Сказочная повесть
Начало здесь
ГЛАВА 13. УЧИМСЯ У ОЛЕНЕЙ
Что лучше — уют или роскошь? Давайте у адмирала спросим! Возможность сравнивать ему была предоставлена. Один пассажир на четырнадцать вагонов — о таком не могут мечтать даже монаршие особы! Правда, без печки было холодновато — но, во-первых, погода повернула к лету, и снаружи (как и внутри) стояло всего каких-нибудь минус двадцать, а во-вторых в углу вагона валялась целая куча пустых мешков, в которые можно было зарываться сколько душе угодно. Помогали сохранять тепло и энергичные перемещения взад-вперед, которые пространство вагона позволяло производить с наилучшей для этой цели амплитудой. А то, что в вагоне (опять же из-за отсутствия печки) было еще и темновато, и вовсе не было бедой — адмиралу нужно было собраться с мыслями, внутренне подготовиться к приезду в Даурию, а кромешный мрак наиболее точно соответствовал его представлению об этом месте. После ухода Унгерна Даурия не была занята ничьими вооруженными силами — это адмирал знал достоверно. Но вот почему она не была занята? Даже слухов на этот счет никаких не было. Даже нелепых. Как будто избегали произносить само слово «Даурия» без особой необходимости. Был один болтун, рассказывал про Даурию небылицы, а потом приехали два казака неизвестного полка в черных папахах и на черных конях да и увезли болтуна в неизвестном направлении... Вздрогнув, адмирал понял что только что придумал эту историю сам. Как-то сами собой возникают такие вещи при полном отсутствии данных. Может, и у всех так? Как только захочет кто-нибудь про Даурию загнуть, тут же приходят ему на ум два казака этих... да, и еще бороды у них тоже были черные... а, дьявол! Звук собственного голоса, глухо утонувший в дощатой пустоте вагона, показался адмиралу странным, незнакомым. Одновременно он почувствовал, что неплохо согрелся. Неужели чепуха может согревать? Как бы это могло пригодиться в арктических экспедициях! Гм, а ведь мысль эта тоже вполне чепуховая... но стало еще теплее. Адмирал усмехнулся и, разбежавшись, сделал царственный прыжок на манер оленя. Нет, все в порядке, он не замерзает. Когда замерзают, так не прыгают. А поезд между тем начал замедлять ход, и это был ясный сигнал — останавливаться где бы то ни было, машинисту было строжайше запрещено, а, стало быть, нарушить запрет он мог только в одном-единственном месте — том самом, за которое получил вещичку. Адмирал схватил вещевой мешок, и, когда поезд остановился окончательно, сдвинул дверь и выпрыгнул на перрон.
ГЛАВА 14. ЧЕРВОВАЯ ДАМА
Точнее, выпрыгнул куда-то. Это романтики нас приучили, что, мол, откроется дверь темницы (или еще какая-нибудь дверь сходного рода), а за ней — миры, свежесть, благоухание... Адмиралу же сдвинутая дверь теплушки ничего такого не принесла. Он просто переместился из одной тьмы в другую. Может, на какой-нибудь выставке — «Виды кромешной тьмы» — какой-нибудь утонченный эксперт нашел бы различия, но адмирал никакого такого эксперта с собой не прихватил. И поначалу никакой разницы не почувствовал совершенно. Даже усилие воли пришлось применить, чтобы подавить панику. Логика помогла — перрон в отличие от вагона не двигался. Да и слышен был еще слабеющий грохот удалявшегося состава. Изменения были. Тэк-с, тэк-с. Осваиваемся, привыкаем. В том числе вспоминаем гимназическую геометрию. Был один учитель... горький пьяница и остроумнейший человек. «Если тьма на просторах нашего государства, чуть сгустившись, приобретает прямоугольную форму, направляйте вашего ямщика именно туда. Если этот болван сам туда не направится. Ибо питейное заведение на Руси узнает всякий». Потребности адмирала были сейчас проще, чем питейное заведение, но мудрые мысли на то и мудрые, чтобы применять их расширительно. Вот этот темный прямоугольник впереди и справа — не торец ли здания станции? А белесый прямоугольник, проступающий на темном, если очень-очень сильно вглядываться... точно. Первой строкой — «Даурия». А что второй? Тут бы луне выйти из-за туч, как в романтических повестях... и надо же — луна, может, и не вышла на самом деле, но адмирал понял. Второй строкой было то же самое слово — «Даурия». Но написанное так, как будто оно отразилось в зеркале. Что хотел барон этим сказать? А, да, понятно — он же помешан на восточной мистике... монгольские суеверия... зеркало Эрлик-хана, повелителя преисподней — посмотрит в него душа умершего, и никаких претензий к справедливости того, что последует, у нее уже не будет. Вот так и барон создавал для подъезжавших к станции нужное настроение... дешевые эффекты! Хотя — когда ни одного фонаря не горит на перроне, и в окнах здания станции нет ни одного, даже тусклого, огонька... но ведь должен там кто-то дежурить? Кто-то должен... тот, кто дежурит в темноте. Знакомиться с ним решительно не хотелось, но «я же не