Активистка нашей первой группы Лика Успенская взгромоздилась на стул, пытаясь привлечь внимание потока:
- Поздравляю с последним экзаменом! Вернее, с его сдачей! Мы молодцы!
Тридцатая аудитория в этот момент являла собой гигантскую модель броуновского движения. В преддверии лета все торопились завершить незаконченное и обсудить необсуждённое. Кто-то возвращал взятые книги, кто-то тетради с лекциями, обменивались списками литературы на следующий семестр, отыскивали пропавшие учебники, которые требовалось сдать в библиотеку.
— Спасибо, Ликусь, и тебя тоже! — вежливо ответила я ей, усердно перекрикивая присутствующих.
Я намочила тряпку и пошла стирать с доски. На ней виднелись остатки уже полустёртого лозунга: «Товарищи студенты! Сдадим наши посредственные знания на хорошо и отлично!» Заезжено, конечно, но актуально.
— Народ! Слышите? — надрывно продолжала Лика. — Попрошу пока не расходиться! Скоро приедет Эмма и привезёт стипендию за май и летние месяцы!
Стипендия студентам нужна всегда. Броуновское движение на секунду прекратилось, замерло, зато раздалось дружное удовлетворённое гудение, будто роился гигантский пчелиный рой.
— Ну, об этом-то можно было и не напоминать! — радостно откликнулись студентки. — Ждём не дождёмся!
— Отлично! Думаю, она уже совсем скоро будет! — пообещала Лика.
Все пятьдесят человек закивали и вернулись к своим делам и разговорам. Примерно через полчаса Диня Глотченко, один из пяти юношей нашего почти полностью женского потока, давно уже сидевший на подоконнике, с которого было видно трамвайные пути, радостно завопил:
— Идут! Идут! Вон, из трамвая вышли! Несут наши денежки! Эммочка, Леночка, давайте быстрее! — Он удовлетворённо потёр свои сухие и маленькие ладошки и бодро спрыгнул с широченного каменного подоконника.
— И нечего так вопить, — демонстративно скучно, растягивая слоги и поджимая губы, заметил Юра Столяров, звезда всего курса и страшный зануда, — пятью минутами раньше, пятью минутами позже — это в масштабах вечности совершенно непринципиально. Тоже мне радость, можно подумать, что мы тут сумасшедшие деньги получим.
— Если тебе они не нужны, чего ждал? — огрызнулся Диня, которому деньги были кстати: жил он с мамой-пенсионеркой и считал каждую копейку.
— Какой же ты меркантильный и приземлённый, Денис, — процедил Столяров сквозь зубы и отвернулся.
Добродушный Диня пожал плечами: ему было не до Юры, он в мечтах строил планы, как использовать аж «четверную» стипендию.
До третьего этажа староста второй группы Эмма Щукина, чей черед получать стипендию за весь поток выдался сегодня, и наша общая с ней подружка Лена Митрохина, шли так долго, что все уже исстрадались. Давно была образована длинная извилистая очередина. Тех, кто очень торопился, пропустили вперёд, остальные смеха ради выстроились в гигантский кружок и, вспомнив все детские считалочки от «Вышел месяц из тумана» до «Эники беники ели вареники», определили очерёдность получения долгожданной стипендии.
Наконец дверь распахнулась и в кабинет вошла Эмка. Именно вошла, что было ей совершенно несвойственно. Обычно она передвигалась таким способом, какой хотелось назвать очень точно подходящим словом «скачка». Она действительно не ходила, а будто скакала, далеко вперёд выбрасывая длинные, по-мужски неизящные ноги в черных кожаных брюках, предмете её гордости.
Я удивлённо посмотрела на неё, перевела взгляд на Лену и интуитивно поняла, что с девчонками что-то не то. Правда, этого, похоже, никто, кроме меня, не замечал, все оживлённо болтали и смеялись, ожидая, пока Эмма вытащит из рюкзака ведомость, деньги и усядется за стол.
Вместо этого бледная Эмка водрузила на парту свой новёхонький коричневый кожаный рюкзак, недавний подарок родителей, выдохнула и хрипло произнесла в своей обычной манере, коротко и несколько высокомерно цедя фразы:
— Народ, денег не будет.
— Как это не будет? — первым вскинулся Диня Глотченко. — Они что там, совсем с ума посходили, что ли? Как мы все лето без денег, Эм?!
