Рассвет выгнал Максима Курипко из траншеи. Он выбрался наверх, уставший, голодный и почти незрячий после громкой бессонной ночи. Вчера был дождь, в траншеях стояла мутная вода. Курипко набрал ее во флягу, бросил туда таблетку очистителя и, не дожидаясь, когда она растворится совсем, жадно выпил.
Ночью он отстал от роты. Была страшная суматоха, наступали без команды, без смысла. Когда приходили приказы, было уже непоправимо поздно, уже рвались снаряды и сотни людей становились глиной.
В рытвинах от колес стояла маслянистая вода. Овраг справа от дороги был забит человеческими и конскими трупами, в небе кружились вороны. Вдалеке горел город. Всюду на земле лежали мертвые: свои, враги и даже страшные штурмовики-«западники», «законченные», еще до смерти умершие люди. Вчера они прибыли с западного фронта на десантном корабле, увешанные орденами, гордые и опасные, вчера они бросили в порту своего командира и двинулись вперед, и всю ночь рокотало впереди, в небе и в траншеях было неспокойно, а он, Максим, из простых солдат, сидел под дождем, накинув на себя отпоротую половину плащ-палатки.
Эта половина и сейчас была при нем. Плащ-палаткой с ним поделился сержант Клипин. Свою Максим сдал в хозяйственный обоз, как раз перед тем как загрохотало – в небе и на земле. Теперь брезентовая половинка тяготила его смутным беспокойством. «Увижу Клипина – верну», – решил Курипко.
Солдат шел вдоль дороги. Он, кажется, совсем потерялся, ни одного живого человека вокруг, а все только трупы и взрытая земля. День был жесток к солдату. Он принес холодный северный ветер и тучи воронья. Вороны садились на ветки, прыгали среди неподвижных тел, клевали у них глаза, а главное – гремели в зияющем небе над головой Максима.
И вот Курипко, бывший охотник, остановился, вскинул винтовку и дал залп в небо, по птицам. Одна из ворон упала на землю. Стая рассыпалась со страшным гвалтом. Он выстрелил еще раз, а потом еще и еще. После каждого выстрела на землю падал мертвый враг.
Максим торжествовал молча. Он думал, как правильно и хорошо, что он, –теперь уже не совсем солдат и совсем не человек, – вот так стоит и стреляет по воронью.
Вороны разлетелись прочь. Их черное войско было разбито одной только винтовкой Мосина. Небо прояснилось, не стало хриплого карканья, и солдат отправился дальше. Спустя какое-то время он обнаружил, что дорога, по которой он идет, ведет его не к цели, не к горящему городу, где еще слышались выстрелы, а куда-то в сторону. Но он не замедлил шаг. Внутри у него что-то еще надрывалось вороньим гвалтом, а в ноздрях свербил запах прибитой пыли.
Откуда-то из-за поворота появилась полевая кухня. Она двигалась торопливо и шумно, подпрыгивая на ямах и кочках, испуская клубы ядовитого дыма. Кухня не сбавляла скорость, и не было сомнений, что она промчится мимо.
Тогда Курипко снял с пояса последнюю гранату и вышел на середину дороги, расставив руки в стороны. Кухня громко чихнула и встала. Из нее выскочил уставший шофер – солдат с измученным лицом. Он понял, чего хочет от него Максим, что не ел он, наверное, очень давно, два или три дня. В машине были хлебы, теплые, как нагретые валуны, шершавые и темные. Курипко жевал сосредоточенно, тяжело вздыхая, проглатывая сразу помногу. В эту минуту его занимала только еда, и ничего больше. Рухни сейчас скалы, окружавшие его, он ни за что не прекратил бы есть.
Вот кухня уехала, и Курипко двинулся дальше по дороге, и вскоре он вышел к широкой бухте. Солнце поднялось высоко, и можно было скинуть с себя всю одежду и побежать по пляжу, окунуться в холодный прибой и поплыть прочь от берега. И вот он, который никогда еще не плавал голышом в море, заплыл очень далеко, так что и про берег забыл, а течение подхватило, одолело его, и не мог он ничего сделать, кроме как лечь на спину и совершенно отдаться ему.
