Итак, после очень значимых перемен во внутренней жизни США, Вашингтон и другие руководители молодого государства смогли вплотную заняться вопросами внешней политики. Если не брать в расчет индейцев (возможно и зря – там тоже довольно много интересного, а с так называемыми “цивилизованными племенами” заключались вполне полноценные договоры и вручались правильным образом составленные дипломатические документы), то Соединённые Штаты взаимодействовали главным образом с тремя державами: Британией, Францией и Испанией. Отношения с бывшей метрополией были, по понятным причинам более чем натянутыми – проще говоря, не исключали возможности новой войны. Именно эта угроза, к слову, стала одним из козырей Вашингтона в его политике централизации. Отношения с Францией, сыгравшей важнейшую роль в обретении независимости, были дружественными. С Испанией – нейтральными. Казалось бы, всё просто. Много бы отдали Вашингтон и 1-й госсекретарь США Томас Джефферсон за то, чтобы это действительно было так…
Отношения с французами определялись документом – Договором о дружбе 1778 года. Данная бумага, прежде всего, формально-юридически обуславливала вступление Франции в Войну за независимость США. По условиям договора Франция обязалась защищать «свободу, суверенитет и независимость» США, и не складывать оружия до тех пор, пока Англия не признает независимость США. Но хорошо, вот война окончилась, англичане признали суверенитет своих бывших колоний. Что дальше? Теоретически договор был бессрочным – во всяком случае, никаких дат окончания действия в нём не указывалось. Не были полноценно прописаны и обязательства Соединённых Штатов (да о чём говорить – там даже не было ещё правильно прописано их название) – но, так или иначе, Договор предполагал альянс стран, его подписавших. Совершенно не был обозначен и ещё один вопрос, который после достижения мира беспокоил американцев в наибольшей степени – это вопрос о торговых связях. В течение некоторого времени у целого ряда политиков Штатов существовала надежда на то, что французы постепенно (хорошо бы, конечно, как можно быстрее) заместят бывшую метрополию в качестве торгового партнера, рынка сбыта и источника приобретения самых разнообразных товаров. Реальность оказалась… разочаровывающей. В оставшиеся годы монархии Франция была не готова, не способна, да не очень то и стремилась к резкому наращиванию связей с Новым Светом. Ну а после 1789 года французам стремительно стало не до Америки. Договор, однако, никто не отменял – ни по ту, ни по эту сторону Атлантики.
Другой крупной державой, отношения с которой были более или менее стабильными, была Испания. Но на неё было мало надежды. С одной стороны испанцы были обладателями собственной огромной колониальной империи – даже большей, чем они могли нормально освоить и “переварить” – и в продукции американских фермеров и плантаторов не нуждались. С другой стороны собственная промышленность Испании была слаба – её решительно не хватало для нормального обеспечения, опять таки, и своей огромной империи (чем не без успеха пользовались уже добрых полвека англичане) – о США тут и речи идти не могло.
Вот и выходило, что с таким трудом добившаяся независимости страна по-прежнему большую часть торговых сделок и операций производит именно с бывшими “угнетателями” – англичанами. Вообще самую впечатляющую победу в Войне за независимость одержали не Вашингтон с Лафайетом, не британцы, не гессенские наёмники, а контрабандисты. С определённой точки зрения они, их интересы лежали в начале конфликта – и они же стали его главными бенефициарами! Теперь, в 1780-е, дело не ограничивалось одним только несчастным чаем – во всё возрастающем объёме через океан туда и сюда нелегально перевозилось буквально всё. Вообще говоря, ни одна из сторон не вводила после подписания Парижского мира формального эмбарго – но, конечно, и те, и другие постарались ограничить своих негоциантов и перенаправить их на другие рынки. При этом англичане находились здесь в куда лучшем положении. Они располагали мощным торговым и военным флотом, имели колонии в самых разных уголках Земного шара, постепенно всё в большей мере подчиняли себе Индию – в общем, к исходу XVIII века ключевые противники были там уже повержены. Будь запрет на торговлю формальным и займись Ройял Неви его контролем – американцам пришлось бы худо. А так… Объёмы полулегальной и нелегальной торговли можно оценить исходя из того, что только доходов от неё плантаторов Юга оказалось достаточно, чтобы с их налоговых отчислений южные штаты уже к концу 1780-х смогли почти полностью рассчитаться с накопленными за время Войны долгами. У Севера же торговый баланс был по преимуществу отрицательным – он мало что мог предложить.
