Первая берберийская война – на минуту – вообще первая война Соединённых Штатов после обретения независимости, конфликт, о котором едва ли многое знает средний житель современных США, а России – тем более. Потому, рассказывая о ней, для начала стоит определиться с тем, кто же был противником США в этом конфликте – как ни странно, это не так просто. Другое название войны – Триполитанская – при этом регион Триполитания и сам город Триполи формально принадлежали Османской империи. Как ни много военных противников было у оттоманских султанов за годы их правления, но США в их число вошли только под самый его конец – на завершающей стадии Первой Мировой. Как же это возможно? Формально в Северной Африке конца XVIII, начала XIX столетия существовало только одно независимое государство – Марокко. Алжир, Тунис, Триполитания и Египет все были составными частями Османского государства. Ключевое слово здесь “формально”. Да, во всех этих эялетах и велайетах признавалось первенство султана и халифа правоверных в исламском мире. Но в той же Триполитании, например, это не помешало установлению и правлению в период с 1711 по 1835 год династии Караманли. Во-первых, весь регион был попросту достаточно далеко от Стамбула, чтобы рука центра держала их по-настоящему крепко. Но куда важнее было другое – хозяйственный строй. У этих расположенных на краю пустыни земель было только два значительных источника доходов: первый – посредническая торговля с территориями, находящимися в глубине Африканского континента, а второй, даже более важный – пиратство! Вся Северная Африка до Египта (исключая его) именовалась в Европе ещё с конца XV и до конца первой четверти XIX века не иначе как Варварский берег. С одной стороны это отсылало к берберам, фонетически похожим на “варваров”, а с другой отражало вполне реальную дикость и агрессивность. С того момента, как в Центральном и Западном Средиземноморье началось оживление торговли, а так же по мере роста значимости Гибралтара и попыток развернуть морскую коммерцию в регионе стран Северной Европы, пиратские нападения берберо-арабского населения практически не прекращались. И что там далёкий султан! До поры он играл роль не слишком обременительного, но весьма внушительного покровителя, а после начала периода ослабления османов о нём стали стремительно забывать. Стамбул мог мириться с кем и когда угодно – это совершенно не должно мешать доходному морскому… промыслу. Золотым веком пиратов Варварского берега считается XVI и XVII столетие. В XVIII веке превосходство технологий, тактики и опыта ведущих морских держав стало подавляющим, и их корабли стали пытаться не трогать – хотя ввиду полнейшей вольницы – некоторые города прямо управлялись пиратскими ватагами, выходило не всегда. Прежде всего, речь идёт о судах Англии и Франции. Остальных грабили по-старому. В числе английских судов, разумеется, были и те, что в действительности были построены на территории 13 колоний, да и принадлежали тамошним владельцам. И вот, настал момент, когда грянула Война за независимость, после чего внезапно выяснилось, что то, что касалось англичан, вовсе на распространяется на какие-то там Штаты. Доходило до курьёзов. По-видимому, первой страной на свете, признавшей американскую независимость, было Марокко. Теперь, в период американского могущества, марокканцы любят об этом вспоминать, подавая как пример исконной и давнишней дружбы. В действительности сделано было это формальное признание уже в 1777 году с одной единственной целью – сразу после этого пираты были спущены с цепи и получили право грабить все суда под американским флагом! Союз с французами ещё на некоторое время отсрочил неизбежное, но примерно с 1783 года грабить начинают уже все, кому не лень – не только марокканцы, но и алжирцы, тунисцы, а так же упоминавшаяся династия Караманли. Реакция американцев была прагматичная – сил, да и особенного желания силовым путём дать укорот Варварскому берегу у страны не было. Потому в 1784 году Конгресс США выделил деньги на выплаты пиратам и уполномочил своих послов в Великобритании и Франции (забавно, что ими были Джон Адамс и Томас Джефферсон – будущие 2-й и 3-й президенты) попытаться заключить мирные договоры с государствами Варварского берега. Однако запрошенная пиратами сумма была заметно больше, чем деньги, выделенные Конгрессом. После этих новостей в Конгрессе США начались споры. Уже тогда Джефферсон считал, что выплата, фактически, дани мало поможет торговле, зато непременно вдохновит пиратов на новые атаки и требования. Адамс же утверждал, что обстоятельства вынуждают США платить, по крайней мере, до тех пор, пока не будет построен достаточно сильный боевой флот. В итоге США выплатили требуемую сумму Алжиру и продолжали платить ежегодно в течение последующих 15 лет за право свободного прохода по Средиземному морю и за возвращение американских заложников. Очевидно, решение продавили южане – у Севера в бассейне Средиземного моря и прилегающей к нему части Атлантики просто не было экономических интересов. Сколько запросили пираты? Ни много ни мало, а миллион! Миллион долларов! Т.е. 15 миллионов за 15 лет. Напомню, что ровно в ту же сумму обошлась американцам Луизианская покупка! Каким-то полудиким грабителям было отдано столько же денег, за сколько приобрели территорию большую по размеру, чем все бывшие на тот момент в составе США штаты вместе взятые! Мало того, в период 1790-х, указанная сумма составляла порядка 20 % от всего годового дохода федерального правительства США!