И тогда из его тела вдруг ушла судорога, которой он прежде, кажется, и не замечал, или успел каким-то образом к ней привыкнуть. А затем пришло воспоминание – короткое, смутное, как позавчерашний сон, о том, что осталось в траншее, скрытое грязной водой… Максим выбросился на сушу, рыхлый как морская пена, и высох, остался на камнях тонким соляным осадком. Когда же он пришел в себя, вокруг по-прежнему не было ни души. Солнце стояло в зените, вдали полыхал город.
На камнях среди одежды лежал обрывок плащ-палатки.
«Нужно вернуть», – вспомнил Максим.
Он смешно прыгал на камнях, натягивая порты, когда со стороны города появился человек, японец. На нем не было погон, но по форме и выправке Максим узнал в нем офицера. На лбу у него белела марлевая повязка. Максим нагнулся за винтовкой и замер, не сводя глаз с японца: таких убивали, не пропускали мимо. Офицер тоже остановился и смотрел на солдата.
– Иди, – прошептал Максим одними губами, – иди.
Офицер, конечно, ничего не мог услышать, но как-то понял намерение Максима и двинулся дальше. Вид у него был, кажется, такой же потерянный, что и у Курипко. Затем он исчез, и Максим сразу забыл о нем. Он решил идти в город. До того он не вполне понимал, что и зачем делает, но теперь не было в нем прежней непонятной судороги, и он знал точно, что нужно найти своих и отдать Клипину его брезентовую половинку.
Дорога к городу поднималась от самого берега. Среди холмов виднелись просевшие обвалившиеся доты. Холмы, еще утром неприступные, кишевшие злой пчелиной жизнью, теперь были пусты. Только кое-где ходили страшные люди с винтовками – высматривали, не шевелится ли кто среди обломков. По дороге навстречу Курипко двигалась колонна пленных: уголовники вели арестованную жандармерию. Зеки шли гордые, довольные тем, как распорядилась ими судьба. Вчера они напоили водителей и двинулись в город. К утру улицы уже были охвачены пламенем, а земля дрожала от страшного мужицкого разгула.
– Не видели сержанта Клипина?
– Клипина? Не знаем такого.
Вот и город. Воздух в нем сизый, потяжелевший от дыма. «Западники» захватили спиртзавод и выставили по периметру бойцов с винтовками. Всем желающим разливали спирт – во фляги и банки. Возле ворот дымил штурмовик, из самовольных атаманов, – уставший мужик с недавним шрамом на шее.
– Это немец штыком меня, – рассказывал он, поглаживая острый кадык. – Я тогда чуть-чуть не кончился.
Командир штурмовиков, молодой полковник, рассеянно курил рядом, то и дело одергивая китель, касаясь невзначай кожаной портупеи. Лицо его было серым и неподвижным. Вчера он, гордый и грозный хищник, стоял на носу десантного корабля. Он велел штурмовикам остаться в порту и ждать прибытия генералов, но кто-то из этих закопченных, замасленных солдат – может, и тот, что болтал и чесал кадык сейчас, – кто-то из них крикнул ему «Командир, оставайся в порту, остальные – за мной!» И ничего не мог сделать полковник, кроме как нервно вытянуться перед этими головорезами, не сказав ни слова, сжав зубы.
Приехали генералы. Поняли все без вопросов, покачали головами. «Мы так и думали», – сказал один. «Это вина не ваша. У них там свои… “командиры”, – сказал другой. – Все мы понимаем». А полковник стоял перед ними нервно-навытяжку, как будто мученическая поза могла что-то изменить или оправдать его беспомощность.
– Не видели сержанта Клипина? – спросил Максим штурмовиков.
– Нет, не видели, – отвечали «западники» угрюмо. – А ты не стой, сядь что ли, выпей с нами.
– Да не могу. Мне найти надо.
– Ну хоть во флягу набери!
– Во флягу – можно.
На окраине стоял буддийский храм. Во дворе лежал мертвый монах в странной одежде с желтыми кисточками. В храме хозяйничали саперы – день кончался, в воздухе звенели комары. Курипко остановился возле монаха. Неподалеку сидели саперы. Они вели свою беседу, глядя на мертвого человека в диковинных одеждах ровно и бесстрастно, как на что-то простое и ясное, вполне приемлемое в их беспокойных жизнях.