Но вот Конституционный конвент, Конституция, 1-й президент – появляется фигура и институты, способные остановить этот дрейф по течению и определённым образом сознательно направить страну в водах международных отношений. Фактически ещё с конца первого срока Вашингтона даётся однозначный ответ на главный, сущностный вопрос – рассматривает ли страна Англию в качестве реального и скорого военного противника? Если бы ответом было “да”, то тогда эмбарго нужно бы было делать формальным, увеличивать военные расходы, экстренно искать – на антибританской основе – тех, кто сможет хоть частично занять место англичан. Всё это – уже полувоенные, весьма болезненные меры. Был дан ответ “нет” – а это означало, что бывшую метрополию теперь воспринимали – в вопросах торговли и политики естественно, не на бытовом уровне, наравне со всеми. Легальная торговля разворачивается и всё быстрее. Зачем это нужно США – понятно. А англичане? Во-первых, конечно, деньги: доходы – это само по себе хорошо. Но главное – в Европе сделалось неспокойно. Французы умудрились отразить скоординированный удар Пруссии и Австрии – и теперь после победы при Жемаппе заняли Австрийские Нидерланды (будущую Бельгию). Британия предчувствовала, что скоро её вступление в большую европейскую войну может оказаться неизбежным. В этих условиях многие вещи виделись в новом свете (уж простите за каламбур).
1 февраля 1793 война между Францией и Англией началась. Год обещал быть крайне тяжёлым для французов – против них выступила большая часть Старого Света, а внутри страны 3 марта начался Вандейский мятеж. В конечном итоге французам с блеском удастся выйти из положения. Какие титанические усилия были приложены, какие новации внедрены – и какие заслуженные триумфы ждали её впереди! Но в самом начале этого решающего года никто, разумеется, не мог провидеть будущего. Франция были на грани отчаяния, изыскивала любые средства и резервы, хваталась за любую соломинку. Одной из таких соломинок стал Договор 1778 года. По дипломатическим каналам французы дали понять – настал момент, когда американцы могут вернуть должок за некогда оказанную им помощь. Пришло время выступить единым строем против общего грозного врага – США должны объявить войну Британии. Для Вашингтона и Джефферсона это было… нет, конечно, не громом среди ясного неба – безоблачными небеса уже давно не были, но весьма сильным ударом. Страна была совершенно не готова к войне. Армия, конечно, насчитывала уже не 80 человек, но всё равно была очень мала, в финансовом плане не были до конца преодолены ещё последствия Войны за независимость. А главное – само государство в новой своей форме было ещё сырым. Пара крупных поражений – и всё могло рухнуть. Каждый штат мог начать спасать себя сам как может. Никаких особенных поводов для войны, кроме старой бумаги и французских просьб не было. И Вашингтон принимает решение: он подписывает 22 апреля 1793 Прокламацию нейтралитета. Сам документ очень короткий, а его сущностная часть – ещё меньше. Вот она:
Принимая во внимание, что Австрия, Пруссия, Сардиния, Великобритания и Нидерланды с одной стороны и Франция с другой находятся в состоянии войны, а также долг и интересы Соединённых Штатов, которые требуют, чтобы они с искренностью и доброй верой проводили дружественную и доброжелательную политику по отношению к воюющим державам, я счёл целесообразным настоящим документом заявить о соблюдении вышеупомянутого поведения к воюющим державам, и настоятельно призываю и предупреждаю граждан Соединённых Штатов быть осторожными и избегать любых действий, которые могут нарушить это распоряжение.
Помимо прочего у Прокламации был и ещё один повод – с началом войны между Англией и Францией, британцы начали задерживать и досматривать американские суда на предмет провоза оружия, да и вообще любых товаров во французские порты. Это, безусловно, было демонстрацией силы. Свою роль сыграло и отношение флотских офицеров, для которых бывшие жители колоний по-прежнему оставались бунтовщиками, но при этом порой – хорошими моряками. Капитаны британских боевых кораблей нередко попросту реквизировали с досматриваемых судов часть матросов, зачисляя их в свой экипаж. Британцы перекрыли американским торговцам доступ в свои колонии в Карибском море. В общем, давление шло по нарастающей. Всё это было весомым стимулом для Вашингтона, чтобы определиться.