Не удивительно, что сторонник всемерного сокращения расходов центра Джефферсон, став президентом, эти выплаты отменил – удивительно, что этого ещё раньше не сделал Адамс. У американских торговцев, конечно, были интересы и были партнёры на Средиземноморье, но я не возьмусь утверждать, что весь торговый оборот с ними превышал за год пресловутый миллион. Итак, в 1801 состоялась инаугурация Джефферсона – и сразу же триполийский паша Юсуф Караманли затребовал свои 225 000 долларов из миллиона. Джефферсон отказывает. Юсуф же... мгновенно объявляет войну США. Традиционным способом, без бумажек – он попросту срубил мечом флагшток с американским флагом в посольстве. Марокко, Алжир и Тунис вскоре присоединились к своему союзнику. Таким образом, Штаты оказались в состоянии войны со всем Варварским берегом разом. Естественно, это не означало, что бравые воины в чалмах и с ятаганами вот-вот начнут высаживаться в Джорджии, или Нью-Йорке. Просто опять и в полную силу возобновился грабёж. Причём обнаружился ещё один нюанс, о котором в Америке, конечно, не подумали. Много веков главным, во всяком случае, наиболее последовательным, постоянным противником Варварского берега в Средиземном море был орден Святого Иоанна Иерусалимского, более известный просто как Мальтийский. Собственно, Мальту вместо бывшего прежде их базой и захваченного османами Родоса им и отдали именно с этой целью – чтобы орден был щитом южной Европы от пиратов и их набегов. И рыцари честно многие годы играли эту роль. Но в 1798 году по пути в Египет Мальту захватывает Наполеон. Концом ордена вообще это не станет, хотя так тогда думали многие, а сами рыцари шли на весьма сомнительные и с политической, и с канонической точки зрения комбинации, вроде избрания великим магистром нашего на минуту православного императора Павла. После нейтрализации ордена пираты предсказуемо распоясались – и в ряду прочих это ощутили и Штаты. Но не только они. В ответ на действия Юсуфа Джефферсон отправил к берегам Триполитании несколько фрегатов – когда они прибыли на место, то обнаружили, что государства Варварского берега уже какое-то время находились в состоянии войны со Швецией, которая пыталась блокировать их порты. Американцы приняли предложение о совместных действиях и присоединились к блокаде. Однако очень скоро Швеция вышла из войны, освободив около сотни своих граждан в обмен на неизвестную сумму. Государственный престиж был поддержан, а дальнейшее продолжение военных действий они считали бесполезным и дорогим удовольствием – особенно с учётом реального объёма шведской торговли в водах Средиземного моря. Нетрудно догадаться, что подобные настроения в тот момент царили и в США. Тем более, что Джефферсон объявил войну единолично, без санкции Конгресса (воспользовавшись тем, что она, якобы, уже и так шла – после акции Юсуфа Караманли в посольстве). Боевые действия шли откровенно вяло: берберийские корсары избегали американских кораблей, а сами американцы не особенно искали встречи. Кроме одного более-менее серьёзного сражения в августе 1801 года между фрегатом Энтерпрайз и триполийским корсаром Триполи боёв в 1801 году вовсе не было, и ситуация оставалась неразрешённой.
