Анастасия Волочкова, Заслуженная артистка РФ
Как начинался «мой» балет
Моя «балетная жизнь» началась в пять лет, когда мама меня привела за ручку на балет «Щелкунчик» в Мариинский театр. И, увидев эту сказку, я настолько была поражена, такое было чувство восторга, восхищения, что я очень захотела стать балериной. И, выходя из театра, сказала: «Мама, я буду выдающейся балериной». Не знаю, стала ли я выдающейся, но балериной стала.
Когда мама поняла, что это не просто слова, нужно ещё было дождаться, пока исполнится 9 лет, потому что в балетное училище принимают с 9 лет.
Тогда не было никаких балетных одежд, и я брала огромную марлю, мамин поясочек от халата, делала себе длинную «шопенку» (вид балетной пачки), и танцевала.
А когда я пришла в 9 лет в балетное училище, оказалось, что у меня нет никаких физических данных. В это сегодня сложно поверить людям, которые видят мою растяжку больше, чем 180 градусов. У меня этого не было вообще: ни растяжки, ни выворотности, ни гибкости. Было только телосложение, подходящее для балета - я была очень стройная, и желание, мечта.
Меня приняли в училище условно с тем, что мои родители написали заявление, что если через год не будет результата, я уйду из училища.
И родителям подсказали, что недостаточно заниматься просто в балетном классе со всеми девочками и педагогом, нужно нанять частного преподавателя, что мы и сделали. Меня так и растила на протяжении 8 лет ученица Агриппины Вагановой Эльвира Валентиновна Кокорина. И постепенно мои данные развивались.
Через год у меня была не двойка, а тройка с минусом, это уже хороший результат. А через 5 лет я стала лучшей ученицей в классе. И с красным дипломом закончила Академию русского балета имени Вагановой.
О зависти и кознях в театре
В пять лет я думала, что окунусь в мир балета, как в волшебную сказку.
Но оказалось, что «театральный мир» бывает «клубком целующихся змей», когда тебе в лицо все улыбаются, обнимают, а за спиной втыкают нож.
Это бывало и в балетной школе, и в театре. Но, если в балетной школе это были подрезанные ленточки на пуантах, то в Большом театре уже были срезаны камни и вся отделка с моих костюмов во время спектакля «Лебединое озеро». У меня был такой шок!
Мариинский и Большой театры – это два разных мира. Потому, что в Мариинском театре даже мелкие пакости делают на более интеллигентной основе. А когда я пришла в Большой, Екатерина Сергеевна Максимова, мой первый педагог в Большом театре, посадила меня на свое место в гримерной комнате с десятью девочками из кордебалета. Я спросила: «Почему Вы, солистка, прима мировая, сидите с кордебалетом? – Настя, потому что на третьем этаже тот самый клубок целующихся змей, я хотела просто покоя». И я так ей благодарна, потому что я с этими девочками дружила, они ничего со мной не делили – ни роли, ни положение, ни продвижение.
В отличие от солисток и даже солистов. Я думала, что мужчины в мире балета не завистливые – еще как.
У нас были служительницы, такие добрые женщины, и они предупреждали: «Анастасиюшка, Вы когда идете танцевать, гримерную свою закрывайте». Какой смысл, куда мне этот ключ девать? Ну стырят у меня косметику, куплю новую: «Нет-нет, никому не нужна ваша косметика, тут, говорят, такое подсыпают в пуанты»... И про подрезанные ленточки тоже рассказывали.
Но одно дело, на экзамене ты просто сказал: «Извините, пожалуйста», – быстро попросил иголку с ниткой, пришил, и это все прощали. А на сцене, когда сидит зал в 2000 человек в Большом театре?
Был момент, танцую «Лебединое озеро», там два акта – белый и черный лебедь, быстренько в антракте переодеваешься, во втором акте самое сложное па-де-де, где 32 фуэте.
Я станцевала белого лебедя, прихожу в свою гримерную. Тогда еще не было охраны, и мама всегда приходила в антракте. И она мне говорит: «Слушай, какую-то пачку кордебалетную принесли, без всякой отделки». Подхожу, смотрю – моя фамилия написана на изнанке лифа. И понимаю, что пока я танцевала белого лебедя, срезали все камни, всю отделку, чтобы мне не в чем было выйти на сцену. Самое интересное, я стала просить через костюмера, В.: «Помогите, позвоните Г., может быть, даст мне свою пачку на один раз выйти». Прошу пачку, говорю, что вот такая у меня беда случилась: «Да-да, конечно». И пока В. бежит в костюмерную за ее пачкой, эта Г. уже перезванивает в костюмерную: «Не давать мою пачку». И так было с каждой балериной.
Мне мама говорит: «Надевай эту пачку, надевай корону, перо», – его мне Майя Михайловна Плисецкая подарила после моей победы на конкурсе Сержа Лифаря в 1996 году. Тогда это перо было в музее, а, узнав о моей победе, Майя Михайловна сказала: «Отдайте этой талантливой девочке».
Я надела перо, корону, и мама говорит: «Выходи и докажи, что не пачка украшает балерину».
Критикам «шпагата Волочковой»:
Люди добрые, вместо того, чтобы осуждать или обливать грязью, надо понимать, что эта грязь до адресата может не долететь, а остаться в ваших руках.
Вообще шпагат могут делать представители разных видов спорта, искусства, но почему-то «докопались» до «шпагата Волочковой». Возможно, он особенно сексуален, потому что для того, чтобы сделать его таковым, нужно иметь такое совершенное тело, нужно поддерживать его стройность. Дело не в том, чтобы просто сесть на шпагат, а сделать его стройным, с вытянутыми стопами, с вытянутыми коленями. И это действительно труд, чтобы сделать это очень красиво.
Больше всего будоражат мои шпагаты в купальнике на отдыхе, потому что это придает еще больше сексуальности.
Хочется сказать: люди, вы оторвите свою попу от кресла, идите в зал и поддержите свою форму, а потом уже осуждайте.