Вот только уже после опубликования Прокламации ситуация и не подумала меняться. Англичане не считали нужным как усугублять недружественные действия, провоцируя США, так и отменять ранее предпринятые – просто потому, что они были им удобны. Вполне возможно свою роль играл и такой аспект, как определённый моральный реванш – ещё так недавно вынужденные уступить, признать Независимость, сейчас англичане достаточно легко унижали Штаты. Тогда решили поддавить уже американские конгрессмены – ими в короткие сроки был принят закон, налагающий временный запрет на торговлю с прежней метрополией. Это была очень серьёзная ошибка. Расчет был на то, что в условиях европейской войны британцы не захотят рисковать потерей рынка, а американцы всё равно смогут, как в 1780-х, пробавляться контрабандой. Но теперь были иные времена. Английский флот был в море – и он был готов топить тех, кто попытался бы что-либо незаконно провезти. Напугать Англию не вышло – до эпохи Континентальной блокады Наполеона было ещё далеко, так что пока у Британии оставалось довольно возможностей по диверсификации торговли даже и в Старом Свете – это не говоря про колонии Испании, Португалии, Голландии, про Индию и многие другие места на Земном шаре. Промышленная революция на Альбионе уже началась, и товары английского производства почти везде готовы были брать охотно. А вот разозлить британцев конгрессмены сумели. В Лондоне сочли, что все Прокламации Вашингтона – не более чем дипломатический ход, а в реальности Штаты настроены недружественно, вполне солидарны с французами, а, пожалуй, и выступили бы на их стороне, если бы только могли. На самом деле нельзя сказать, чтобы это было совсем уж далеко от истины.
Ройял Нейви стремительно обращает инициативу Конгресса в страшный кошмар для США – положение в торговле начинает стремительно ухудшаться. Север ещё может это пережить, но для Юга это полная катастрофа. С таким трудом устранённая линия раскола между штатами может проявиться вновь. Вашингтон вполне сознаёт всю серьёзность ситуации. С англичанами нужно договариваться. Но как? На каких условиях? Александр Гамильтон, секретарь казначейства США, утверждает – на любых. Иначе федеральное правительство ждёт финансовый крах. Именно Гамильтон, а не главный дипломат Штатов – Джефферсон выступает инициатором начала переговоров. Более того, Джефферсон уходит в отставку в конце 1793 – в знак протеста. Он не понимает, почему страна должна встать в позу униженного просителя перед ненавистными британцами. В Европе Франция устояла – и это очень сильно играет США на руку. Так почему же? Но Вашингтон непреклонен. Вообще у Джефферсона и Гамильтона было много противоречий и во внутренней политике, что к описываемому периоду привело к стойкой личной неприязни и соперничеству. Было ясно – если Гамильтон лично поедет в Лондон, то позднее Джефферсон потопит его по возвращению как крупную политическую фигуру, а Вашингтону он нужен, поскольку отменно знает своё дело. И в Англию на поклон посылают особого уполномоченного Джона Джея: именно под его именем – Договор Джея подписанная бумага и войдёт в историю.
Англичане практически в одностороннем порядке продиктовали ключевые положения документа, который вышел, безусловно, неравноправным. В то время как американские корабли так и не получили права входа в гавани и реки британских владений в Северной Америке или английской Компании Гудзонова залива, британские суда имели право входить во все морские и речные порты США. Свобода торговли для обеих сторон была установлена по реке Миссисипи – при том, что у Англии не было владений с сухопутным выходом к ней. Американцам разрешалось вести торговлю с Британской метрополией, но торговля американцев с Вест-Индией разрешалась только на судах вместимостью не более 70 т, причём статья XII договора запрещала американцам ввоз и вывоз ряда товаров (хлопка, патоки, сахара и др.). На торговлю американцев с собственно Индией накладывались ограничения. Что до вопросов не связанных с торговлей, то Договор Джея не уточнил границ США с Канадой, а предусматривал лишь создание смешанных англо-американских комиссий для их определения. Смешанные комиссии должны были также установить сумму долгов граждан США англичанам и сумму убытков, которые понесли частные лица — сторонники английской короны — от конфискации их имущества Соединёнными Штатами во время войны за независимость, а также установить ущерб, нанесённый американцам действиями английских военных судов. Сразу было очевидно, что первая сумма будет существенно выше второй – и американцам придётся ещё и заплатить, выполнив до того игнорируемую статью Парижского мира 1783 года.
