Умеем, можем, практикуем.
В один прекрасный ужасный день в апреле 2017 года я, наконец, осознала, что не могу больше пытаться быть сильной, как мне хотелось раньше. Точнее, что я в принципе больше не могу быть.
Это еще не было осознанным желанием уйти из жизни, но что-то внутри окончательно надломилось.
Все, чего я хотела в течение пары месяцев до того - выйти в свой первый отпуск. Он должен был начаться в марте. Но не случилось. Поскольку специализации по наркологии у меня тогда еще не было, меня отправили на учебу. Ну как отправили? Нужно было с утра ходить на специальные занятия на кафедре психиатрии, а после обеда - на работу. Да, работу никто не отменял. В какой-то момент пришлось работать сразу в двух отделениях (врач соседнего отделения реабилитации то ли заболел, то ли вышел в отпуск, не помню точно).
Неудивительно, что в апреле заболела и я - простудилась. На самом деле это не была какая-то серьезная простуда, в доковидные времена с таким недомоганием продолжали ходить на работу, но я вышла на больничный. На работе я больше не могла.
А потом оказалось, что я не могу и дома.
Что я вообще не могу.
Несуществующая боль
Представьте, что у вас что-то болит. Зуб, голова, поясница - не важно. Что угодно. Под рукой нет таблеток. Нет такого положения, в котором становится легче. Нет ничего, что можно было бы приложить к больному месту. Есть только боль, и она не проходит.
При депрессивном эпизоде средней или тяжелой степени боль такая же. Иногда она в области груди. Не в сердце или легких, а где-то еще. Просто висит облаком в грудной клетке и давит в ребра. Ее нельзя внятно описать или показать, как показывают больную ногу или зуб. Она как будто не существует, но… она есть. Всегда. И это мучительно.
На психиатрическом языке эту депрессивную боль иногда называют «загрудинная тоска». Я и тогда знала об этом, но мне даже не приходило в голову применить к себе какое-нибудь психиатрическое определение. Не из-за страха перед стигмой - я просто не думала об этом.
Снижение критики
В тот момент времени я вообще не особо думала. Ни о текущих делах, ни об их последствиях. Все свободное место в моем психическом пространстве занимали две вещи: несуществующая депрессивная боль и страх.
Когда человеку трудно рассуждать и действовать здраво, врачи говорят о снижении критики. «Критика» на психиатрическом языке означает как раз-таки способность к здравомыслию. Например, при алкогольной зависимости снижение критики может проявляться тем, что человек выпивает на работе или перед важным мероприятием.
А я просто пошла на рабочую конференцию.
В этом нет ничего предосудительного - за исключением случая, когда ты на больничном. Находясь на официальном больничном, человек должен сидеть дома, лечиться и не ходить никуда, кроме поликлиники. Иначе это будет нарушением режима, и, если кто-то это заметит и пожалуется, больничный могут не оплатить.
Но я все равно пошла. И, разумеется, отхватила от начальства. При том, что накануне мне звонила коллега специально для того, чтобы сказать: не ходи. Не знаю, что тогда думали обо мне окружающие, но я явно вела себя странно еще до простуды.
Дереализация
Когда меня выгнали с конференции, я села в автобус и поехала домой.
Страх и депрессивная боль все росли и росли. Это был страх всего: работы, коллег, родственников, друзей, незнакомцев, своей никчемной жизни. И само это состояние тоже внушало страх.
Что же такое происходит со мной?!
Я не могла находиться дома и пошла в магазин. Но и там все это не отпускало. Мне не становилось легче нигде!
В какой-то момент я поняла, что не уверена, где именно нахожусь. Я понимала, что я в магазине, а потом на улице, но… Это были словно какой-то другой магазин и другая улица. Будто их неточные копии. Как во сне. Ненастоящие.
То же самое было и с людьми. Они пугали меня.
В психиатрии такое изменение до неузнаваемости окружающего мира называется «дереализация». Этот симптом бывает при разных состояниях, не только при депрессии.
Напуганная этим ненастоящим миром, я помчалась домой.
Только там было не лучше.
Я начинала паниковать.
На лезвии бритвы
Сейчас, с высоты времени и опыта, я понимаю, насколько опасным было тогда мое состояние.
Именно из такого состояния и совершаются иногда импульсивные суициды (а живу я на пятом этаже). Но мне повезло.
Мне было слишком страшно, чтобы подойти к окну и тем более выйти на лоджию. Ненастоящий, изменившийся мир снаружи очень пугал. Я сидела, сжавшись в комок, на полу в комнате.
И в этот момент…
Честно говоря, я не знаю, что перемкнуло в моей голове. Может быть, зачатки психиатрических знаний сделали свое дело. Или инстинкт самосохранения. Или влияние той силы, которая определяет смысл нашего существования в этом мире. Не знаю.
Но я взяла свой телефон и позвонила в «скорую». Дрожащим голосом перечислила диспетчеру все свои переживания на тот момент. Помню, что у меня спросили, употребляла ли я наркотики. Я ответила, что нет. Потом спросили еще что-то и адрес.
«Скорая» приехала довольно быстро. Это была специальная психиатрическая бригада: врач, санитар и водитель. Врач и санитар зашли ко мне в квартиру. Санитар остался в прихожей, а мы с врачом пошли на кухню. Где ж еще обсуждать съехавшую крышу? Типичный русский кухонный разговор!
Пересказывая врачу всю ту дичь, которая творилась со мной последние месяцы, я вдруг и сама осознала: это ведь похоже на клиническую депрессию.
«Вы правильно поступили, - сказал врач - Вы понимаете, что нужно в больницу?»
Я кивнула, хотя тогда уже мало что понимала.
А потом я собрала вещи и села в «скорую».