Среди моря разливанного русских романсов самым красивым и узнаваемым единогласно считается “Соловей” Алябьева. Слушала его многократно, и всякий раз что-то царапало внутри, протестовало. Что-то не сходилось по задаче материала и звукоизвлечению.
Милота сквозь слёзы
Поют его, в основном, обладательницы колоратурного сопрано и всегда весело, залихватски, игриво, с изобилием длинных нот и вокальных украшений, настолько сложных в высокой тесситуре, что исполнять эту жемчужину романсиады не каждая отважится. Шаловливый настрой – это, скорее всего, требование педагогов, сами певицы своеволия не проявляют, даже став оперными дивами.
И лишь однажды я услышала “Соловья” в исполнении никому не известной выпускницы консерватории, которая уловила в нём и передала оттенки, далёкие от беспечного озорства. Даша смогла какую-то химию учуять. Что-то между нот прочитать – отголосок свинцовой тоски птицы в клетке, жалобу ветра, запутавшегося в крыльях мельницы. И смирение в принятии судьбы: чему быть, тому не миновать! При этом певица улыбалась, и эффект был удивительным – милота сквозь слёзы.
А ведь и правда, если вдуматься, романс-то – не об интересе к голосистому пернатому – куда он полетит и всю ночку пропоёт! Автор текста Дельвиг написал о разлюбленной барышне, которая грустит по милёночку. “Жар-колечко” на её “руке распаялося”, дорогой крупный жемчуг “на груди потускнел”, потому что молодец девицу разлюбил… Соответственно, ей живётся теперь на свете через силу.
Но и этот смысловой слой – не окончательный. На следующей глубине залегания слышится истошный крик отчаяния, вопль заживо замурованного человека. Сквозь толстые стены мало что доносится. И лишь особо чуткое музыкальное ухо способно уловить ту жалобную вибрацию.
Не хочется поднимать тяжёлую тему тотальной потери нашей вокальной школой такой особенности, как пение душой. Это умение уже давно отодвинуто ногой. Упор делается исключительно на филигранную, виртуозную технику. Исполняемое произведение не проживают, не окрашивают перламутром чувств, эмоционально не согревают, а поют холодно, выхолощенно, стерильно, то есть, звукодуйствуют.
Но Даше удалось считать, внутренне переработать и затем выдать публике заложенную в мелодию чарующую эмоцию! Благодарные зрители оценили это движение души и осыпали певунью овациями, цветами и признаниями в любви, потому что растревожились сердцем и тут же исцелились красотой.
Понятно, это дар. Но и информированность тоже. Девочка не поленилась залезть в интернет и прочесть о стихотворце, композиторе и насчёт истории создания романса. Вчувствовалась в переживания давней давности, даже, по её признанию, какое-то время ходила сама не своя. А было от чего!
Как Алябьев в беду угодил
Предыстория создания этого прелестного романса местами анекдотична, но большей частью драматична. Сынок тобольского губернатора, молодой повеса Саша Алябьев был типичным представителем золотой молодёжи того времени: богач, подполковник, увешанный боевыми наградами, гуляка, картёжник, ценитель ножек балерин,– в общем, всё по списку жуиров того времени.
Положение его в обществе укрепила слава героя – он пошёл на войну с Наполеоном добровольцем и не раз показывал чудеса храбрости. Со своим другом Денисом Давыдовым они дошли до Парижа. В воинском формуляре Алябьева осталось свидетельство его бесстрашия: «Употреблён в опаснейших местах, везде отлично исполнял данные препоручения».
В битвах за Отечество, в режиме волоска от смерти всегда легче: там враг проявлен. А в мирное время –закамуфлирован. Все эти молодые лихие и безбашенные генералы раздражали высокопоставленных тыловых крыс.
И вот что случилось однажды в Москве в 1824 году с тремя Алексадрами.
Первые два, Грибоедов и Алябьев, распив бутылочку „Клико“в буфете Большого театра, раскрасневшиеся, не в меру восторженные, стали слишком назойливо вызывать артистов на поклоны криками “браво!” Раз пятнадцать заставили исполнителей выбежать.Партер возликовал и подхватил забаву, ну и разгалделся. Шуток и хохоту было! Но именные ложи с князьями и графьями, наоборот, этим беспорядком возмутились. Кто-то из сановников подозвал полицеймейстера Ровинского, тоже Александра, и велел ему этих шалопаев угомонить.
В антракте блюститель законности подошёл к двум своим тёзкам и грозно спросил первого: “Как ваша фамилия?” “Я – Грибоедов”. “Кузьмин! Запиши!” – приказал Ровинский квартальному.
“А как ваша фамилия?”– вежливо поинтересовался Грибоедов. “Я полицмейстер Ровинский”. “Алябьев, запиши!” – спародировал поэт-дипломат. И оба друга прыснули. Ужаленный чиновник этот эпизод запомнил. С той дразнилки, наверное, всё и началось…
Алябьев жил в уютном доме родной сестры и её мужа Николая Шатилова в Леонтьевском переулке. К тому времени он в чине подполковника уже вышел в отставку и полностью посвятил себя музыке. О нём заговорили в гостиных как о восходящей звезде оперного искусства – два его спектакля были поставлены в Большом. Потому он и летал как на крыльях, что чувствовал себя в театре как дома и вёл себя там весьма раскованно.
Гром среди ясного неба грянул одной глухой ночью. История вышла тёмная, запутанная и зловещая. Все участники её изоврались, поэтому толком ничего не известно.
В гости к Алябьевым явились экс гусар майор Иван Глебов, с ним воронежский помещик, коллежский советник, полковник в отставке Тимофей Времев, приехавший в Москву заложить имение, и притащивший его в этот дом губернский секретарь Сергей Калугин.
