Рассказ об одном из героев войны, заслуженном тренере СССР Михаиле Сергеевиче Сунгурове
ЭТОТ «ВЕЗУЧИЙ» СУНГУРОВ
САНИТАРНЫЙ эшелон катил на восток медленно, рывками, часто останавливаясь, пропуская навстречу составы с боевой техникой и частями. За окном ползли темень и дождь. Спать не хотелось. Он лежал с открытыми глазами и все больше понимал, что с войной кончилось его, сунгуровское, везение.
...В тот день на стадион «Динамо», где из спортсменов формировали бригаду особого назначения, они пришли записываться втроем. Валя Филиппов, волейболист, легкоатлет Гавриил Коробков и он. Друзей зачислили, а ему отказали наотрез. Мол, ты, парень, институт народного хозяйства окончил и жди особого распределения.
А через неделю почти весь их выпуск уже был призван в армию. Но до передовой было еще далеко. Три с половиной месяца в военных лагерях шли занятия. Михаил с отличием окончил здесь краткосрочные курсы военно-хозяйственной академии, получил звание техника-интенданта. Его ожидал армейский тыл, почти мирная служба в снабжении.
И вдруг бой. Там же, под Харьковом. Из летних лагерей их бросили уничтожить фашистский десант. Одного желания разгромить врага оказалось тогда мало — они еще не умели воевать. В перестрелке автоматная пуля ударила в ребро и прошла навылет. Так Михаил попал в санитарный эшелон.
...Ночью во сне вагон стонал, бредил, хрипел. Михаил не спал из-за скверного настроения. Рана — ерунда. Просто уж очень глупо и скоро он ее получил. В первом же бою.
А предвоенная жизнь теперь представлялась удивительно удачливой.
Он мог гордиться своим отцом. Сергей Сунгуров командовал пулеметной ротой в Первой Конной, потом был в отряде по борьбе с бандитизмом, ликвидировал на Украине махновцев, «армии» всевозможных атаманов и батьков. «В рубашке ты, Миша, родился, — любила говорить мать. Она рассказала сыну такой случай: — В конце 1919-го, когда беляки под Знаменкой перешли в наступление, папа отправил нас под охраной нескольких бойцов к бабушке в Дмитровку. Под селом в лесу — засада. Прорвались невредимыми. Только вот тебя по щеке пуля чиркнула. Малюсенький шрам остался...».
Его увлечение волейболом тоже началось с отца, который в свободный час выходил на площадку. Михаил играл так, словно от результата каждой встречи зависела чья-то жизнь. Выиграли — спасли человека, проиграли — нет. В этой его страсти, самоотверженности было что-то характерное и для его друзей — детей красных командиров. Краскомы... Это как пароль. Михаил во всем хотел походить на отца. Он не мог, не имел права быть слабым, плохим. Слава участника гражданской войны была передана ему в наследство.
Уже в седьмом классе Михаил — капитан сборной школы, в восьмом — района, а через два года — сборной Москвы по волейболу. Среди его близких друзей — знаменитые потом Анатолий Чинилин и Алексей Якушев, Владимир Саввин и Константин Рева, Валентин Филиппов.
Михаил Сунгуров проныривал под водой 52 метра. За один год, тренируясь в «Крыльях Советов», стал перворазрядником по боксу. В 1936 году на юношеском чемпионате страны по легкоатлетическому шестиборью выиграл три вида: метнул гранату на 76, а копье — на 52 метра, прыгнул в высоту на 175 сантиметров.
...И вот — госпиталь.
— Брось, Сунгуров, хандрить, — резко сказал сосед по палате, старший политрук. — Иди прямо к командиру мотомехбригады. Мол, так и так — хочу воевать! А я, брат, уже отвоевался, — махнул он пустым рукавом больничной куртки.
Командир формировавшейся в Свердловске бригады резко встал из-за стола, подошел вплотную.
— Сунгуров? — переспросил он. — А отца не Сергеем ли звать?
— Так точно, товарищ полковник, — выпалил Михаил.
— Вот так встреча! С отцом-то твоим мы еще у Буденного воевали. А ты, значит, после ранения, техник-интендант. На фронт рвешься, в строевую?
— В разведку, — не раздумывая, ответил Михаил. Он давно и твердо решил — с его закалкой, здоровьем он нужен именно здесь.
— Нет, брат, — тихо сказал полковник. — Не могу. Понимаешь, не могу.
Он взял Михаила за плечи: «Если убьют, как мне в глаза Сергею-то смотреть? Не простит мне батя твой... В общем так: иди в истребительно-танковый дивизион, принимай взвод и «сорокапятку».
