Лиза ласково проводила пышной, мягкой губкой по сутулой худой спине дочери, с ужасом глядя на выпирающие позвонки и угловатые ребра - тело у Серафимы было совсем старушечьим, слабым, неловким и бессильным. Вода, перемешанная с ароматной пеной лилась струями, и было такое чувство, что она смывает с бледной кожи что-то страшное, тяжелое, и оно растекается по ванной серой свинцовой лужей, а потом его уходит в слив с неприятным звуком провала. Серафима стояла, нежась под ласковыми руками матери, послушно поворачиваясь, куда она скажет, а уже потом, закутанная в пушистый теплый халат, молча пила теплое молоко с медом, как в детстве, при простуде.
- Все бы отдала, мам, чтобы начать жизнь заново. Не было у меня ее, Марфа, чертова ведьма, забрала мою жизнь вместе со мной. Все отняла - и молодость, и здоровье и счастье. Дите единственное и то забрала. Ненавижу!
Она сказала это с такой страстью и с такой болью, что тонкая, почти пергаментная кожа вокруг худого впалого рта натянулась, губы дрогнули, обнажив зубы, и на долю секунды на месте потерянной немолодой женщины появилась химера, жутковатая, меняющая обличье, теряющаяся в темнеющем воздухе комнаты, как будто растворяющаяся в нем. Лиза вздрогнула от ужаса, никогда, даже в самом страшном сне ей не могло присниться, что она так испугается собственную дочь, а сейчас испугалась. Ее, кровиночку, дочь от любимого, от единственного во всем мире - испугалась. Серафима внимательно всмотрелась в мать, улыбнулась
- Не бойся меня, мам. Я больше не опасна. Я, как змея, у которой вытащили жало, а потом растоптали. Меня теперь можно только жалеть.
Сима устало опустила веки, и Лиза поняла, что она почти спит.
- Пошли, девочка. Тебе отдохнуть надо, завтра у нас суматошный день, все к нам собираются, яблоку некуда будет упасть. Рождество ведь… Помнишь хоть? Муж не захотел с тобой поехать?
Серафима разом проснулась, в глазах метнулся страх вперемежку с ненавистью, и эта смесь ядом плеснула на ее тонкие губы, заставив их напрячься в странной улыбке
- Муж? На Рождество? Мама, Даниил - дьявол! Не в прямом, конечно, понимании, у них своя градация, но человек он страшный. Если бы не Марфа, он не выпустил бы меня живой. Марфа спасла… А ты говоришь на Рождество…
Лиза подошла к дочери, присела рядом, чуть пригладила ее взлохматившееся после мытья волосы
- Марфа… Как же, Сима? Это же девочка наша… Неужели ее нельзя спасти?
- Нет больше нашей девочки, а вот Марфа снова жива. Там уже, мам, скит снова становится другим. Тем, что был до меня. Мне больно говорить об этом. Но дочь мне не вернуть. Нет ее, моей девочки.
Сима даже не чувствовала слез, которые текли по ее щекам. не вытирала их, просто молча смотрела на мать, как будто чего-то ждала. А Лиза не знала что сказать. Не было у нее таких слов, чтобы успокоить Серафиму.
…
Веселая толпа ворвалась в дом, как будто с порывом снежного ветра - сегодня пурга, невесть откуда взявшаяся в их теплом мире вдруг занесла еще слегка зеленеющие тропинки, сделала седыми еще яркие головки роз, и превратила грустную, засыпающую осень в яркую веселую зиму - закружила Лизу, затеребив с радостными криками, зацеловала разом. Наконец, успокоившись, девочки расселись по кругу, кивнули серьезному, по-деловому нахохлившемуся Емельяну, и тот, пыхтя, подтащил из коридора здоровенную сумку, разваливающуюся от свертков и коробок. Мариша, круглый колобок с торчащими в разные стороны косицами, тоже, как папа пыхтя, подкатилась к сумке, толстыми пальчиками уцепилась в замочек молнии, и ловко расстегнула сумку, окончательно вывалив ее содержимое.