— Деньги были. Мы их получили. Но теперь их нет. Украли в метро.
И Эмка правой рукой подняла свой рюкзак повыше, при этом засунув растопыренные пальцы левой руки в длинный разрез на его боку.
В аудитории повисла гробовая тишина. У всех были свои планы на эти деньги. Эмка стояла напротив своих однокашников, руки её заметно тряслись. Рядом топталась, не глядя ни на кого, совершенно убитая Ленка Митрохина. И я, со сжавшимся от сострадания к ним обеим сердцем, стала пробираться вперёд, чтобы встать рядом. Я пролезла наконец к ним и, готовая сражаться со всеми, кто обидит моих подруг, громко произнесла:
— Эми, не переживай! Ты ни в чем не виновата. Такое с каждым могло случиться.
— Да, действительно, Эмка, Ленка, бывает! — очнулся Диня Глотченко, подошёл и в качестве дружеской поддержки хлопнул старосту по плечу.
Следом за ним подбежала расстроенная Лика Успенская:
— Девчонки! Не убивайтесь! Обидно, конечно. Но перебьёмся как-нибудь.
— Правда! Мы студенты или кто? — зашумели все вокруг. — А студенты запросто проживут без денег!
Я во все глаза смотрела на своих однокурсниц и однокурсников и так любила их в этот момент, как не любила никогда за годы обучения ни до этого дня, ни после.
Смотрела и видела, как якобы пренебрежительно махнула рукой на пропавшие деньги Оля Покусаева, у которой, как я знала, была тяжелейшая финансовая ситуация дома. Но она улыбалась Эмке сквозь слёзы, которые было видно даже через толстенные стёкла очков, и дрожащим, тонким от напряжения голосом повторяла, будто уговаривая саму себя:
— Девочки, это не страшно. Это не смертельно. Пусть это будет самое плохое, что со всеми нами случилось!
— Плюнуть и растереть! — припечатала хохотушка Женя Якимчук. — Проживём как-нибудь.
Эмка почему-то молчала, и я вместо неё жарко благодарила однокурсниц:
— Девочки, вы такие молодцы! Спасибо вам, девчонки! Спасибо огромное! Вы самые лучшие.
Тут из-за спин вперёд протиснулась Света Хворостова, дочь прокурора, умненькая девчонка, приятельствующая с нами, и громко произнесла:
— Ладно, Эмма, я все понимаю. До осени я смогу подождать, а потом верни мне, пожалуйста, мои деньги.
Все замолчали, словно кто-то невидимый взял и выключил звук. Я задохнулась от неожиданного потрясения и уставилась на Свету с таким изумлением, что та недоуменно вздёрнула бровь:
— А что ты так на меня смотришь? Она виновата, что прохлопала наши деньги. Я могла бы потребовать их сейчас, но согласилась подождать почти три месяца. В чем проблема?!
Я судорожно перевела дыхание и, сжав кулачки, быть может, чересчур эмоционально вступилась за подруг.
— Свет, ты что? Ты вообще понимаешь, что говоришь? Да ведь ты могла бы поехать за стипендией в главный корпус сама, но предпочла не перетруждаться. Впрочем, как всегда. Никакой ответственности! А Эмка поехала! Ты думаешь, ей очень нравится таскаться туда-сюда и возить с собой пусть и не очень большие, но все-таки деньги? Ей за это не доплачивают, между прочим! Посмотри, она своего любимого рюкзака лишилась из-за наших стипендий!
— Действительно! Прекращай! — поддержали меня многие ребята.
— Рюкзака она лишилась из-за собственного раздолбайства, — припечатала Света твёрдо и добавила невозмутимо, повернувшись к молчавшей Эмке: — До осени подожду, раз обещала.
— Свет, — пылко начала было снова я, но Эмма придержала за рукав.
— Не нужно, — остановила она меня и поглядела на Свету. — Я все верну, Света.
— И мне тоже верни, — со своего места громко сказал Юра Столяров, чуть насмешливо кривя губы.
— Осенью? — уточнила Эмма.
—Да, — кивнул он. — Так уж и быть, можно осенью.
— Хорошо.
— А мне не надо! — снова вступил Диня, не терпевший жмотов, и оглянулся, ожидая поддержки.
— И мне! И мне тоже! — подключился общий хор. Из пятидесяти человек вернуть деньги потребовали двое...
