Моей же была палата, разделённая на два бокса. В один из них заселили меня, а в другом творился бедлам. Гогот и шум, Шнуров и Высоцкий. Было ясно, что там развеселая компания, соседство с которой обещало мне задорные выходные. Я поздоровался с парнем, который находился в моем боксе на койке напротив меня, и без сил рухнул на свою. Только поздно вечером я обратил внимание, что моя подушка представляла из себя отвратительно пахнущий комок, покрытый запекшейся кровью. Я впервые видел подобный атрибут быта — было ощущение, что вот только вчера на этой подушке кто-то выстрелил себе в голову из дробовика. И его остывший мозг так и остался на долгую память об этом несчастном. Впечатление было жуткое, и я, недолго думая, пошёл искать персонал. С большим трудом мне удалось заменить подушку на что-то менее грязное, хотя до идеала было далеко. Но у меня уже не было сил и желания бороться с системой.
Ночью я вышел в поисках туалета. Пока я брел по темному коридору в направлении единственного источника света, из мрачных подвалов моего воспалённого сознания вдруг выступили персонажи фильма «Восставшие из ада» — я проходил мимо палаты, откуда раздавались дикие стоны, и воображение нарисовало мне образы палачей и обреченных на муки несчастных. Скрежет железной кровати напомнил цепи с крюками, на которые подвешивали истязаемых, а крик боли заставлял леденеть кровь в жилах.
— Ты слышишь? Развяжи-и-и меня, молю! Помоги-и мне! — голос, наполненный страданиями, умолял о помощи.
Я ринулся к посту медсестры. Подбежав к ней, я рассказал, что сейчас слышал. Я сбивался и тараторил, пытаясь помочь человеку. Но медсестра посмотрела на меня и спокойно произнесла:
— Ой, да хрен с ним! Наркоманы поганые. Если я его развяжу, он опять бросаться на нас станет. Пусть лежит до утра.
Я был в шоке — я пытался осознать происходящее, но осознал только одно: я многого не знаю и мое вмешательство не имеет никакого смысла. Поэтому я просто попросил ее сделать мне жаропонижающее, ведь температура поднялась до сорока двух и мне было отвратительно плохо. На обратном пути я зашёл в туалет и окунулся в туманную пелену никотинового смога. На корточках сидели трое парней в спортивных штанах, типичные такие гопари. Двое, закрыв глаза, качались подобно маятнику часов, а третий, со шприцем в руке, пытался попасть им в свою исчезнувшую вену. Он дико и отчаянно матерился и проклинал всех вокруг, а кровь стекала по руке и капала на грязный кафель. Я развернулся и толкнул дверь кабинки. Дверь во что-то уперлась, я надавил, но ничего не получилось. Тогда я просунул голову за неё и увидел сидящую на унитазе бледную мумию. Штаны были спущены, глаза закрыты, а из рта стекала длинной нитью слюна. Он не шевелился, погруженный в оцепенение. Вернувшись назад, я забрался под одеяло и уснул. Впереди было ещё два дня до понедельника.
Моей же была палата, разделённая на два бокса. В один из них заселили меня, а в другом творился бедлам. Гогот и шум, Шнуров и Высоцкий. Было ясно, что там развеселая компания, соседство с которой обещало мне задорные выходные. Я поздоровался с парнем, который находился в моем боксе на койке напротив меня, и без сил рухнул на свою. Только поздно вечером я обратил внимание, что моя подушка представляла из себя отвратительно пахнущий комок, покрытый запекшейся кровью. Я впервые видел подобный атрибут быта — было ощущение, что вот только вчера на этой подушке кто-то выстрелил себе в голову из дробовика. И его остывший мозг так и остался на долгую память об этом несчастном. Впечатление было жуткое, и я, недолго думая, пошёл искать персонал. С большим трудом мне удалось заменить подушку на что-то менее грязное, хотя до идеала было далеко. Но у меня уже не было сил и желания бороться с системой.
Ночью я вышел в поисках туалета. Пока я брел по темному коридору в направлении единственного источника света, из мрачных подвалов моего воспалённого сознания вдруг выступили персонажи фильма «Восставшие из ада» — я проходил мимо палаты, откуда раздавались дикие стоны, и воображение нарисовало мне образы палачей и обреченных на муки несчастных. Скрежет железной кровати напомнил цепи с крюками, на которые подвешивали истязаемых, а крик боли заставлял леденеть кровь в жилах.
— Ты слышишь? Развяжи-и-и меня, молю! Помоги-и мне! — голос, наполненный страданиями, умолял о помощи.
Я ринулся к посту медсестры. Подбежав к ней, я рассказал, что сейчас слышал. Я сбивался и тараторил, пытаясь помочь человеку. Но медсестра посмотрела на меня и спокойно произнесла:
— Ой, да хрен с ним! Наркоманы поганые. Если я его развяжу, он опять бросаться на нас станет. Пусть лежит до утра.
Я был в шоке — я пытался осознать происходящее, но осознал только одно: я многого не знаю и мое вмешательство не имеет никакого смысла. Поэтому я просто попросил ее сделать мне жаропонижающее, ведь температура поднялась до сорока двух и мне было отвратительно плохо. На обратном пути я зашёл в туалет и окунулся в туманную пелену никотинового смога. На корточках сидели трое парней в спортивных штанах, типичные такие гопари. Двое, закрыв глаза, качались подобно маятнику часов, а третий, со шприцем в руке, пытался попасть им в свою исчезнувшую вену. Он дико и отчаянно матерился и проклинал всех вокруг, а кровь стекала по руке и капала на грязный кафель. Я развернулся и толкнул дверь кабинки. Дверь во что-то уперлась, я надавил, но ничего не получилось. Тогда я просунул голову за неё и увидел сидящую на унитазе бледную мумию. Штаны были спущены, глаза закрыты, а из рта стекала длинной нитью слюна. Он не шевелился, погруженный в оцепенение. Вернувшись назад, я забрался под одеяло и уснул. Впереди было ещё два дня до понедельника.