- Подалки! Подалки! Мы всем привезли подалки! Прабаба Лизочка, тебе самый большой подалок.
Мариша картавила, ей никак не могли исправить речь, но от этого она казалась еще милее - настоящая игрушка, полненькая, большеглазая, веселая. Верушка не выдержала, уселась рядом с дочкой на колени, вытащила красивый большой пакет, протянула Лизе
- Посмотри, баб. Тебе должно понравиться!
Лиза развернула хрустящий пакет, затаив дыхание вытащила нежную, тончайшую шерстяную ткань, и на секунду потеряла дар речи. В руках у нее переливалась точно такая же шаль, которую она увидела тогда на Майме, в их первую встречу. Ярко-васильковая снизу, а выше, как будто впитавшая в себя краски полярного сияния, она невесомо легла на ее ладони, разом их согрев.
- Накинь, мам! Ей понравилось бы…
В дверях, облокотившись на косяк стояла Алиса и смотрела на мать… А рядом с ней - Серафима, покачиваясь, как будто боялась упасть, то ли от слабости, то ли от неуверенности. Лиза накинула шаль на свои рыжие волосы - девчонки даже открыли рты от восторга, а сгрудившиеся при входе мужики одобрительно закивали. Но Лиза смотрела не на них. Там, за заснеженным стеклом стояла Майма. И в ее глазах была такая любовь и такая радость, что у Лизы защипало в глазах.
…
Стол ломился, яркий свет повсюду зажженных свечей переливался в тонких стенках хрустальных бокалов с шампанским, а отсвет от них теплыми штрихами ложился на белоснежное кружево скатертей и салфеток. Лиза сидела во главе стола рядом с, почему-то смущающимся Сергеем, и смотрела на любимые лица. Алиса с Серафимой сейчас выглядели почти ровесницами - Сима каким-то чудом вдруг выровнялась, похорошела за эти сутки, как будто с нее сняли черную пелену. Вот только в глазах у нее стыла пропасть, тоскливая и бесконечная. Старшие… Ее большие, умные, сильные девочки! Лизе теперь было совсем не страшно, ей теперь есть на кого положиться, семья под надежным крылом. Симе надо лишь немного времени, она выправится, снова станет собой, любовь и покой сделают свое дело. Рядом родные… А кровь - не водица. Нет ничего сильнее этой родной крови. Только это держит нас на земле.
…
… Сергей спал, свернувшись клубком и даже не храпел. Лиза на цыпочках подошла к зеркалу, над которым чуть мерцал слабый светильник, поправила свои рыжие кудряшки, накинула на голову шаль. И ей вдруг показалось, что васильковый свет от невесомой ткани, коснувшись ее усталого лица стер с него морщины и серые тени, расправил дряблую кожу, и оно засияло, став снова молодым и прекрасным. Немного заломило в груди, но Лиза не обращала внимания на эту боль. Она увидела легкое светлое зарево за окном, в котором мелькали легкие тени, закуталась поплотнее в шаль и выскользнула из дома. Снег прекратился, он лег белоснежно и пушисто, закрыв все, что можно было закрыть, и Лизе показалось, что она снова в скиту. Вот там - узкая дорожка к ее домику, светятся окна, топится печь, пахнет пирогами. И по дорожке, не оставляя следов на снегу идет мужчина.
У Лизы разом пропала боль в груди, сердце забилось радостно, немного тревожно и сладко - она узнала его.
- Солнышко мое рыжее, лисонька. Видишь, теперь нам снова можно быть вместе… Ты готова?
Лиза приподнялась на цыпочки, прижалась к широкой и теплой груди Никодима, вздохнула счастливо
- Ты еще спрашиваешь…
Никодим обнял Лизу за плечи и они исчезли в сиянии зимней ночи.