Договор вполне заслуженно был воспринят как поражение. Конгресс не желал в течение некоторого времени его ратифицировать, наблюдая за событиями в Европе, где 1794 год оказался чрезвычайно удачным для Франции. Только персональное давление президента – причём на грани открытого скандала, заставило конгрессменов всё же сделать это 24 июня 1795. Ощущение унижения было так велико, что оно впервые сказалось даже на популярности Вашингтона – в нём явно стали разочаровываться. Это, к слову, помимо благородства и возраста, станет одной из причин, по которой Вашингтон не пойдёт на третий срок – он предполагал, что те решения, которые от него может потребоваться принять, окончательно погубят его столь блестящую репутацию.
Таким образом, французское направление во внешней политике оказалось пустышкой, не принеся ничего, кроме обострения отношений с англичанами, а они в свою очередь продемонстрировали наглядно и болезненно слабость Соединённых Штатов. Американцам срочно требовался успех, доказательство того, что они в состоянии за себя постоять. И здесь Вашингтон обращается к третьему направлению, к третьей державе – к Испании. Между США, уступленной французами ещё после Семилетней войны испанцам Луизианой и давно уже им принадлежащей Флоридой существовал довольно обширный регион, с не вполне определённым статусом – Территория Миссисипи.
С конца 1794 года американцы начинают добиваться прояснения этого статуса. Примечательно, что, в общем-то – без явно выраженной агрессии. Но настойчиво. Испания в этот период времени находится, мягко сказать, не в лучшем положении. Идёт война с Францией – разорительная, наглядно демонстрирующая всем и каждому слабость испанцев. Особенных успехов они не достигали и прежде, но в блистательном для французов 1794 начали терпеть серьёзные поражения. В ноябре французские силы вторглись на территорию Каталонии – и было ещё не вполне ясно, на чьей стороне будут симпатии каталонцев в сложившейся ситуации – правительства ли своей страны, или Французской Республики. 1795 год особенного ухудшения положения испанцам не принёс – их фронт для Франции был глубоко второстепенным, но и хорошего не сулил. 5 апреля в Базеле был подписан сепаратный мир между Францией и Пруссией. Не вдаваясь в излишние здесь подробности, он был достаточно выгоден обеим сторонам – но весьма опасен для других, оставшихся противников Франции. Фронт на Рейне, где концентрировалась основная масса французских войск, стремительно утрачивал своё первостепенное значение. Англия забеспокоилась, Австрия почувствовала угрозу, а в Испании началась паника. В срочном порядке стартовали переговоры о мире – в том же Базеле. Французы в общем не отказывались, но выдвинули ряд условий – в частности территориальные требования касались испанских владений на острове Гаити и главное – Луизианы. Франция дала понять, что считает эти территории лишь временно находящимися под испанским управлением, добровольно переданными (причём, что важно, бесплатно) французскими властями Испании, но которые теперь она в полном праве забрать назад.
В испанской дипломатии тем временем творилось нечто странное. На руководство государством стал оказывать огромное влияние фаворит-временщик Годой – человек ничем не выдающийся, кроме своей внешности и наглости. Хотя, может быть, я и не прав – сделаться сперва любовником королевы (изначально – ещё инфанты), о чём знала вся страна, а потом, параллельно – лучшим другом её мужа – это уметь надо! Годоя шатало как флюгер. Он то верил в силу Коалиции, то до ужаса боялся французов. То предъявлял фантастические по наглости требования к Франции, касавшиеся её внутренней жизни и политики, например восстановление в полном объёме прав католической церкви (не исключено, что всё это вообще было таким красивым, эпатирующим жестом, которым Годой желал произвести впечатление на королеву, изобразив себя рыцарем – защитником веры, а не добиться каких-либо результатов во внешней политике), то готов был мириться едва не на любых условиях. По временам Годой вообще помышлял о союзе с Францией – в духе дореволюционных времён Бурбонов. Всё это изрядно раздражало французскую дипломатию, но Франция хотела поскорее закончить войну, а потому была сравнительно гуманна. В подписанном в Базеле 22 июля 1795 года мире Луизиана и её статус не фигурируют – вопрос был отложен до лучших времён. Но, так сказать, осадок остался.
