Рассвет поднимался над степью, освещая необъятные пространства, которые никогда не знали человека, по которым бегали только стада сайгаков, зайцев, гнездились птицы, не боявшихся того, что их кто-то потревожит, кроме ищущей пропитания лисы. Кружева паутины, растянутые между сухими высокими стеблями прошлогодних трав, были увешаны бисером утренней росы. Она сверкала в лучах восходящего солнца, переливаясь всеми цветами радуги. Хозяева этих кружев еще не выходили из своих ночных убежищ, дожидаясь, пока сверкающие капли исчезнут под теплом светила и в сетях запутаются неосторожные представители летающих, ползающих насекомых.
Картину бесконечной степи неожиданно изменяли стоящие вагончики, трактора, на протянутых между вагончиками веревках сушилась одежда. Любопытные суслики поднимались на задние лапы, чтобы понять, откуда слышатся звуки, которых в этих краях не было испокон веков.
Петр проснулся от холода. Он сел на топчан, поежился. На соседнем топчане храпел Мишка, тракторист с Украины, на другом, свернувшись в клубок, сопел молодой парнишка, приехавший с Кубани. Он работал прицепщиком, мечтал стать трактористом.
Петр вышел на улицу. Его охватил утренний холод, но уже можно было предположить, что день будет жарким. Петра это очень удивляло: очень холодные ночи сменялись знойными днями, и после жары снова были холодные ночи. На Кубани жаркий день плавно переходил в теплый вечер, и только к утру становилось прохладно, но даже эта прохлада была мягкой.
В вагончике, где была столовая, уже горел свет, на печке, построенной рядом под легким навесом, уже кипел большой котел, вокруг которого хлопотала повариха Нюра – женщина неопределенного возраста, но вполне определенных размеров.
Петр закурил, присев на ступеньки вагончика. Попытался представить, что сейчас делает Зоя, как спит Колька. Он уже три месяца здесь, на целине, в оренбургских степях. Приехали они сюда в марте, пятьдесят человек, разместившихся в вагончиках, которые прибыли вместе с ними.
Петр вспомнил, как они подъезжали к назначенному месту в кузовах грузовиков. Выгрузили их посреди степи, о том, что тут были люди, говорили колышки, вбитые в землю. Из первой машины вышел человек, сказал:
- Ну, ребята, вот тут и будем начинать.
Из толпы кто-то присвистнул:
- Да-а, а жить-то где будем?
Ему ответили сразу несколько:
- А норы сейчас выроем, как кроты, там и жить будем.
- Конечно, шалаши не из чего строить! Леса не наблюдается.
- Какой лес? Хоть бы посадочка какая-нибудь!
- Землянку и ту чем-то покрывать надо!
Приехавший с ними послушал их и сказал:
- Ну, в землю зарываться не будем, вот скоро вагончики придут, будете жить, как люди, почти в помещениях. А к зиме подвезут стройматериалы, построим дома, настоящие!
- А летом, значит, загорать будем!
- Ну, летом мы и в своих краях всегда в полях загорали! Так что не в диковину нам это.
Скоро действительно притащили вагончики. Гусеничные трактора тащили по одному, а то и по два вагончика на полозьях. Их установили в круг, потом между ними из кирпичей, привезенных вместе с вагончиками, соорудили печку, выгрузили полную тележку дров, поставили цистерну с водой. Сразу нашлись те, кто стал рубить дрова, заигрывая с поварихой, дородной женщиной, возраст которой никто не мог угадать.
- Нюра, а сколько тебе лет? – спрашивал морячок, приехавший сразу после службы и не снявший еще тельняшки и форменки.
- А зачем тебе? В кавалеры ты мне не годишься – молодой очень!
- А в мамки?
- А в мамки я тебе не гожусь – молодая для этого!
К вечеру над степью разнеслись запахи еды. Голодные носы мужчин, которые провели полдня в поле, размечая размеры полей и проводя первые борозды, учуяли эти запахи издалека.
Вымыв руки, умывшись из развешанных рукомойников, все поспешили за быстро сооруженный длинный стол под навесом, накрытым камышом. Нюра щедро наливала в алюминиевые миски горячий перловый суп, а потом туда же накладывала пшенку с тушенкой. Мужики ели с аппетитом, кто-то расхваливал еду, кто-то ворчал:
- Дома я суп со шрапнелью и в самые голодные годы не ел. Борща бы, да с чесночком!
- Ты еще скажи – стопарик перед ним!
После ужина кто-то сразу завалился спать, молодежь отошла в степь, собрали сухой бурьян, которого везде было предостаточно, разожгли костер. Морячок достал гитару, начали петь. Когда стало совсем темно, разошлись по вагончикам.
Уже неделю каждый день трактористы выезжали в поле. Поначалу было непонятно, где же кончается оно – кругом была бесконечная степь. Но скоро все стало на свои места: размеры полей были обозначены вешками, а потом конец поля обозначался бороздой. Петр с удовольствием сел за рычаги трактора, привычно повел машину. Правда, сразу почувствовал, что земля тут не такая легкая, как дома. Да оно и понятно: никогда не ходил плуг по этим краям. Приезжали проверяющие, измеряли глубину борозды, что-то говорили, о чем-то спорили, уезжали, а они все пахали.
По ночам он вспоминал Зою, представлял, как она купает Колю, укладывает его, сама ложится в кровать... Иногда его охватывало подозрение: одна ли она ложится? Такая красивая, молодая... Он отгонял эти мысли, но они все равно лезли в голову.
Скоро стали завозить зерно для посевной. Мужики стали спрашивать у шоферов, привозивших зерно, далеко ли ближайшее поселение, можно ли там разжиться чем-нибудь покрепче, чем чай, завариваемый Нюрой.
- А может, там и девки есть или вдовушки молодые?
Шоферы тоже были командированными, поэтому это уже узнали. Они сообщили, что в тридцати километрах от их лагеря есть совхоз.
- И все там есть, мужики! Совхоз большой, гостеприимный. Я имею в виду женское население, - рассказывал мужичок лет сорока. – Далековато, конечно, от вас, но если договоримся, то я могу привезти-отвезти.
В первый же выходной, который был объявлен в середине апреля, с десяток целинников отправились в совхоз. За ними приехал тот самый шофер, он назначил цену, мужики скинулись и поехали «в гости». Тракторист, с которым Петр сошелся как с земляком, звал и его, но Пётр отказался – ему было как-то не по себе: мужики откровенно рассуждали о цели своей поездки, не стесняясь в выражениях.
- Зря ты, Петро! Думаешь, поверит тебе твоя благоверная, что ты тут ни с кем и никогда? Да и она там тоже... Красивая, говоришь? Значит, кто-то и пристанет, а женщины, они народ какой? Они ж любят ушами, знаешь? Сегодня по ушам ездят, какая она красивая, единственная, завтра, а послезавтра она и сдалась.
Петр вспыхнул:
- Моя не такая!
- А она что, в глухой деревне у тебя живет, где мужиков нету?
- При чем тут это?
- Дурак ты, Петя! Ну, не хочешь – не надо! Нам больше достанется!
Они уехали, а Пётр долго ходил вокруг вагончика, курил, переваривая слова земляка.