На следующий год Джефферсон решил усилить контингент, и в течение года перенаправил в Средиземное море лучшие корабли флота, назначив командующим Эдварда Пребла. В 1803 году Пребл усилил блокаду портов, а также разрешил судам устраивать рейды у прибрежных городов и перехватывать берберийские суда в море. Начались более активные действия – появились и потери: в октябре 1803 года триполийскому флоту удалось захватить целым и невредимым фрегат Филадельфия, который сел на мель во время патрулирования Триполийской гавани. Американские моряки, находясь под постоянным обстрелом со стороны береговых батарей и триполийского флота, пытались безуспешно освободить корабль. Корабль, экипаж и капитан Уильям Бэйнбридж были доставлены на берег и взяты в заложники. Филадельфию чуть позже поставили на якорь в гавани и превратили в артиллерийскую батарею. Ночью 16 февраля 1804 года, лейтенант Стивен Декейтер с небольшой группой моряков использовал недавно захваченный триполийский кеч, чтобы, не поднимая тревоги, подплыть к самому борту «Филадельфии». Внезапной атакой люди Декейтера быстро обезвредили триполийских моряков, охранявших «Филадельфию», и подожгли фрегат, так и не дав противнику возможности воспользоваться новоприобретённым кораблём. К слову, эта смелая вылазка увековечена в первых же строках ныне действующего гимна морской пехоты США, а лейтенант Стивен Декейтер младший стал одним из первых признанных героев Америки после Войны за независимость.
Пусть позор с Филадельфией был сглажен, но всё равно в целом с этой войной нужно было – в первую очередь по финансовым соображениям – срочно что-то решать. 14 июля 1804 года Пребл нубрался достаточной смелости, чтобы атаковать сам город Триполи с моря. Кроме нескольких рейдов и бомбардировки города атака включала в себя эпизод с тем самым кечем, переименованным в USS Intrepid, который участвовал в вылазке на «Филадельфию». Загруженный взрывчаткой Интерпид предполагалось использовать, чтобы повредить гавань и большую часть триполийского флота, однако он был вовремя замечен и уничтожен пушечным огнём триполийских кораблей. Погиб капитан Ричард Сомерс и весь экипаж судна. Несмотря на отчаянные попытки, атака на Триполи закончилась безрезультатно.
После этого многие ожидали, что переизбранный в 1804 Джефферсон одним из первых решений нового срока закончит эту довольно глупую и бесславную кампанию. Но нет – нашего упрямца нельзя было так просто заставить отступиться, а главное внезапно пришёл долгожданный успех. Переломным моментом в войне оказалась первая же операция на суше — битва при Дерне – тогда главном городе региона Киренаика, весной 1805 года. Уильям Итон, бывший консул США в Тунисе, пользуясь знанием региона, смог сделать главное – он привлёк на свою сторону противника триполийского паши в борьбе за власть - его родственника Хамета Караманли. При помощи Хамета он собрал отряд из 200 христианских и 300 мусульманских наёмников. Далее последовал длительный пеший переход в 500 миль из египетской Александрии в Дерну через Ливийскую пустыню, в ходе которого к нему присоединился небольшой отряд моряков под руководством Пресли О`Баннона. Стоит добавить, что во время перехода неоднократно возникали трения между наёмниками разных вероисповеданий, и настоящее чудо, что они не перерезали друг друга ещё до встречи с противником. 27 апреля 1805 года этот небольшой отряд, поддержанный с моря одним фрегатом, смог захватить стратегически важный город Дерна, открыв тем самым себе дорогу на Триполи.