Договор в Мадриде, который отдаст в руки США в полном объёме Территорию Миссисипи, станет возможным потому, что американцы сумеют сыграть на страхах Испании. Каких? Нигде напрямую речь не шла о войне (и США реально не готовились к ней) – но их настойчивость смогла создать иллюзию решимости. Армия США была слаба, но войска Испании в Северной Америке – ещё слабее. Население всей огромной Луизианы было ничтожно, население Территории Миссисипи – мизерно. Плюс к тому, как минимум некоторые индейские племена очень сильно удивились бы, узнав, что их земли делят между собой какие-то бледнолицые (если испанцев можно так, конечно, назвать). Испания могла бы напрячь свои военные силы… теоретически. А на практике каждый солдат был ей нужен в Европе до 22 июля 1795, а после этого она готова была на что угодно, только бы избежать новой войны и связанных с ней расходов и рисков. Наконец, было и ещё кое-что. Договор 1778 года. Несмотря на Прокламацию о нейтралитете, формально его всё ещё никто не отменял! С точки зрения буквы документа США были союзником Франции. И в Испании не могли быть уверенными, что, начни они войну, буква не сделается опять сутью. Новая война с французами была абсолютным кошмаром, которого любым способом нужно было не допустить. И вот, как было сказано выше, 27 октября 1795 Томас Пикни (ещё один специальный уполномоченный, вроде Джона Доу, только, так сказать, с обратным знаком) подписывает с государственным секретарём Мануэлем Годоем договор, который получит наименование Договор Пикни.
Согласно ему земли, на которых ныне располагаются сразу два штата – Миссисипи и Алабама, без каких либо дополнительных условий, кроме официального признания границ с испанской Флоридой, отходили Соединённым Штатам. Это был успех. Он так и не смог полностью перекрыть горькое послевкусие от Договора Джея, но в реальности был важнее его. Начался процесс, которому скоро суждено будет принять огромные масштабы – территориальный рост США, их экспансия на континенте. Как и в прошлый раз, основную ответственность на себя брал Вашингтон – и на этот раз выиграл. Вплоть до конца второго срока, значимых внешнеполитических акций он более не проводил. 4 марта 1797 Джордж Вашингтон перестанет быть Президентом. А ещё два года спустя – 14 декабря 1799, он тихо скончается в своём любимом Маунт-Верноне в кругу семьи. Перед этим, правда, 13 июля 1798, в период резкого обострения отношений с Францией, президент Джон Адамс, учитывая популярность и репутацию Вашингтона, символически назначил его главнокомандующим американской армией в чине генерал-лейтенанта. Но в действительности Вашингтон уже не будет оказывать реального влияния на дела.
Кто будет? Вторым президентом после ухода главного из отцов-основателей из политики стал Джон Адамс (он же Джон Адамс Старший – потому что он станет патриархом-зачинателем целой политической династии и спустя некоторое время президентом сделается и его сын – тоже Дон Адамс). В политике Адамс Старший был давно – ещё в 1760-х, как один из виднейших адвокатов Бостона, он занимался правовым обеспечением обращений и жалоб “патриотов” на новые акты парламента. Критиковал при помощи юридических аргументов Закон о гербовом сборе, в 1774 году был выбран в Массачусетский национальный конгресс. После – являлся делегатом Первого и Второго национального конгрессов, его подпись стоит под Декларацией независимости. Казалось бы, очень внушительный послужной список… вот только нигде и никогда Адамс не был на первых ролях. В Бостоне он находился под влиянием двоюродного брата Сэмюэля Адамса – лидера Сынов свободы. Ну а начиная с момента создания Континентальной армии он постепенно становится человеком Вашингтона. Именно Адамс первым предложил Вашингтона на роль главнокомандующего, но очень скоро патрон и подопечный поменялись местами. В целом, как и сам Вашингтон, Адамс был мастером компромисса, осторожного подхода. А это – ценные качества для дипломата. В 1777 году он отправляется в качестве посла во Францию – на главное внешнеполитическое направление. В 1780 его перебрасывают в Голландию, где он многое сделает для подключения страны к войне на стороне США и Франции. Он участвует в подготовке Парижского мирного договора. Уже после войны он – посол в Англии в 1785-1788. Всё это – ответственные, значимые, позиции, но в политике своего отечества Адамс фактически не участвует на протяжении десятилетия! И… в 1789, почти сразу по возвращении, становится вице-президентом – потому что так захотел Вашингтон. Адамс будет при нём оба срока – и окажет ему очень большую поддержку в деле достижения если не консенсуса, то мира между двумя основными политическими силами страны: Федералистской и Республиканско-демократической партиями.
