Необычная история началась много лет тому назад поздней осенью. Когда наступившая стужа окутала маленький поселок в Сибири и бескрайний лес, что стеной окружал его, сохраняя устоявшийся быт селян.
В ту ночь в темной избе Аглаи, расположенной на краю села, вблизи леса, царила тишина, лишь изредка прерываемая посапыванием двоих детей. Сама хозяйка тихо плакала в подушку о муже, что на днях похоронила. Печалилась она и о детях, что уже не почувствуют отцовской любви и заботы. Боязно и страшно стало несчастной женщине в думах о смерти супруга, о своей судьбе, о том, как одной детишек поднимать. В памяти то и дело всплывали рассказы охотников, нашедших остывшее тело Егора в чаще леса. Дикий кабан задрал мужчину, когда он столкнулся с ним один на один в лесу. Страшная и нелепая смерть.
«Как же я без тебя, Егорушка?» —неустанно вопрошала вдова, оплакивая усопшего. Аглае померещились шаги, что раздавались под окнами. Снег скрипел и проваливался под тяжёлыми шагами. Выглянув в окно, никого не приметила. «Неужто муж покойный ходит?» — испугалась женщина, утирая слёзы. И, зная, чем чреваты такие приходы, бросилась с молитвой к иконам в угол зала.
«Жила у них в селе одна вдова, так к ней покойный муж ходил. Та примечала и радовалась, пока он её едва не придушил. Оказалось, сам чёрт то был в облике покойника. Спасла её старая Матрёна, местная колдунья. Ежели бы не она, прибрал бы чёрт душу бабы к себе!» — испуганно вспоминала Аглая былую историю, стоя у иконы.
Шаги под окнами затихли, и вдова уже собралась вернуться на кровать, как услышала едва уловимый писк. Будто слепой котенок звал мамку-кошку. Жалобно и надрывно. Кошек у них дома не водилось, только здоровый матерый кот Васька. Тот, сидя на печи и сверкая зелеными глазами, нервно рычал, ощетинив шерсть, и не сводил глаз с дверей. Аглая замерла, не решаясь выйти во двор. Писк усиливался, требуя к себе внимания. Затем он переродился в детский истошный плач.
Опрометью женщина выскочила на улицу и здесь, на морозе и леденящем ветру обнаружила ребеночка, обернутого в старое тряпье. Ни единой живой души и следов вокруг. Схватив дитя, женщина вернулась в избу.
Развернула и ахнула: мальчик несколько месяцев от роду. Неказистый и грязный, он завопил еще сильней. Аглая, укутывая его в теплые пелёнки, что остались от своих деток, думала, что делать с подкидышем дальше. А пока ничего не оставалось, как напоить дитя молоком и убаюкать.
Следующим днём всё село обсуждало новость о подкидыше.
— Кукушка не мать! Да разве же мать родная бросит дите? — сокрушались бабы, приходящие взглянуть на ребенка.
Одни жалели, другие охали:
— Страшненький какой! Косой, рябой. Ручки, ножки кривые, а пузо огромное наел. Точно в день ушат щей наворачивает. А визжит то как, уши закладывает.
— Надо бы его в район свезти, пущай там разбираются! — предложил староста села.
Сердце намедни потерявшей мужа вдовы рвалось:
— Не отдам! — заплакала она, вцепившись в сверток. — Егорушкой назову в память о муже. Наравне со своими растить и любить буду.
— Да ты, Аглая, ополоумела? Тебе бы кровных на ноги поднять, а ты чужого рябого кукушонка подбираешь? — ахнул староста.
— Много есть, да лишних нет! Все мои! — отрезала Аглая и выгнала односельчан прочь из хаты.
Подкидыша на крыльце своего дома Аглая обнаружила в аккурат на девятый день со смерти супруга. Убитая горем вдова приняла то знаком свыше и принялась растить Егорушку, как родное дитя.
Пролетали дни, недели за неделями, месяц за месяцем. В той суматохе, что царила в избе Аглаи, женщине и оплакивать супруга было некогда. Трое детей! Всех накормить надобно, приласкать и обогреть. А кроме того, заботы по хозяйству да на скотном дворе.
Егорка креп на глазах, а вот кровные - четырехлетний Захар с трёхлетняя Машенька чахли. Вцепилась хворь в ребятишек крепкими лапами. У Егорки аппетит за троих, а её детки, как птенчики, а что склюют, то наружу просится.
Пошла было Аглая со своей бедой к колдунье Матрёне, да та прям с порогу заявила, мол, кукушонок приблудный всему виной:
— Своих бы растила и бед не знала! — прошипела в дверях колдунья.
— И вы туда же! — махнув рукой и не дослушав ведьму, ушла рассерженная Аглая.
— Придёшь ко мне ещё! Да успеть бы, — охая и качая головой, крикнула ей в спину колдунья.
А потом Аглая в районный центр их возила, докторам показывала. И там не помогли.
С каждым днём слабеют и увядают дети. Уж и лето на дворе, а им хуже. Худенькие, бледные, чуть ножки держат. И неизвестно, чем всё закончилось, если бы однажды не открылись у Аглаи глаза.
Тем днем старшим детям снова нездоровилось. Уснули глубокой ночью, а вместе с ними и Аглая. Утомлённая и обессиленная, она погрузилась в тяжелый беспробудный сон. Сквозь туман забвения доносился истошный плач Егорушки, который снова требовал кушать. Однако бессонница и усталость не позволили Аглае тотчас же подняться и отправиться к нему. И вдруг плач стих. Послышался смех и лепет Егорки, затем перешедший в чуждый, хриплый и скрипучий. Аглая открыла глаза. У противоположной стены стояло трюмо с большим зеркалом, в котором женщина в свете лампадки узрела то, отчего едва не закричала.
В отражении Егорушку держала грузная, сутулая, полуобнаженная женщина. Её рост был не менее двух метров. Длинные, растрепанные, с колтунами волосы растекались до самого пола. Чуть прикрывая отвислые груди и большой зад. Мертво бледная кожа, черные с животным огоньком глаза. Весь её облик наполнил душу матери страхом. Аглая хотела броситься на помощь мальчику, но этого не требовалось. Егорка, очутившись в руках омерзительной бабы, чувствовал себя спокойно и улыбался. Более того, они определённо о чем-то говорили, хотя и на чуждом Аглае языке. В следующий миг незваная гостья, словно ощутив взгляд хозяйки, пристально посмотрела в зеркало. Аглая сомкнула веки и затаила дыхание. Оставив ребёнка и шлепая тяжелыми босыми ногами, баба удалилась из избы. Оставив после себя запах трясины и прелой листвы.
Егор крепко засопел, и, стараясь не шуметь, Аглая принялась будить Захара и Машеньку. И каков был её ужас, когда она поняла: дети не просыпаются! Их тела била дрожь, терзал озноб, кожа горела. Прислушиваясь к тяжелому, учащенному дыханию, мать, поочередно укутав дочь и сына, уложила их в телегу и поспешила к колдунье.
