Это, на самом деле, большая проблема.
И нет, не для науки. Лингвистам, конечно, тоже иногда бывает непросто понять, кто у кого перенял то или иное слово, но они тогда так и говорят "мы точно не знаем, возможно, было вот так, либо вот так. Принимать одну окончательную версию не будем". К сожалению, людям нужны определенные и окончательные ответы, поэтому они такое не приемлют.
И по-настоящему серьезной бедой это оказывается для умов тех, кто любит искать в этимологии подтверждение для собственных теорий (чаще всего это теория "все языки пошли от русского", но бывают и другие, например "все языки пошли от санскрита" или локальное "ну не могли мы это слово заимствовать!!"), и они-то, в отличие от ученых, никогда в своих убеждениях сомневаются. И безапелляционность мнений, за которыми нет доказательств кроме собственного мнения и гордыни, конечно, заставляют меркнуть сухие факты лингвистов.
Например, с завидной регулярностью любителями сенсаций множится на просторах интернета история про то, что слово "впопыхах" происходит от названия предмета интимного гардероба, вроде трусов или подштанников, и если нужно было куда-то срочно бежать, выскакивали прямо в них, "в попыхах". Это звучит весело!
А как на самом деле? Попыхи - это не трусы. Не было таких трусов, и слова такого не было. "Впопыхах" - это от "запыхаться". Но это уже не весело, это даже скучно.
А запретить верить в байки, увы, нельзя.
Но этимология - наука об истине.
По крайней мере такая у нее самой этимология (ἔτῠμος [étumos] - "настоящий, правдивый, истинный" и λόγος [lógos] - "слово, знание").
Основной наш метод - сравнительно-исторический. Уже из названия видим, что нам нужно сравнивать (то есть знать другие языки) и изучать историю (то есть знать, как на нашем и других языках слова выглядели раньше). Как правило, любители "слушать свою этимологическую интуицию" ни тем, ни другим знанием не обладают.
Сравнивая языки и устанавливая закономерности, мы можем установить, как должен в каком языке себя вести тот или иной корень. И это точная наука. А первое и главное правило следующее: язык - это система. Это означает, что изменения и соответствия в нём будут систематическими, то есть регулярными.
А при определении родственности между словами, мы опираемся в первую очередь на два типа связей - фонетические и смысловые.
Например, звуки [г] и [ж] переходят друг в друга, что мы видим в очевидно близких по смыслу словах "друг" и "дружить". Поэтому мы имеем право искать такое же чередование и в менее очевидных, но всё же имеющих смежный смысл парах слов, допустим, "гарь" и "жар". А вот звуки [п] и [г\ж] друг в друга никогда не переходят, во всяком случае, таких случаев на сегодняшний день не обнаружено. Поэтому слова "пар" и "жар" мы никак не можем назвать однокоренными, несмотря на то, что определенная смысловая смежность у них имеется. Также мы не связываем слова "голый" и "жёлтый", потому что несмотря на возможность чередования [г\ж], смысловой связи не обнаруживается (понятно, что при желании натянуть можно любую сову на любой глобус, но всё же).
И как же мы при этом всём определяем, что своё, а что заимствованное?
Рассмотрим такие заимствованные слова как "лошадь" и "стерлядь". По своей форме они очень похожи на исконно славянские, например, на слово "площадь".
Поэтому мы вспоминаем тезис о том, что язык - это система, и строим схему, в которую выписываем множество подобных слов: "площадь", "синядь", "чернядь", "рухлядь"... Как видите, для точного анализа тут требуется знать и устаревшие, мало употребительные слова.
Далее смотрим на то, как они образованы:
- "площадь" - от "плоский"
- "синядь" - от "синий"
- "чернядь" - от "черный"
- "рухлядь" - от "рухлый" ("сыпучий, подвижный", ещё одно устаревшее слово)
Таким образом мы должны найти прилагательный "лоший" для "лошади" и "стерлий" для "стерляди". Экономя наше время скажу, что их нет ни в словарях русского языка, ни древнерусского, ни церковнославянского.
Переходим к следующему этапу: смотрим, как называются соответствующие объекты в других славянских языках. И не находим подобных слов. Лошадь у всех называется словом "конь" или вроде того, а стерлядь - "кечига", "чига", "малый осетр"...
Приходится перейти к следующему этапу: ищем соответствия в соседних, но не славянских языках. Находим стерлядь на норвежском, шведском, немецком, нидерландском ("sterlett"). Также находим лошадь на чувашском ("лаша"), мерин на татарском ("алаша").
Ну и здесь наступает, наконец, следующий этап: принятие. Либо мы видим, что русские (или восточные славяне, в зависимости от времени заимствования) взяли чужое слово и адаптировали его под свой типичный суффикс, либо мы уязвлены и предпочитаем думать, что русские (или восточные славяне) придумали несколько слов, корней для которых у них не существовало, и подарили их чужакам, да так, что подхватили все или почти все германцы и тюрки, а вот братья-славяне почему-то даже не слыхали о таком.
И так лингвисты делают с каждым словом. Достаточно прозрачно, не правда ли? Поэтому я никак не могу понять, что заставляет людей не верить.