Здесь уместно будет вкратце обозначить их позиции и противоречия. Федералисты изначально выступали за то, чтобы из Конфедерации превратить США в федеративное, но единое государство. Именно они первыми подняли вопрос о необходимости замены Статей Конфедерации на Конституцию и об “усовершенствовании Союза”. Но вот Конституция принята – что дальше? А дальше – всё большая интеграция и укрепление позиций центра. Главный идеолог и руководитель федералистов – Гамильтон: яркий публицист, талантливый управленец, который руководил ключевой сферой финансов, а ещё – настоящий джентльмен, особенно по американским меркам. Гамильтон выражал интересы только-только зарождавшейся, но очень многообещающей крупной буржуазии США. Ей нужно было единое экономическое пространство, единые законы, нужен был порядок, примерно сходный во всех штатах – чтобы не нужно было повсюду оглядываться на местные условия при ведении дел. В ходе дебатов о конституции проект Гамильтона был отклонён, но он был полон решимости, оставив букву действующего основного закона, ввести дух своего.
Республиканско-Демократическая партия возглавлялась другой очень яркой фигурой – Томасом Джефферсоном. До того, как Вашингтон стал обретать популярность как военный герой, именно Джефферсон являлся самым знаменитым политиком Америки. Он был одним из тех, кто твёрдо и последовательно вёл дело к независимости, он был главным автором Декларации этой Независимости. А ещё это был истовый сторонник свободы и очень твёрдый, неуживчивый, непреклонный, но потому часто и выигрывающий человек. Он выражал интересы малых штатов, не желающих занять соответствующее размерам маленькое, незначительное место в рамках Союза, а так же интересы Юга, экономика которого болезненно отзывалась на попытки центра к большей регламентации. Точкой разлома были и внутренние, и внешнеполитические вопросы. Джефферсон ушёл с поста госсекретаря, когда Вашингтон в духе Гамильтона и по его настоянию пошёл на подписание договора Джея. И это был не просто уход, а демонстративный хлопок дверью. Вообще это было по-своему даже забавно: Джефферсон был готов воевать за свободу от Англии, но не готов за неё платить. Только вот Вашингтону и компании было не до смеха – вес Джефферсона был достаточным, чтобы раскачать всю политическую систему, если он всерьёз возьмётся за дело. Пока правил Отец Отечества, угрозу удавалось сдерживать. Но после марта 1797 всё грозило полететь в тартарары.
Адамс сам был членом Федералистской партии, но умеренным, а главное лояльность по отношению к Вашингтону и его курсу была для него куда важнее. Новые президентские выборы должны были впервые пройти с участием политических партий – и всех бросало в дрожь от мысли, что будет, если напрямую сойдутся Гамильтон и Джефферсон. Возможно, было что угодно – изменения или отмена Конституции в ряде штатов, или даже вовсе раскол государства. При этом Джефферсон был полон решимости выдвигаться – и никто не мог его переупрямить. После сложных и длительных политических консультаций было принято следующее решение: от федералистов пойдёт не Гамильтон, а Адамс, который будет упирать не на суть партийной программы, а на продолжение компромиссной, надпартийной линии Вашингтона, на его наследие. В качестве запасного варианта рассматривался Томас Пикни – тот самый, который подписал договор с испанцами – предполагалось, что это может сильно добавить ему популярности. Выборы прошли в конце 1796 года – и Адамс победил, но кандидаты шли ноздря в ноздрю. У Адамса было 53,4% голосов выборщиков, а у Джефферсона – 46,6%. Что хуже всего, голоса явно распределялись по географическому принципу. Север отдал их Адамсу. Юг – Джефферсону. И сделавшийся главой государства Адамс не мог этого не учитывать. Весь срок ему придётся лавировать и осторожничать – он не мог давить авторитетом, как это делал Вашингтон до него. Это самое лавирование едва не довело для Адамса и вообще США дело до очень крупных неприятностей.