Юсуф Караманли, более всего опасаясь претензий на трон Хамета, был вынужден 10 июня 1805 года заключить мир с Соединёнными Штатами. Первая берберийская война на этом завершилась, хотя Сенат США одобрил договор только в 1806 году. В результате договора США обязались выплатить 60 тыс. долларов за освобождение военнопленных (на момент подписания договора 300 американцев были пленниками в Триполи, и всего 100 трипполийцев были в плену у армии США). Однако администрация Джефферсона провела чёткую границу между данью, которую платили раньше, и однократным выкупом, который должны были заплатить теперь. Выкупить пленных, тем самым закончив войну, — на тот момент это казалось неплохим шагом. Хотя Уильям Итон, намеревавшийся продолжить атаку на Триполи и привести к власти Хамета Караманли, считал, что победа при Дерне стоила как минимум бесплатного обмена пленными, если не большего. Но слишком уж велико было стремление побыстрее завершить эту не очень понятную и очень далёкую экспедицию в Средиземное море. Проблема, впрочем, решена не была – и в 1815 году США будут вынуждены начать Вторую берберийскую – уже преимущественно против Алжира. Но это – другая история. Главное – миллионов средиземноморским разбойникам Штаты не платили уже более никогда, а Томас Джефферсон развязал себе руки, чтобы взяться за действительно важные вопросы своего второго президентского срока, которые выльются в Законы об эмбарго 1806 года и обширные дебаты о судьбе рабства в США.
Рассматриваться эти две важнейшие для США темы должны исключительно в связке. Но сперва два слова об обстановке. Джефферсон выиграл выборы 5 декабря 1804, так что фактически новый его срок начался уже в 1805. А в этом году в Европе произошло два события огромной важности, два великих сражения – Аустерлиц и Трафальгар. Одна битва, как все тогда считали, сделала Наполеона безоговорочным господином на континенте, другая – Великобританию владычицей морей. Противостояние французов и англичан – двигатель для продолжения войны, перешло в состояние своеобразного равновесия – ни те, ни другие отныне сами по себе не представляли для противника серьёзной военной угрозы. В США не без оснований полагали, что конфликт может затянуться на неопределённо долгий срок – возможно очень долгий, ведь никто тогда не мог знать о том, что случится в 1812 – да и после Русской компании, как мы знаем, Наполеон потерпел полное поражение отнюдь не мгновенно. В свете всего этого основной целью президента Джефферсона и политических элит в целом было любым способом избежать втягивания в совершенно ненужную, но приобретающую ярко выраженный глобальный масштаб войну. Была лишь одна проблема – представлялось совершенно неясным, с помощью чего Соединённые Штаты смогут гарантировать себе нейтралитет – причём сразу в глазах той и другой стороны противоборства.
Тем временем внутри страны подходил срок, когда на повестку дня выступала очень важная – и очень больная, трудная, тема. Как мы помним, Филадельфийский Конвент, который разработал и утвердил Конституцию вместо Статей Конфедерации, отложил (вполне сознательно – так как он мог торпедировать и без того рискованную затею с укреплением центральной власти в США) вопрос о рабстве. Официально достигнутый тогда компромисс выглядел следующим образом: Конгрессу даны полномочия запретить рабство на территории всех штатов, однако воспользоваться ими Конгресс может не ранее 1808 года, то есть спустя 20 лет после Конвента. И вот заветная дата приближается. Разумеется, активные споры и выдвижение планов начались ещё до 1808 года, когда нужно было уже принимать некое решение. Довольно быстро выяснилось – Южные штаты не готовы отказываться от рабовладения ни под каким видом. Это более чем объяснимо с экономической точки зрения. В одной из прошлых глав мы уже говорили о том, что такое плантационное хозяйство Юга, а в условиях, когда южане приготовились к быстрому освоению Луизианы, да уже и начали его, вложили средства… Более того, было не очень ясно вообще в какой форме будет происходить ликвидация рабства. Вот, наступит один прекрасный день, когда все рабы обретут свободу. Что дальше? Сделаются ли они гражданами США? Или будут вывезены назад в Африку? Если акт освобождения не будет сопровождаться каким-либо переделом собственности, то наверняка не имеющие ни дома, ни денег, ни земли рабы останутся работать на плантациях. А если нет? Вообще, не должно ли федеральное правительство, раз оно так ратует за свободу, оплатить бывшим владельцам издержки? Но у центра и близко нет таких денег…
