(«Не всё коту масленица»)
Наверное, многим (если не всем) моим читателям памятны слова Кулигина из «Грозы»: «И не от воров они запираются, а чтоб люди не видали, как они своих домашних едят поедом да семью тиранят. И что слёз льётся за этими запорами, невидимых и неслышимых!»
Третья сцена пьесы «Не всё коту масленица» как раз и позволяет нам, миновав запертые двери, заглянуть в дом Ахова и увидеть самим, каков он со своими домашними. И увидим мы его, что называется, «во всей красе».
Вот он отправляет Феону с «презентом» в дом Кругловой. Приказано указать: «Мол, Ермил Зотыч приказали вам отдать в знак вашей ласки!» Однако практически сразу же мы увидим и услышим, что сделан подарок вовсе не от чистого сердца. Во-первых, велено подчеркнуть его цену: «Ты их тычь носом-то хорошенько, чтоб чувствовали, что это, мол, денег стоит». А во-вторых, сразу становится ясно, что стоит за теми «горами золотыми», которые сулит купчина: «Может, не почувствуют, так ты им объясни: что вот купил я, деньги бросил большие, так чтоб знали они… Что можно им дрянь какую подарить, и то они очень довольны будут, а что я вот что… Так чтоб уж… ну, в ноги не в ноги, а чтоб было в них это чувство: что вот, мол, как нас… чего мы и не стоим! Ты пойми! Чтоб я недаром бросил деньги-то, чтоб видел я от них, из лица из их, что я вот их вроде как жалую свыше всякой меры. А то ведь жалко денег-то, ежели так, безо внимания. Может, они в душе-то и почувствуют, да ежели не выкажут, так всё одно, что ничего. А чтоб видел я в них это самосознание, что нестоящие они люди, и что я вот кому хочу, тому и даю, не взирая». Слова Феоны о целях женитьбы на бедной («Я от её родных что поклонов земных увижу! Девка-то девкой, да и поломаюсь досыта») проиллюстрированы очень ярко. И при этом Ахов ещё и потребует: «А ежели начнут у тебя про меня спрашивать, выведывать что, так ты всё к лучшему, и так меня рекомендуй, что я очень добрый. А ежели что про семью знают, так говори, что всё от детей, что разбойники, мол, уродились; характером, мол, не в отца, а в мать, покойницу».
И здесь же мы увидим его полнейшее равнодушие к окружающим. Феона обеспокоена состоянием Ипполита («Гриша совсем рехнулся, вот и этот на линии» - она же не знает о его замысле!) и пытается поговорить с хозяином: «Аполит у нас повредился». И что же слышит в ответ? «А кому печаль? Пущай его. Что ты мне об нем рассказываешь, коли я тебя не спрашиваю? Может, я не хочу его и в мыслях держать? Он теперича мне и вовсе не нужен». А если старуха заупрямится, можно и просто ей указать: «Ты чей хлеб ешь? Какое ты свое рассуждение иметь смеешь? Коли я тебе даю приказ, должна ты его исполнять?»
А теперь ещё раз вспомним рассуждения Н.А.Добролюбова в статье «Тёмное царство» - то, о чём в школе, как правило, не говорят. Указав, что с самодурами чаще всего просто не хотят связываться («Э, — скажет, — ну его! Ещё обругает ни за что ни про что!»), критик пишет: «И вследствие такого рассуждения наглая, самодурная глупость и бесчестность продолжают безмятежно пользоваться всеми выгодами своей наглости и всеми знаками видимого почёта от окружающих. Всеобщая потачка возвышает гордость самодура и даже действительно придаёт ему силы... Но только на подобной иллюзии и держится значение самодура. Только покажись где-нибудь сильный и решительный отпор, — сила самодура падает, он начинает трусить и теряться».
И именно это мы и увидим в комедии. Увидим, как немного выпивший «для куражу-с» Ипполит сумеет получить своё. Ахов ещё попытается куражиться над ним: «Какой для тебя закон писан, дурак? Кому нужно для вас, для дряни, законы писать? Какие такие у тебя права, коли ты мальчишка, и вся цена тебе грош? Уж очень много вы о себе думать стали! Написаны законы, а вы думаете, это про вас. Мелко плаваете, чтобы для вас законы писать. Вот покажут тебе законы! Для вас закон — одна воля хозяйская, а особенно, когда ты сродственник». Он ещё будет цинично заявлять: «На честность твою я, брат, не расчувствуюсь, потому ничем ты меня в ней не уверишь. Отчего вам хозяева мало жалованья дают? Оттого, что, сколько тебе ни дай, ты всё воровать будешь; так хоть на жалованье хозяину-то выгоду соблюсти. А награжденьем вас, дураков, манят, чтоб вы хоть немножко совесть помнили, поменьше грабили».