В определённый момент Адамс счёл возможным заявить, что и он, и его партия осуждают радикальный и тиранический характер Французской Революции. Сделано это было в совершенно понятных внутриполитических целях – в очередной раз подчеркнуть собственную умеренность, убедить всех, что Федералистская партия не ставит своей целью полную централизацию по французскому образцу и ликвидацию штатов. Но услышали президента США не только по эту, но и по ту сторону океана. Там во внутренних делах Соединённых Штатов разбирались слабовато. Но знали, что главного федералиста – Гамильтона, даже в самих США порой именуют англичанином, что он – инициатор Договора Джея. И что его партия сейчас правит страной. Вывод? США дрейфуют в сторону Британии! Реакция была стремительной и резкой. Французский флот приступил к захватам в Атлантике американских торговых кораблей, направляющихся в английские порты. То, чего по Договору Джея избежали в случае англичан, теперь сделалось реальностью в исполнении французов! В бешенстве были все – и республиканцы-демократы, потому что это сразу больно ударило по плантаторам Юга, и федералисты – потому что это ещё больнее ударило по доходам бюджета. Гамильтон дошёл до того, что стал, в самом деле, призывать к войне, в расчете на то, что никаких сил у французов в Новом Свете нет, а Англия может пересмотреть для союзника условия Договора – и даже оборонять американские корабли.
Всё же Адамс решил, что с вопросом нужно разобраться мирно. Тем более, что кроме самой Франции имелась и другая проблема. Годой сделал-таки финт ушами. 27 июля 1796 года Испания заключила союз с Французской Республикой. Ничего, кроме разнообразных проблем, это стране не принесло, но теоретически в случае обострения ситуации Штатам пришлось бы сражаться и с испанцами тоже. Итак, Адамс в 1797 году послал в Париж дипломатическую делегацию в составе Чарльза Котсворта, Томаса Пикни, Джона Маршалла и Элбриджа Джерри для переговоров о нормализации отношений. Во Франции же во всю цвела и пахла эпоха Директории – самая гнилая за всё время Революции и Наполеоники. Деньги брали все и за всё – не удивительно и то, что три агента французского правительства — Жан Конрад Готтингер, Пьер Беллами и Люсьен Обваль — потребовали большой взятки наличными от американской делегации за саму возможность встретиться с французским министром иностранных дел Талейраном. Кроме этого Франция желала добиться выдачи огромного займа, который она могла бы использовать для финансирования продолжающейся войны – ну и, как вишенка на торте, формального извинения от Адамса за его оскорбительные замечания. Американские дипломаты в свою очередь предложили Франции такие же условия, что и в договоре Джея с Британией – мало хорошего, но ради мира и торговли Адамс был готов это вытерпеть. Французские власти отказались и больше того - под надуманным предлогом выслали Маршалла и Пинкни из страны. Джерри остался в Париже, однако больше официальных переговоров не вёл. На самом деле всё это было банальным вымогательством – предложи американцы больше денег лично французским дипломатам – и не только были бы сняты препоны на переговорах, но даже изменились бы их условия! В частных бумагах на это делались очень прозрачные намёки. Уже в Штатах оппозиционная Демократическо-республиканская партия Джефферсона, считая, что в провале переговоров виноваты посланцы Адамса, потребовала ознакомления с ключевыми документами. Президент опубликовал отчёт делегации, в котором французские агенты были обозначены буквами X, Y и Z (от которых пошло неформальное название документа и всего скандала в целом), возбудив в американском обществе бурю антифранцузских настроений.
То, что суверенное государство отказывается вести переговоры, даже встретиться с аккредитованными представителями США без уплаты взятки его высокопоставленным чиновникам и требует предоставления займа для финансирования его военных авантюр в Европе, было воспринято американской публикой как национальное оскорбление. Ответ американской делегации «Мы отвечаем, нет! Ни шестипенсовика!» был преобразован редактором газеты в лозунг «Миллионы на оборону, но ни цента на дань!». Адамс и Гамильтон были вынуждены, в самом деле, увеличить расходы на оборону – в частности на ВМС, а с 1798 года между США и Францией вспыхнула квазивойна. Капитаны американских судов получили предписание отвечать на все проявления агрессии – и вот в течение 2-х лет американские и французские военные и торговые суда вели настоящие бои в Карибском и Саргассовом морях. Только теперь был официально аннулирован Договор 1778 года, мало того – в США впервые в их истории развилась настоящая шпиономания. По этому случаю было даже принято несколько чрезвычайных законов, которые отменили в начале 1800-х.