Сам Джефферсон считал, что Юг за последние годы и так получил слишком много. Именно Юг и его торговые интересы заставили США пойти на подписание Договора Джея. Именно из-за южан правительство сперва платило по миллиону каким-то там грязным пиратам, а потом воевало за тридевять земель. Да и сама Луизианская покупка в большей мере была выгодна Югу. Джефферсон помнил, что тогда дело чуть не дошло до сецессии Севера. Благородство и умеренность Гамильтона, выступившего против подобных планов, внесли раскол в стан федералистов и вообще всех радикально настроенных северян. А если бы Гамильтон повёл себя по-другому? Возможно, на карте уже и вовсе не было бы единых Соединённых Штатов! Одним словом, президент на этот раз был настроен наступить Югу на хвост. Наконец, Джефферсон действительно был убеждённым сторонником свободы – ещё в 1778 году с его подачи в Вирджинии был принят закон, запрещающий ввоз новых рабов – большего он тогда пробить не сумел.
Юг не может сохранить прежнюю экономическую систему без рабов – и, в то же время, Юг видит решительность и неоднократно уступавших за последние годы северян, и президента, так что готов к известным компенсациям в других сферах и вопросах. Но Джефферсон со свойственным ему жестким, бескомпромиссным, доводящим дело до конца, что бы там ни было, подходом, делает – надо думать, всё же по согласованию с политическими элитами Севера, ход: в 1806 году с его подачи возникает идея о том, что гарантировать нейтралитет США в идущих в Европе войнах можно только одним способом – избегая любых вооружённых инцидентов. А возможны они, в частности, на море – в ходе таможенных досмотров судов той или другой стороной на предмет провозки стратегических грузов к противнику. Для Англии болезненна американская торговля с французами и наоборот. Рано или поздно это станет тем фактором, который приведёт к острому конфликту, а, как следствие, и к войне. Вывод, который делает Джефферсон, следующий – нужно ограничить торговлю на тот период времени, пока дела в Старом Свете не примут более стабильный оборот. До поры до времени в этой идее президента не видят особенной угрозы – едва ли о ней вообще много размышляют – идёт борьба, как кажется, по куда более серьёзным вопросам. Решающим становится 1807 год. В начале депутаты Конгресса от северных штатов вносят законопроект, полностью запрещающий работорговлю. Он, стоит отметить, не означает освобождения рабов, но, в общем и целом, экономически убивает эту индустрию. Южане разражаются бурей протестов. Доходит до того, что ставятся под сомнения решения Филадельфийского Конвента о том, что подобного рода вопрос может быть единолично решен федеральным правительством. Штаты настаивают на своей прерогативе. Становится понятно, что даже если решение будет принято, то на Юге его попросту не станут исполнять. Что делать сторонникам отмены рабства дальше? Готовиться к гражданской войне?
А дальше Джефферсон 3 мая 1807 подписывает билль, согласно которому с этого момента ввоз рабов в США извне запрещается. Президент ведёт довольно иезуитскую по форме игру – билль подаётся не как некий акт по вопросу о рабовладении, а как документ, регламентирующий торговлю – в частности в духе вышеописанной политики её свёртывания на время войны в Европе. Чем именно, правда, перевозка рабов из Африки может грозить в отношениях с Англией или Францией никто, в том числе и Джефферсон, объяснить толком не мог – но черты будущего решения видны были уже здесь. Север продолжает пытаться продавить закон о запрете. Юг отчаянно сопротивляется – видно, что закон будет провален уже на этой стадии. И здесь, как гром среди ясного неба, президент в рекордно короткие сроки проводит новое, беспрецедентное решение – 18 декабря предлагается на рассмотрение Сенату, за считанные дни проходит через все инстанции – и уже 22 подписывается Джефферсоном введение полного торгового эмбарго. Формально поводом послужил инцидент, произошедший в июне того же 1807 года между американским фрегатом Чесапик и английским линкором 4-го ранга (по большому счёту тоже крупным фрегатом) Норфолк. В реальности в первую очередь президента интересовали вообще не внешне, а внутриполитические последствия принятого решения. Трансатлантическая торговля с Францией и, особенно, Англией была жизненно важна для Юга. Важнее даже, чем рабство – работать на плантациях теоретически могут и свободные, а вот без заокеанских рынков сбыта плантаторы – банкроты. Джефферсон считает, что его расчет безошибочен – ради отмены эмбарго южане на всё согласятся и подо всем подпишутся. Второй – и последний – срок президента подходит к концу, и он твердо намерен разобраться с темой рабства до своего ухода из большой политики.