Однако же, при всём своём самодурстве, не сможет Ермил Зотыч вынести мысли, что сейчас, на его глазах, произойдёт самоубийство (впрочем, вероятно, боится не столько крови, сколько тех разговоров, какие это происшествие вызовет). Стремясь выпроводить приказчика («С двора-то его сбыть, а там режься, сколько душе угодно!»), Ахов выполняет его требования - и не получает даже поклона!
«Ахов. Поклонись в ноги, братец!
Ипполит. Это уж зачем же-с?
Ахов. Сделай милость поклонись, потешь старика! Ведь ты мне какую обиду, какую болезнь-то сделал! А поклонишься, всё мне легче будет.
Ипполит. За своё кланяться, где же это видано.
Ахов. Ну, я тебя прошу, сделай ты мне это почтение! Авось у тебя спина-то не переломится?
Ипполит.Нет, право, дяденька, что-то стал чувствовать; к погоде, что ли, лом стоит, никак не согнёшься» (вспоминаю, как в спектакле, отказавшись поклониться, Ипполит - В.М.Соломин низко наклонялся, чтобы поднять с пола ножик).
Не удаётся и женитьба Ахова - а ведь он, торжествуя, даже поведёт Ипполита к Кругловым «на лютую казню»: «Я тебе всю твою глупость, какова она есть, как на ладони покажу».
Никак не ожидал Ермил Зотыч, что его предложение не будет радостно принято. Вспомним, как он самоуверенно командует: «Что ты, как статуй, стоишь! Головы у вас в доме нет, некому вас прибодрить-то хорошенько, чтобы вы поворачивались попроворней. Кабы муж твой был жив, так вы бы давно уж метались по дому-то, как кошки угорелые. Что вы переминаетесь? Стыдно тебе кланяться, так не кланяйся: а всё ж таки благослови нас как следует. Будешь икону в руках держать, так и я тебе поклонюсь, дождёшься этой чести». И вдруг услышит в ответ: «Благословить-то не долго: только ты спроси, подымутся ль руки-то у меня! Я вот как рассудила, Ермил Зотыч; если дашь ты мне подписку, что умрёшь через неделю после свадьбы, — и то ещё я подумаю отдать дочь за тебя».
Он ещё будет пытаться «вразумить» непокорных: «Что вы! Нищие, нищие, одумайтесь! Ведь мне только рассердиться стоит да уйти от вас, так вы после слёзы-то кулаком станете утирать. Не вводите меня в гнев!»
Но сам прекрасно чувствует, что все его угрозы бесполезны. Никак не желая смириться с поражением, он вновь и вновь станет уговаривать и неожиданно проговорится: «Одно мне больно, одно обидно: непокорность ваша. Ведь я почётный, первостатейный, ведь мне все в пояс кланяются; а в этакой лачуге мне почёту нет! Мне!! От вас!! Непокорность!! Курам на смех!»
Но все его попытки хоть как-то заставить уважать себя проваливаются, и не может Ахов понять, что «самый богатый» вовсе не значит «самый умный» и «самый сильный». Он ещё попытается унизить противников: «А вы, дураки непросвещённые, одичали, тут живши-то. И сердиться-то на тебя нельзя и взыскать-то с тебя нечего; потому ты никаких настоящих порядков не знаешь». И - не действует: «Не порти ты нашу бедную, чистую радость своим богатым умом!»
И остаётся ему только сетовать: «Ты меня с толку сбила. Как мне теперь людям глаза показать? Что обо мне добрые люди скажут?..» - «Не плакать же нам об этом, батюшка Ермил Зотыч». - «Нет; ты виновата, ты и поправляй». - «Палец об палец для тебя не ударю, батюшка Ермил Зотыч. Вот как ты мне сладок».
Один из моих комментаторов очень хорошо написал: «И вообще, Круглова в последней сцене - просто крупнокалиберная артиллерия, разбивающая мировоззрение Ахова в пух и прах».
А вот в следующий раз, я думаю, мы и поговорим об этой «крупнокалиберной артиллерии».
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь"
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь
