюдечки для альвов, охотнику даже пришлось притвориться спящим, чтобы какой-нибудь его взгляд или жест не восприняли как приказ или выражение неудовольствия, которое надо как можно скорее исправить. Притворяясь спящим, он и в самом деле заснул, не помолившись и не обдумав, что с ним произошло за день. Но теперь, под растрепанной луной, в полумраке алькова, он догадался, кто наслал проклятье на его мать, и не очень-то он был рад, что узнал. Что ему делать с такой догадкой здесь, на чужбине, далеко от Авы? Да и как будто больше других забот у него не было!
Продолжение следует. Ведьма и охотник. Ведьмин лес. 151 глава.