– Форсировали мы реку, – говорил один из них, – ну как мы… я и еще один дурак… Переправили нас на «амфибиях», высадили, дали по железному пруту: идите, мол, пошукайте – нет ли на берегу мин. Я вот сейчас думаю: может, на нас хотели огонь вражеский вызвать? А тогда не думал. Ну вот, иду я, значит, гляжу: домик двухэтажный, ага… Во дворе кони запряженные. Я, дурак, захожу внутрь, смотрю: котелок с кашей, нож с костяной ручкой да фуражка офицерская. На второй этаж отчего-то ходить не стал. Кашу съел, нож прихватил. А потом уже, когда в наступление пошли, туда наши командиры сунулись – нашли на втором этаже трех японцев… Кокнули их, конечно… А представляете, если бы я туда сунулся?
– Не видели сержанта Клипина? – спросил их Максим.
– Клипина? Ну видел я вашего Клипина, – ответил один из саперов. – Он с двумя дурнями дот закрывать пошел. Его из того дота пулеметом и прошило. Только и видно было, как патроны из патронташа на землю сыплются.
– Вот как получается… – Курипко выпросил у сапера папироску, закурил.
– Спирт есть? – поинтересовался кто-то.
– Ну, есть немножко, – Курипко показал флягу.
– Это хорошо. Оставайся тут ночевать, – предложили саперы. – Мы здесь денька на два задержимся.
– Ну хоть и так… – согласился Курипко, думая, как бы ему отыскать своего командира.
Заночевать в храме не получилось: через час всего явился к ним какой-то человек в штатском и велел уходить.
– Местные вам монаха не простят, – говорил он нервно.
– Мы, что ли, попа этого убили? – возмущались саперы. – Когда мы пришли, он уже готовенький лежал.
– Все равно уходите. На сопки уходите, там и переночуете. А здесь нельзя.
Когда поднялись на сопки, сделалось уже темно, к тому же с моря поднялся густой туман. Курипко вдруг оказался один, пробовал кричать, но не докричался, а только сорвал голос.
Тогда он нашел себе укромную впадинку, постелил на землю половину плащ-палатки и задремал. Было темно, сыро и тепло. Курипко задохнулся от этого морского духа и быстро заснул. Последнее, о чем подумал, было то, что сержант Клипин пожадничал: мог бы отдать ему всю плащ-палатку, прежде чем умереть.
Он спал уже крепко, когда чья-то рука больно толкнула его. Максим открыл глаза. Над ним склонился японец, точь-в-точь как тот, которого видел Максим в бухте. Курипко зажмурился и тряхнул головой. Японец не исчез, и это точно был он! Даже повязка, кажется, была на прежнем месте, только чуть-чуть съехала на висок от сырости. На плечах виднелись тени от погон.
Еще стоял густой туман, и лицо японца выступало из серой мглы, как лицо привидения.
Он произнес что-то и махнул рукой. Максим приподнялся, упершись локтем в холодную сырую землю. Все тело болело от холода. Он, наверное, замерз бы насмерть до утра.
Японец снова махнул в сторону, и Курипко наконец увидел неясный огонек вдали – искорку костра. Чей это костер? Друзья или враги греются возле него?
Максим встал и нетвердым шагом двинулся к огню. Японец шагнул в туман и навсегда исчез.
Костер был уже совсем близко. «Наши! По-нашему говорят! – понял Максим и обрадовался: – Да это же из моей роты!»
У огня сидели десять человек, знакомых и незнакомых. Говорили негромко, поминали погибших, среди прочих и Клипина, пили спирт со спиртзавода.
Когда Максим шагнул к костру, все разом замолчали и неподвижно уставились на него. Лица некоторых вытянулись от удивления.
– Курипко! – вдруг раздался голос ротного. – А я тебя в мертвые записал! Сам же видел, как рядом с тобой мина рванула!
– Я живой… – слабо улыбнулся Максим. – Меня землей присыпало, а так живой. Холодно здесь. Пустите к огню.
И вдруг он почувствовал, что прежняя судорога вернулась к нему и теперь, наверное, не оставит его до самой смерти. И подумал отчего-то, что через много-много лет не будет помнить дня, когда он мертвый ходил по земле. Разве что вспомнится ему то, как он плавал в море первый раз в жизни и как в болезненной звенящей тишине шептались волны Охотского моря.
#Вторая мировая; #Великая Отечественная; #Взятие Маоко; #История
Поддержать автора можно следующим образом:
4276021412290608 - СБЕР
2200240792312064 - ВТБ