Выпив, закусив и помузицировав, мужчины уселись за карты. В то время запрещёнными считались такие азартные игры, как банк, штосс, фараон, баккара и макао, а разрешёнными коммерческие – на деньги – вист, ломбер и бостон. На следствии все дружно показали, что играли в вист, однако им не поверили. В общем, Времев проиграл гусару Глебову сто тысяч рублей – это была сумасшедшая сумма – сто миллионов нашими деньгами.
Что это был за морок? Зачем Алябьеву надо было в эту мутную историю вляпываться?
Таких деньжищ у Времева не оказалось, поэтому он обвинил выигравшего в шулерстве, обозвал дом карточным притоном, за что схлопотал от нашего героя пару тяжёлых оплеух. Что дальше? Само собой, поединок! Но судьба не дала своему любимцу погибнуть на дуэли.
Несчастный Времев через пару дней оказался на постоялом дворе в Чертаново и умер там от инсульта. Ужас от карточного долга и угроза дуэли сделали своё дело.
Алябьев, конечно, контактно – затрещинами – помещика не убил, нет. Но всё же получилась так называемая отложенная смерть.
И тут всё завертелось: слухи поползли о шулерстве Алябьва, полетел в инстанции донос Калугина, последовало возбуждение уголовного дела. Клубок сплетен обрастал жуткими подробностями: догнали, мол, помещика и прикончили, били бутылками и стульями и так далее.
Бумаги об инциденте легли на стол – правильно, полицмейстера Ровинского. По его распоряжению тело жертвы эксгумировали, но, к удивлению служаки, патологоанатомы подтвердили диагноз "апоплексический удар", а следов побоев не обнаружили. Тем не менее, всю четвёрку игроков вместе со слугами загребли в кутузку и вменили им “запрещенную игру, пьянство и побои», а также приписали всем четырём организацию “Игрецкого общества”.
В октябре 1825-го состоялось совместное заседании Московского уголовного и Земского суда. Состава преступления так и не нашли. Алябьев был оправдан.
И тут, по иронии судьбы, в дело вмешался судья Иван Пущин. Очень хороший человек, тот самый верный друг Пушкина, посетивший его в ссылке в Михайловском, благородный, честный, беспредельно обаятельный, заступник бедных и гонитель неправды. Кстати, Алябьев тоже входил в пушкинский круг.
Так вот, Пущин оправдательный приговор опротестовал и Алябьева в каземат вернул. Прав был Грибоедов, вложивший в уста Чацкого горестный вопрос: “А судьи кто?!”
И это опять непонятка. Почему добрейший Пущин так поступил? Из личной неприязни? Из ненависти к разгильдяйству, праздношатанию, распутству аристократов, которым на деле надобно служить на благо государства?
В наше время ведь тоже всех дико бесят сынки и дочки олигархов и чиновников, шастающие по заграничным курортам и стритрействующие на своих ламборджини, вместо того, чтобы служить интересам страны и заниматься полезными делами.
К слову, сам Пущин, хоть и не был декабристом, но через два месяца из порядочности попёрся на Сенатскую площадь поддержать товарищей, а вскоре его за эту солидарность приговорили к смертной казни, хотя в итоге сослали пожизненно на каторгу. Вот и получилось: не судите, да не будете судимы…
Пока тянулась нудная канитель с декабристами, Алябьев три года сидел в тюряге, ожидая приговора. Тогда же и сочинил своего знаменитого “Соловья”.
Пущин вердикт вынести не успел, про композитора забыли. Наконец, вспомнили и пригвоздили: лишение дворянства, чинов и наград, ссылка в Сибирь.
Любящая сестра поехала вслед за братиком и стала ему настоящей опорой. Именно она выхлопотала разрешение поставить в его камеру фортепиано, спасшее душу композитора от разъедающей безысходности.
Лишь через пятнадцать лет Алябьев получил разрешение на житьё в Москве, да и то под полицейским надзором. За это время он едва не ослеп, мучился ревматизмом и безостановочно слабел. Наверное, сидя в сыром каземате и размышляя над случившимся, музыкант что-то понял, потому что, выйдя на волю, поразил всех переменой в характере: стал мягким, уступчивым, жалостливым к беднякам. От былой его задиристости и следа не осталось.
А написал бы он столь щемящий романс, не побывав в заточении?
В качестве награды за долготерпение и смирение судьба соединила его узами брака с милой Катенькой, которую он давно и без памяти любил – дочерью композитора, генерала и тоже Александра – Римского-Корсакова.
А его “Соловей” всё это время набирал обороты популярности на концертах в салонах, гостиных и на театральных подмостках. «Я не могу без слёз слушать «Соловья» Алябьева!!!» – передавался из уст в уста отзыв Петра Ильича Чайковского. Романс включили в свой репертуар все ведущие русские и европейские лирико-колоратурные сопрано того времени, равно как и нашего тоже.
Алябьев – автор семи опер, двадцати водевилей и двухсот романсов. Но “Соловей” – безоговорочная вершина! Народными стали также его “Вечерний звон” и “Зима, метель” (“Нищенка”).
… Пишу как раз в пору соловьиных любовных монологов. Ну кто эти тоненькие горлышки отладил издавать такие громкие, упоительные, обжигающие до истомы трели? Все эти нежнейшие клокотатья, бульканья, посвисты, дробь, цоканья, щёлканья? Чудны дела Твои, Господи.
Наталия Дашевская
Жду от вас, дорогие мои люди, простого действия - пары слов в комментах, клика по "Подписаться" и лайка.
