Вот эта улица. Вот этот дом. Где же тот парень что был так влюблён?
В памяти. Она, словно кривое зеркало, с каждым годом искажает картинку. Дома уже много лет нет, а улица хоть и осталась, сильно преобразилась по левому краю.
Переулок Плотничный, дом 7, квартиру уже не помню. Лангольеры памяти пожрали эту информацию. Здесь точка отсчета моей самостоятельной жизни.
Я была почти правильной девочкой и слушалась маму. А позже собрала чемоданы и, громко объявив, что у меня теперь семья, ушла в большую жизнь.
Большая жизнь началась в маленькой квартирке в бараке без горячей воды и с туалетом на улице. Самое роскошное, что могли позволить себе студенты-первокурсники.
У квартиры было неоспоримое преимущество — 7 минут до учебы пешком. Туалет на улице меня сельскую не пугал, отсутствие горячей воды и подавно — привычные условия жизни.
Удивительно, но память отвела под этот отрезок большую полку. Ощущение, что здесь прошла хоть и не половина, но значительная часть моей истории. А в реальности — каких-то два — три года.
Что такое пару лет в 18? — Вечность.
Это сейчас дни летят быстрее, чем листья с деревьев в осеннюю пору.
Стоящие перпендикулярно друг к другу, два барака образовывали маленький, уютный дворик. Заваленный забор, заросший кустами и тот самый уличный туалет завершали композицию. Оставался лишь один вход — со стороны дороги.
И в стороне и в людях. Семь минут — и шумная центральная улица большого города. А здесь почти как дома — тихо, пахнет травой, сиренью и деревом, впитавшим пыль времён.
Деревянное крылечко с лавочкой, к которой традиционно прилагались две бабушки-подружки, следящие за порядком. Будучи приличной девочкой, никогда не конфликтовала со старшими. Уважительно здоровалась, прощалась и справлялась о здоровье. Чем заслужила хорошее мнение о себе.
Еврейская пожилая пара тетя Ева и дядя Миша жили прямо под нами, занимая весь первый этаж барака. Из-за слабого слуха включали телевизор на полную громкость. Так, за неимением собственного, оставалась в курсе последних новостей и я.
Когда же дяди Миши не стало, тетя Ева стала звать к себе. Предлагала место перед телевизором и подкармливала тем, что привозили внуки. Я же в обмен стала ее ушами — слушала телефонную трубку и на пальцах объясняла уже совсем глухой еврейской бабушке, как поживает ее семейство, не болеют ли правнуки и когда приедут внуки.
Потом и тети Евы не стало.
Мне кажется, я по умершим родственникам так не горевала, как по этой чужой, но такой родной бабушке.
Осталось на память от нее полотенце. Узнав о моей беременности, бабушка Ева стала мечтать: «Буду сидеть на крылечке и качать малышку в коляске, пока ты на учебу бегаешь».
Готовилась. Но не успела. Перед тем как лечь в больницу, сунула мне в руки кулёк: «Будешь заворачивать после купания». Дешёвенькое, но новое, большое махровое полотенце, со смазанной краской на рисунке. До сих пор принадлежит дочери, а ей уже самой почти 18. Напоминает о доброте человеческого сердца и о том, что родственность душ не определяется родственностью крови.
Уезжала. Плакала. Стояла на дороге и прощалась с домом. Знала, что через пару недель его не станет. Словно на могиле, кидала последний взор, пытаясь запечатлеть в памяти. Тосковала. Дочь никогда не увидит места, где появилась на свет.
На его месте давно уже вырос многоэтажный дом по последнему слову современной архитектуры с многомиллионными квартирами и подземной парковкой.
Но если всмотреться в кривое зеркало памяти…