В 1808 году Юг в самом деле идёт на значительные уступки: во-первых, работорговля запрещается на федеральном уровне. С этого момента впервые появляются штаты, свободные в строгом смысле этого слова – ведь до этого момента какой-нибудь южанин, ставший рабовладельцем у себя, вполне мог приехать в тот же Массачусетс и вывесить там в газете объявление о продаже уже своей законной собственности. Теперь подобное стало невозможно. Во-вторых, что самое главное, по этому закону южан заставили смириться с запретом на ввоз рабов извне. Ведь когда их покупают, или просто захватывают в Африке и везут на кораблях через Атлантику, то здесь нельзя говорить об отдельных штатах и их законах – это внешняя арена, а значит, здесь действуют США в целом. Колоссальных размеров бизнес, который десятилетиями приносил баснословный доход, ещё, конечно, не приказал долго жить – кроме США оставались ещё английские, испанские и португальские колонии в Новом Свете, но удар по нему был нанесён страшный. Но и это ещё не всё. Авторы закона 1808 года предполагали при этом, что без подвоза имеющиеся в стране рабы или через некоторое время попросту вымрут от непосильного труда и жестокости своих хозяев, или их число станет явно недостаточным для обработки стремительно расширяющихся за счёт Луизианы территорий плантационного хозяйства, либо, наконец, всё это вынудит плантаторов пойти на резкую гуманизацию условий содержания своей живой собственности. И вот эта идея оказалась ошибочной. Обнаружилось, что сами рабы, а значит и система рабства, вполне может воспроизводиться и даже прирастать исключительно за счёт ресурсов Соединённых Штатов. Ни резкого проседания общего количества рабов, ни, тем более, особенного улучшения условий их жизни после 1808 года не произошло.
Но не менее жестоко ошиблись и южане – они предполагали, что компромисс достигнут, и теперь Джефферсон отменит эмбарго. Не тут-то было! Старина Томас решил идти до конца – но на этот раз упрямство вышло ему боком. Страна, в том числе и федеральный бюджет, несла просто колоссальные финансовые потери. Дошло до того, что уже даже не только южные штаты, но и Север возроптал. Параллельно как снежный ком начала вновь, как и раньше в подобных случаях, расти было побеждённая и позабытая контрабанда. Фактически, объём торговли уменьшился незначительно, а вот издержки для всех сторон, кроме контрабандистов, радикально возросли. Более того, из-за нелегального статуса судов с грузом правительство США теперь не могло обеспечить им вообще никакой защиты, чем та же Британия стала без зазрения совести пользоваться. Полностью эмбарго будет отменено только в 1810 году уже президентом Мэдисоном – причём о каких-либо знаковых переменах в европейских делах, из-за которых оно официально вводилось, при этом не было. Просто Штаты не могли больше сами его выносить. А послабления в режим начали вноситься практически сразу после ухода Джефферсона – вероятно действительно самого большого упрямца США своего времени.
В итоге сложилась весьма специфическая ситуация – рабство было в значительной степени ограничено – и, в то же время, в основе своей сохранилось. Мало того, трещина между Севером и Югом сделалась только глубже – теперь окончательно стала формироваться не просто некая условная, а вполне формально-юридическая граница, по одну сторону которой были одни законы о рабстве, а по другую – другие. И с каждым годом глубина этой трещины будет только разрастаться, чтобы в итоге превратиться в пропасть.