Остальные какое-то время успокаивали и подбадривали совершенно убитую Эмку как могли. Ушла, молча помахав всем рукой Света, за ней подался Юра, остальные тоже потянулись к дверям.
Все разъехались на долгие летние каникулы, а к осени и вовсе как-то позабыли о неприятном этом случае. Лишь к Свете Хворостовой и Юре Столярову относиться стали с чуть заметной прохладцей. Эмма тихо вернула им деньги. На этом, казалось, все и закончилось.
Годы учёбы промчались с невероятной скоростью. И вот через пять с половиной лет весенним солнечным вечером я и Лена Митрохина ехали откуда-то на метро.
Настроение было возвышенно-вдохновенное, ностальгическое. Мы вспоминали студенческие годы, смеялись и пихали друг друга совсем как зелёные студентки-первокурсницы.
В переходе между двумя станциями играл скрипач, а неподалёку стояли «напёрсточники».
— Смотри, — посмеиваясь, толкнула я подружку в бок, — ещё сохранились! С ума можно сойти! Мне кажется, что им уже лет десять назад верить перестали. Неужели находятся ещё наивные люди, которые с ними связываются? Мы и студентками-то понимали, что с ними дело иметь себе дороже.
— Ну, кто понимал, а кто и не очень, — странно напряжённым голосом не согласилась со мной Ленка.
— Ой, да ладно тебе, Ленусь! Все понимали! Это ж каким таким полным лохом надо быть, чтобы не побояться с ними играть?
— Это надо было быть Щукиной! — не удержавшись, выпалила вдруг Митрохина, и сама замерла, как испуганный суслик.
— Не поняла? — медленно повернулась я к ней, посмотрела изумлённо и оттащила подругу к стенке, подальше от потока пассажиров. — Ты про что это говоришь, Лен?
— Я про ту нехорошую ситуацию со стипендией, — нехотя произнесла подруга.
— Ты хочешь сказать, что Эмке никто рюкзак не резал?!
— Резал, конечно. Она сама и резала, после того как все деньги продула, — с раздражением в голосе выдала мне Лена.
— Ка-а-ак?! — Мои глаза полезли из орбит. — Ленусь, скажи, что это ты так неудачно шутишь!
— Да не шучу я. Устала уже об этом молчать, — вздохнула Ленка.
— Та-а-ак. Рассказывай, — потребовала я немедленно.
— Мы тогда ехали из главного корпуса и здесь, вот в этом же переходе, на «напёрсточников» налетели. Эмка — азартная, решила сыграть. Я её отговаривала, чуть не плакала. Но ты ж её знаешь: все вокруг дураки, одна она умная. У неё, как она рассказала, мама один раз вот так большую сумму выиграла. А Эмка же во всем за мамой повторяет. Вот она и упёрлась: сейчас, мол, мы их разведём на деньги. Ну и развели. Они её. Сначала она свои продула, а потом вошла в раж и в общие полезла. И проиграла до копейки. Как будто не в себе была. А когда очухалась, проревелась, достала брелок свой — у неё там, если помнишь, ножичек складной был маленький, но острый — и рюкзак разрезала. А с меня обещание взяла её не сдавать.
— Так вот почему ты тогда в аудитории помалкивала все время! — в ужасе протянула я. — Девчонки, что же вы наделали... А я-то! А я-то дура полная!
— Ты-то с какой стати дура? — поморщилась Ленка.
— Лен, я же со Светкой с того дня общаться не могла, все думала, какая она мелочная особа и... не друг, в общем... И Столяров наш... А тут такая ситуация... Лен, ты меня сейчас просто убила...
— Ты только Эмке ничего не говори, — опомнилась вдруг Митрохина, — я и сама не знаю, зачем тебе это рассказала, не надо было.
— Не буду я ничего ей говорить, не переживай. — Я с мрачным видом влилась в густой поток куда-то вечно спешащих пассажиров. — А если бы и захотела, то не знала бы, как это сделать. Как о таких вещах можно говорить? После того как я узнала всю правду, наши отношения и с Леной, и с Эммой как-то быстро сошли на нет.
Но давнюю эту историю я, как ни странно, вспоминаю с теплом, а не с отвращением. Потому что перед глазами стоят сорок восемь моих однокурсников, которые отказались от денег. Сорок восемь из пятидесяти — это очень много.