Продолжаем наш проект «Писатели о дорогих сердцу вещах». Валерий Георгиевич Попов, замечательный прозаик, председатель Союза писателей Санкт-Петербурга, поделился необыкновенной историей о старинном сундуке, который до сих пор хранится у него дома.
«Бабушкин сундук»! Это – самая старая вещь в нашем доме. И он не бабушкин – а был всегда. Он окружен тайнами и запретами. В него опасно заглядывать детям – особенно когда взрослых нет дома. Заигравшись, можно захлопнуться в нем и задохнуться. Это страшно. Поэтому, даже когда взрослые дома, лучше и не касаться этой темы: никто не скажет тебе: «А давай!».
Но жить, не нарушая ничего – значит остановиться в своем развитии. Это я сформулировал позже, но почувствовал сразу. Но что делать, если в главном своем желании нельзя признаваться? Но и отказываться – нельзя. Отказаться легче всего, нас в доме шестеро: трое детей, трое взрослых, и постоянно кто-нибудь дома есть. Чтобы сделать что-то невозможное, надо попасть в необычное – с замиранием сердца понимал я. Необычное – страшно, и самое «доступное необычное» для ребенка – это (увы!) болезнь. Болел я часто и страстно, и в каждом наступлении температурного бреда было какое-то сладко-горькое предчувствие. Болеть просто так, не почувствовав открывающихся «тревожных возможностей» – тупо. И в болезни должен быть смысл!
И вот, вернувшись с первой, после долгой болезни, прогулки, закутанный, маленький еще, я вдруг решил, надышавшись сладкого морозного воздуха: «Сделаю сейчас – как только это станет возможно». И утром, оставшись один (дети в школу, родители на работу, бабушка в магазин, а у меня опять поднялась температура), сказал: «Сейчас!». И покинув постель, подошел к сундуку, стоявшему в углу коридора и впервые подробно рассмотрел его с колотящимся сердцем. Кто не переживал таких сладостных, тайных моментов – тот не жил!
Любовался сундуком (косое солнце его озарило) – он из другой эпохи! Бронтозавр среди прочей невзрачной мебели. Обитый синим непроницаемым железом, да еще сверху, крест накрест, железными полосами, образующими ромбы – и на стенках, и крышке. И даже просто раскрыть его нелегко во всех отношениях. Свисает тяжелая железная щеколда с дыркой для кольца – тут защелкивался висячий замок. И я его помню! Насколько же ценное содержание должно быть внутри, всякую дрянь не запрут... Но висячего замка нет!
Я задираю вверх щеколду и тяну крышку. Не открывается! Можно отпустить холодную железку и почувствовать облегчение: ну нет так нет… Дергаю вверх! И вдруг стала расширяться черная щель. Доделывай, раз уж начал, хоть и сам не рад, сердце выпрыгивает! И вот, отпахнутая тяжелая крышка встает к стене вертикально. Передохни… И, передохнув, посмотри. Слой мелкоклетчатой пахучей рогожи прикрывает богатство... Это уже чудо, волнение!
В рогожу было завернуто все, с чем мы приехали из Казани в Ленинград: чемоданы, узлы, буфет. Упаковывали в Казани – сняли чехлы в Питере: представляю, как вещи удивились: «вот так да!». Рогожа долго дразнила сладким запахом из угла кухни: ее не выбрасывали, как память о той жизни, что мы обрубили… Но все же куда-то пропала и рогожа. И вот она, в сундуке! Сладко вдыхаю. И опускаю крышку. Для первого раза хватит, тем более бабушкин ключ скрипит замком.
–Ты чего веселый такой? Бегал, небось? Я тебе! – грозит бабушка. Знала бы она! Но хорошо, что пришла!
Содержимое сундука стоило тех волнений. Набеги были стремительны и опасны. Узнают и запретят! А почему? Видимо, было трудно объяснить происхождение вещей в сундуке: это были не бабушкины вещи, а, как связал я потом, старшего бабушкиного брата, дяди Кади, который, по отрывочным сведениям, был крупным инженером, работал в Кемерово почему-то с уголовниками (?!), а потом вдруг исчез. Исчез даже его портрет на комоде: красивый, седой, в каком-то важном мундире с молоточками в петлицах.
Как к нам заплыли его вещи? Помню их ощущение в руках, обостренное запретностью самого этого момента. Продолговатый ящик, обитый черной кожей, с фигурной золотой застежкой. Откинем – и алая вспышка на лице. В шелковой подкладке разного диаметра углубления, и в них – сияющие гирьки, от довольно крупной, с орех, до самой мелкой, почти невидимой. В крышке шелковая петля, куда засунут пинцет, способный взять любую гирьку за шейку. Я любовался их, словно уходящим вдаль, рядом. Красота!
Все же есть на земле аккуратная, добросовестная работа, тщательная и неторопливая, весомая, как эти маленькие гирьки. Во всяком случае – такая работа, и такие люди точно были. «И твой долг – придерживаться того же», –думал я. Обмана те гирьки не простят! Поэтому их так и «запичужили», как говорила бабушка, то есть запрятали, чтобы не мозолили лишний раз глаза, кому не надо…За честность и точность дядя Кадю, видимо, и убрали. Но гирьки достались мне. Ящичек закрывается, узорная застежка прищелкивается, все ставится по местам, рогожа приглаживается. Это мое. Если кто узнает, мои свидания с другой жизнью оборвутся. А вот ящичек чуть полегче. Нутро – ярко-синее. Это готовальня. Инструменты точности и четкости: циркуль, транспортир, сияющая линейка. Тоже мое. Я теперь отвечаю.
Прошли годы. И что же, ответил? Сделал, что мог. Прошел технический вуз, потом – НИИ. Но ничего, достойного этого сияния, не создал. И – умно, что не запачкал готовальню. Пусть такое останется хотя бы в сундуке.
Символы эти развеялись, остались лишь в голове. В сакральном том сундуке хранилась потом главная валюта безумных лет – пустые бутылки. Помогали выживать. А когда и эта валюта стала недоступной, в сундуке громоздилась картошка, которую батя привозил с селекционной станции. Без сундука бы пропал. Но достойно ли «отплатил»?
Что хранит он сейчас? Не скажу… Нет, скажу. Разную ерунду. И таков итог жизни? А я так старался! И только если удается сделать что-либо стоящее, говорю: это для сундука.
Валерий Попов
Еще больше материалов из рубрики "Память вещей" на нашем сайте памятьбесконечна.рф