К огромному разочарованию Гамильтона позиция Англии по отношению к США при этом нисколько не изменилась – формально-то ведь войну ни французы, ни американцы так и не объявили. Вообще вступление США в Антифранцузскую коалицию считалось почти неизбежным – но всё изменил приход к власти Бонапарта. Адамс назначил новую дипломатическую миссию, возглавленную Уильямом Мюрреем. В 1800 году было подписано Мортфонтенское соглашение, которое завершило равно ненужные обеим сторонам военные действия. Отношения с французами начали теплеть, но медленно. Той дружбы, которая была в период Войны за независимость, теперь не существовало и близко. В сознании, как массовом, так и многих политиков, стала вызревать мысль, что в Старом Свете у США вообще друзей не может быть.
Помимо вышеописанного, крупных политических событий в годы президентства Адамса не было. Разве только был достроен в Вашингтоне Белый Дом, куда он и переехал уже ближе к концу правления. Но зато было много политической возни, которая, судя по всему, очень сильно измотала президента. Адамс был уже, в общем, не молод – ему исполнилось 66 лет, но главным фактором, похоже, была эмоциональная усталость. Он просто извелся в постоянных попытках сохранить внутренний мир в стране. По инерции он ещё участвует в выборах 1800 года, но ведёт их вяло – и проигрывает напористому Джефферсону. Тот побеждает его с 61,4% голосов против 38,6% у Адамса. В 1801 году Адамс объявил, что уходит из политики. Упрямца Джефферсона он при этом глубоко и сильно после этого ненавидел до самой смерти. И, даже удалившись на покой с ним одним вёл оживлённую переписку-склоку. Много позже, на смертном одре, а Джон Адамс умрёт только 4 июля 1826 года, его последними словами будут сказанные со злобой: «Томас Джефферсон ещё жив». В действительности Джефферсон, уже был мёртв - он отправился в мир иной в тот же день, несколькими часами ранее. Бывает и так на свете.
Но пока что у нас 1801 год – и Джефферсон отправляется в президентское кресло. Продержится он два срока – и, как до того Вашингтон, составит эпоху в политической истории США. Во-первых, радикальный и безжалостный без власти, получив её Джефферсон продемонстрировал способность договариваться – и вообще оценивать ситуацию объективно, а не только исходя из своих желаний. В целях достижения контроля над Конгрессом Джефферсон пошёл на компромисс с федералистской фракцией Гамильтона: он продолжил экономическую политику своего главного оппонента касательно Национального банка и тарифов. Да и вообще Гамильтон, хотя ещё с 1795 года он официально не был руководителем финансовой сферы Америки, реально продолжал оказывать на неё определяющее влияния – в том числе и при Джефферсоне. Просто потому что президент понимал – никто не сделает этого лучше. Но в остальном Джефферсон со всей решимостью повел в жизнь свою собственную программу. А именно – сокращение давления центра на штаты и его расходов. Были отменены многие введённые предыдущей администрацией налоги, в частности, налог на мелких производителей виски, вызвавший в 1794 году серьёзные волнения. Идеальной, по мнению Джефферсона, была бы ситуация, при которой федеральное правительство сможет обеспечиваться только таможенными пошлинами вообще без сбора налогов с населения, оставив это право штатам. Уменьшение доходов центра неизбежно должно было вызвать соответствующие сокращения в целях экономии. Джефферсон в период своего президентства провёл значительное уменьшение численности армии, а также распустил большую часть флота, построенного при администрации Адамса, поскольку, по его мнению, большие вооружённые силы истощали ресурсы и финансы государства, а с Францией удалось прийти к соглашению. Президент считал, что в случае войны достаточная численность армии будет достигнута за счёт добровольцев из гражданского населения, как это произошло во время Войны за независимость. Тем не менее, признавая необходимость образованного руководства добровольческой армии, Джефферсон увеличил Армейский корпус инженеров и учредил в 1803 году Военную академию США в Вест-Пойнте. Сокращены были представительские расходы – сам президент теперь жил в Белом доме достаточно скромно. Нагрузка на финансы штатов объективно снизилась. Но было и ещё кое-что - нужно было экономить по ещё одной – главной причине. Стране требовались 15 миллионов долларов, чтобы совершить самую удачную сделку в своей истории. Следующая глава по преимуществу будет именно о ней – о Луизианской покупке, а так же самой первой репетиции сецессии и Гражданской войны.
Только в этот раз отделяться хотел не Юг, а Север...