Прежде, чем окончить эту главу, нужно несколько слов сказать о Джеймсе Мэдисоне, 4-м президенте Соединённых Штатов, едва не ставшим последним. Во-первых, по сравнению с другими отцами-основателями он был существенно моложе. С 1751 годом рождения он к моменту Бостонского чаепития и обострения отношений между колониями и метрополией ещё очень мало что успел в жизни. После нескольких лет частных уроков на плантации родителей и пяти лет в интернате он в возрасте 18 лет отправился в 1769 году на север в колледж Нью-Джерси, сегодняшний Принстон, президент которого уделял большое внимание ознакомлению с идеями шотландского Просвещения. После четырех успешных лет в 1773, году «Бостонского чаепития», возвратился в родительский дом без ясных представлений о своей будущей профессии и в стиле сельского дворянина занялся различными исследованиями. На свою первую государственную должность он был выбран в возрасте 23 лет, когда в 1774 году округ Ориндж учредил нелегальный комитет для координации сопротивления против ужесточающегося колониального господства Великобритании. В 1775 году Мэдисон становится председателем комитета безопасности в округе Ориндж. В июне 1776 года Мэдисон представлял свой округ в революционном Конгрессе, который ввел в силу эпохальную декларацию основных прав и первую республиканскую конституцию штата Вирджинии, еще до того, как Континентальный конгресс провозгласил независимость. Но вот в предвыборной борьбе за место в новой палате депутатов Вирджинии в 1777 году Мэдисон проиграл. В 1780-м его отправляют в качестве делегата от штата в состав Континентального конгресса… по большей части усилиями его политических противников – дескать, там титаны и зубры задавят его, а вот на своём, местном уровне он бы мог ещё на что-то рассчитывать. Неожиданно для всех, Мэдисон оказывается там в своей тарелке и даже довольно яркой фигурой. Избранный делегатом Континентального конгресса (1780-1783), он уже тогда выступал за создание сильного центрального правительства. Разочарованный медлительностью и некомпетентностью Конгресса перед лицом настоятельных потребностей войны и ее финансирования, он демонстративно сложил с себя полномочия и в 1783 году вернулся в Вирджинию. А уже в 1786 году делегат Вирджинии на торговой конференции в Аннаполисе в 1786 году Мэдисон вместе с другими сторонниками реформы конституции содействовал созыву конституционного конвента в Филадельфии и был направлен туда как делегат своего штата. Опять же, никто от него ничего особенного не ждёт. В реальности же Мэдисон окажется главным автором Конституции США! Как проходила борьба вокруг неё, было описано в предшествующих главах, а здесь остаётся только констатировать, что с этого момент Мэдисон становится политиком первого эшелона. Особенно после того, как отстаивая свои идеи, написал 29 статей для Федералиста.
И вот здесь – важный момент. Мэдисон – настоящий сборник противоречий, качеств, который или очень хороши, или очень плохи для политика. С одной стороны он – мастер письменной речи, более того, он способен писать о сложных, масштабных вопросах достаточно доступным языком. Он умён. Мэдисон вообще способен думать и действовать масштабно. Он горячо отстаивает то, что считает правильным, но не настолько твердолобо упрям, как тот же Джефферсон. Он бесконфликтен – и ему удаётся поддерживать хорошие отношения и с Гамильтоном, и с Джефферсоном в период их политического клинча. Всё этот так. Но он же – обладатель маленького роста, невзрачной внешности и, что ещё хуже – голоса. Он вообще весьма слаб в публичных выступлениях и даже немного застенчив. В нём нет шарма, нет изюминки, а в целом Мэдинсон на первый взгляд производит впечатление слабака. Хуже всего то, что он об этом, очевидно, знал – и некоторые решения президента трудно объяснить иначе, как стремление доказать всем более чем наглядно обратное.