Техник-интендант не очень твердо ответил: «Есть!» и вышел почти довольный.
К пушке, которая ему досталась, — уже на фронте узнает Сунгуров, — опытные солдаты относились с иронией. Артиллерийской панорамы нет — наводилась по биноклю, на глазок, а маленькие снарядики не брали лобовую броню средних и тяжелых фашистских танков. Но под началом Сунгурова была эта пушка грознейшим оружием, и в батарее о «слабостях» ее быстро забыли.
Взвод Сунгурова уничтожал танки хитро и умело — посылая снаряды в бок или в гусеницы. Командир сам отличался редкой меткостью: на тренировках из пяти выстрелов три-четыре раза с тысячи метров попадал в сосну с кулак толщиной.
В весеннюю распутицу 1942-го артиллеристы таскали «сорокапятку» буквально на руках. Выдирали из грязи, топей полтонны железа, срывая плечи, ладони.
А в то раннее ноябрьское утро им было легко. По стылой, мерзлой земле «сорокапятка» быстро катилась вслед за наступавшим полком. В шесть часов фашистов выбили из небольшой смоленской деревушки, в восемь те начали контратаку.
Артиллеристы Сунгурова приняли короткий и жестокий бой. Враг бросил на батарею танки. «Сорокапятка» подбила один, потом другой. Черная громада металла застыла метрах в тридцати после выстрела командира, но прежде вражеский снаряд разорвался рядом с пушкой, уложив весь расчет и ранив осколком в ногу самого Сунгурова.
У него хватило сил, чтобы заползти в сарай, зарыться в пахучее сено под ржавыми колесами старой полуторки. Через несколько минут ворота в сарай распахнули фашистские автоматчики. Снег скрипел в метре от головы. Сунгуров затаил дыхание. Солдаты передернули затворы и полоснули длинными очередями по сену.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
ГЛУБОКОЙ ночью, перетянув кое-как рваную (в медсанбате определят точно — 9X12 см) рану куском бинта и ремнем, Сунгуров пополз к своим. Вот она, их «сорокапятка», разбитая вдребезги. Четыре бойца, застывшие на снегу. Воронка от фашистского снаряда.
В поле его подобрали разведчики. Михаил почти потерял сознание и чувствовал только боль, чувствовал, что теплая кровь, просочившаяся в валенок, остыла и страшно жжет ногу...
Последняя его атака была на речке Царевич под Витебском. К тому времени Сунгуров командовал батареей и ждал из штаба приказ о присвоении ему звания майора.
Вспоминая тот день, Михаил Сергеевич все пытается понять: что же тогда спасло? Страх? Быстрота реакции? А может, взрыв, всплеск физических сил в момент наивысшей опасности?
Наверное, и то, и другое, и третье.
Фашисты отступали. Его батарея скатилась в овраг, а затем выскочила на поле. То, что он увидел, потрясло. Из прозрачного леска по ним бил пулемет. Бил, как в тире, — в упор. Две пули прошили полы полушубка, а третья разнесла левую руку повыше кисти. Смерть вот-вот должна была настигнуть его. И тогда он прыгнул метров на шесть с места в пулеметное гнездо.
В санбат Михаил прибрел сам, в шоке, придерживая здоровой рукой красный от крови рукав полушубка. Хлебнул спирта — боль притупилась. Раненых было много. Ему обработали рану и наложили гипс, впопыхах развернув кисть на 180 градусов.
Потом месяц он ехал до госпиталя. Потом — операция в Сарапуле, небольшом удмуртском городке, и снова гипс. Неделю он приходил в себя после операции, оброс желто-седой щетиной, похудел сильно — есть не мог, и медсестры прозвали его «стариком».
Летом 1944-го Сунгуров возвратился в Москву. Нашел бабушку. Отец воевал, мать и сестра жили в Оренбурге. Увидев его, Евдокия Никифоровна запричитала: «Мишенька, на кого же ты похож!». На нее смотрел тощий старик в офицерском кителе со впалыми щеками и землисто-желтым лицом. Сунгуров перед выпиской из госпиталя весил 53 килограмма.
Инвалид второй группы, покалеченный, но живой, он снова попал в мирную жизнь.
Ему вроде снова повезло. Он нашел работу по специальности — стал директором вагона-ресторана поезда Москва — Владивосток. Должность сулила удивительные по тем временам блага. Но Сунгурова хватило лишь на один рейс.
Потом стал директором комиссионного магазина на Пятницкой. Девять месяцев продержался и ушел. Понял: все это не для него. Михаил хотел доказать себе, врачам, друзьям, что не сломили его зажившие и незажившие раны, инвалидность. И он доказал...
— Играть после такого ранения?! Да вы сумасшедший, — отчитывал Сунгурова дежурный врач в травматологическом отделении.
Что Михаил мог ответить? Конечно, прав: поберечь надо было руку — кости едва срослись. Но ведь то, что произошло, — случайность. В волейболе бывает такое. Два раза он ставил блок. И оба раза Володя Чагин из МВТУ не пробил его. Мяч попадал в жесткую кожаную, как солдатская — с двумя пальцами, рукавицу, надетую поверх гипса, и отлетал на площадку. А в третий раз, верно, отчаявшись, ударил Володька со всей силы не по мячу — промахнулся, к сожалению, — а по его левой руке. И сразу — адская боль, круги перед глазами, резкий запах нашатыря.
Хирург говорил еще что-то, но Михаил уже не слышал его. Он смотрел на странный выпуклый уступ повыше запястья, на худую с фиолетовым отливом руку и думал, что если бы не эта случайная травма, команда Энергетического института, где он работал преподавателем на кафедре физвоспитания и военного дела, обязательно бы выиграла у бауманцев. Здорово играли, а особенно — Алик Вассерман. Как и он, фронтовик. Без ноги.
«Нет, дорогой доктор. Точку на волейболе мне еще рано ставить!». Михаил хотел это крикнуть, но промолчал, чувствуя на левой руке тяжесть от влажного гипсового манжета...
В 1948-м Сунгуров окончил с отличием Московский областной педагогический институт и стал работать старшим преподавателем физвоспитания в Горном институте. Здесь, как выяснится, была небольшая волейбольная секция. Но звезд с неба команда никогда не хватала. Михаил же решил вывести ее в лидеры. Он стал играющим тренером.
Ему выпилили из фанеры лопатку с небольшой ручкой. Форма лопатки — точь-в-точь ладонь. Перед игрой Сунгуров привязывал лопатку бинтом к левому предплечью, надевал сверху ту самую кожаную рукавицу... В 1953—1955 годах волейболистам Горного института в Москве не было равных. А в 1954 году они стали чемпионами страны среди вузовских команд.
Вся послевоенная жизнь Михаила Сергеевича связана с этим видом спорта, связана со спортклубом «Локомотив», в котором он трудится и по сей день. А в конце сороковых годов, работая преподавателем, он начал готовить молодых волейболисток в ДЮСШ «Локомотива». С 1952 года его пригласил вторым тренером женской сборной страны Алексей Петрович Якушев.
Вместе с ним наши волейболистки стали чемпионками мира в 1956 и 1960 годах во Франции и Бразилии. Но мне хочется рассказать о другом эпизоде.
1955 год. Сталинград. Чемпионат СССР по волейболу. Финальная встреча двух столичных команд: «Динамо» — «Локомотив». Подача динамовок, и мяч, ударившись в блок, отлетает к зрителям. 3:2. «Динамо» — чемпион!
Сунгуров сидит на лавочке бледный. Он никогда не кричал, не шумел. Он переживал всегда вот так молча. По лицу катятся капли холодного пота. Обидно. Его девчонки, которые имели средние данные, тренировались отчаянно, много. Они порой ненавидели его, Сунгурова, за эти колоссальные объемы. Но потом понимали, что все это позволило им быть на голову выше соперниц в физподготовке, выносливости. Они могли, могли выиграть у динамовок!
— Пошли топиться, — кричит Тоня Рыжова.
— А как же я? — зарыдав, спрашивает Лида Болдырева. — Я плавать не умею! Ну, честно...
У всех такое настроение — хоть в Волгу.
А на следующий день идет торжественное закрытие чемпионата. После награждения — встреча с ветеранами войны. И тут волейболистки видят своего Сергеича при всех регалиях. Сунгуров поднялся на сцену вместе с легендарным Павловым.
— Смотри-ка, у Сергеича — три ордена: Красного Знамени, Красной Звезды и Отечественной войны. А я вчера: «Топиться!».
Через год Рыжову, воспитанницу Сунгурова, на чемпионате мира в Париже назовут лучшей волейболисткой планеты. Вернувшись в Москву вместе с Болдыревой, Александрой Чудиной, Лидией Стрельниковой, она будет благодарить Сунгурова за науку, за вечер в Сталинграде. А еще через год Михаилу Сунгурову, Анатолию Чинилину, Гиви Ахвледиани, Валентине Осколковой — известным волейбольным наставникам первым вручат удостоверения заслуженных тренеров СССР.
Ф. ГОГОЛЕВ (1985)