Хотя именно Мэдисон был автором Конституции, которая радикально усилила полномочия центра, политические течения прибили его в 1790-х годах к берегу республиканских демократов, а не федералистов. Он критиковал Гамильтона по финансовым вопросам, а после того, как федералисты сами оказались в кризисе, ещё прочнее примкнул к Джефферсону и его сторонникам. С 1801 по 1809 год он – государственный секретарь в правительстве Джефферсона. Но он же едва ли не больше всех пришёл в ужас от решения президента об эмбарго. Вообще, конечно, как дипломат Мэдисон был слаб – почему его поставили именно туда – бог весть, но лямку свою он тянул достаточно честно. Во всяком случае, его работа настолько понравилась Джефферсону что тот буквально единолично решил сделать Джеймса Мэдисона следующим президентом. В результате история вышла почти что смешная. Избранию Джеймса Мэдисона президентом в 1808 году предшествовало первое в истории президентства открыто оспариваемое внутри партии выдвижение кандидата. Дело в том, что Мэдисон лично ни разу не выступил публично с предвыборной речью и вообще не заявлял о своих президентских амбициях – за него это постоянно делали другие. Частично потому, что речи перед публикой, как мы помним, были слабостью кандидата на высший пост, а частично потому, что Мэдисон сам ещё не до конца решился бороться за верховную власть. Основным действующим лицом был Джефферсон, который в результате длительнейших уговоров смог объединить партию для поддержки Мэдисона. Одно из внутрипартийных соглашений при этом касалось уступки нью-йоркским товарищам по партии должности вице-президента для в реальности уже неспособного к исполнению обязанностей 60-летнего Джорджа Клинтона, которого в 1812 году сменит более компетентный Элбридж Герри из Массачусетса. Джефферсон дошёл до того, что почти шантажировал собственную партию – или будет Мэдисон, или я не поддержу другой кандидатуры и не изберётся никто!
Но вот, наконец, и партия, и сам Мэдисон соглашаются. Соперник на выборах вновь Чарльз Пикни, который проигрывает с разгромным счётом. Америка ждёт решений нового лидера. Самой важной темой, естественно, было эмбарго, ущерб от бойкота торговли, понесённый с 1807 года. Многие американцы страдали от падения цен на не экспортируемые продукты сельского хозяйства, особенно на пшеницу, кукурузу, хлопок, шерсть и рыбу. Судовладельцы Нью-Йорка и Новой Англии требовали срочного возобновления торгового судоходства. Однако в своей речи при вступлении в должность 4 марта 1809 года Мэдисон остановился на испытанных пунктах республиканской программы, включая экономное правление и, в случаях конфликта, строгую интерпретацию конституции в пользу полномочий отдельных штатов (пока они не угрожают федеративному государству). Причина проста – Джефферсон, сыгравший решающую роль в избрании нового президента был ещё “слишком близко”, а его мнение было хорошо известно. Постепенно Мэдисон примет необходимые меры – мы это уже знаем, но тогда, в марте 1809, это очень сильно подлило воды на мельницу тех, кто полагал его слабаком. Второй шаг – формирование кабинета – и там всё прошло по близкой схеме. Мэдисон был обязан исполнить массу обещаний, данных тем или иным сильным группировкам в партии, да ещё и соблюсти пропорцию между опять весьма обозлённым друг на друга после закона 1808 года Севером и Югом, так что приобрел только посредственных членов кабинета, за исключением оставшегося в министерстве финансов Галлатина. Мало того, некоторые ключевые позиции оказались заняты людьми откровенно некомпетентными и даже не желающими на них работать. Одним из таких был новый госсекретарь Роберт Смит, которого Мэдисон по факту уже в 1810 оказался принужден отстранить от работы.
В апреле 1811 его снимут официально – и на его место придёт талантливый Джеймс Монро – будущий президент, вот только к этому моменту США уже успеют так сильно ввязаться в весьма серьёзные вопросы на международной арене, что страна начнёт стремительно скатываться к войне, которая оказалась едва не самой опасной в её истории.