трус?» сказал себе адмирал. «Нельзя не выяснить обстановку». Он с силой рванул на себя тяжелые на вид дубовые двери — они распахнулись с неожиданной легкостью. «Привет», сказала станция. Адмирал вошел и стал всматриваться в тьму, пытаясь найти ту самую пресловутую печку, от которой начинается пляс. Что-то серебристо блеснуло в углу... самовар! Не печка, но тоже неплохо. Досмотровые баловались чайком. А от чего, кстати, блестит самовар? Света ж никакого нет. В детстве Сашенька Колчак побаивался ночного блеска самовара... холодного, равнодушного... самовару же горячим полагается быть... зеркало? Адмирал крепко, матерно выругался. Мата он не любил, но любил все, что работает. Мат сработал. А что рядом с ночным самоваром? Стол. И за столом — обледенелые трупы в вымученных позах. Снова матерный пассаж. Трупы вежливо согласились с тем, что их нет. Адмирал даже одернул себя — могла возникнуть иллюзия, что мат всесилен, а это, конечно, было лишнее. Твердым шагом («выясняя обстановку») он подошел к столу. Рядом и под ним на полу стояла целая батарея пустых бутылок. «Барон — трезвенник и строго наказывает за пьянство», вспомнилось адмиралу и уже в смысле комментария подумалось: «Ну-ну...». А на столе валялись игральные карты. Когда-то здесь явно кипела жизнь. Адмирал зачем-то взял первую попавшуюся карту, зачем-то поднес к лицу... когда ни черта не видно, именно черт виден прекрасно. Пиковый король. В верхней половине. И он же — зеркально отраженный в нижней. Эрлик-хан? Снова матерком, чтобы рассеять наваждение? Но образованный на европейский манер и умеренно либеральный адмирал Колчак как-то совсем неожиданно превратился в суеверного монгола, с молоком матери впитавшего ненужность говорить худые слова против Эрлик-хана. Возможно, просто подействовала обстановка. Читатель — прежде, чем осуждать — ты уверен, что в ситуации, когда ты — единственная теплая точка в огромной, холодной и непредсказуемой вселенной — ты поступил бы иначе? Не прижал бы нелепо к губам пикового короля и не прошептал бы чушь: «Я пришел к тебе, и ты меня ждал. Просто подскажи что мне делать». И не услышал бы в ответ (да, в такой ситуации немудрено и услышать) шум сдвигаемых стульев, брань вполголоса — «Ездят тут, суки... неугомонные... доиграть не дают». «Братцы, а ко мне червовая пришла...» «Вечно тебя бабы выручают!» Смех. Переходящий в шелест. Ветер прокрался в оставленные открытыми двери, зашелестел валявшимися на полу газетами. Бросилось в глаза (да, в кромешной темноте — но вот как-то бросилось) и такое название — «Правда». Интересно, а товарищи, читавшие «Правду», далеко ли уехали со станции Даурия? Адмирал, как военный, знал ответ. И он его не радовал. Все-таки «правда» — русское слово. Но был тут еще и дополнительный смысл — как будто лежавшая на полу бумага подтверждала истинность слухового миража, только что имевшего место. Мол, «верь, это правда». Конечно, адмирал никогда бы не повелся на подобные, совершенно произвольные вещи. Он и сейчас не повелся. Просто выбора у него не было. Одни двери вели на перрон. А другие — в гарнизон «Даурия». С перрона никто никогда никуда не уезжал, а в двадцатиградусный мороз не уехать с него можно было только еще быстрее. Эта мысль помогла адмиралу навалиться на двери, ведшие в противоположную от перрона сторону. Черт его знает, что там... но гарнизон Даурия приятно удивил его и обрадовал. Там была жизнь! Нельзя сказать, что она прямо-таки кипела. Большинство окон в казармах были темны, многие выбиты. Но кое-где горел свет. А, значит, было тепло. И, честно говоря, это соображение вышло для адмирала на первый план. Кто именно там грелся, было неважно. Адмирал бежал, бежал очень быстро, и все-таки остановился перед приветливо, как темная пасть, открытой дверью. Никто не охранял казармы. То есть, это были не казармы по сути. А военному человеку, прежде, чем залетать с маху в казарму, которая не казарма, не мешало бы предварительно заглянуть в окно. Вон то, ближайшее освещенное. А ну-ка... адмирал с кошачьей осторожностью подкрался к окну, заглянул... но компании сладкоежек явно не было ни малейшего дела до тех, кто заглядывает в окна. На столе у них стоял огромный торт, выполненный чрезвычайно искусно: зеленый крем — лужайка, розовый крем — бегающая с сачком барышня, белый крем — порхающая бабочка. Вокруг — вкусно похрюкивающие, тянущиеся к торту рыла. Ну да, компания, сидевшая за столом, была довольно странная. Та самая, которую народная мудрость сажать за стол не рекомендует. Торт был счавкан мгновенно. А там уже несли перемену — марципановый паровоз, марципановый энергичный господин на велосипеде с огромным передним колесом и малым задним, марципановый нефтеперерабатывающий завод, наконец... чав-чав хрум-хрум. «О сделайте уже наконец мою марципановую копию и съешьте» — готов был взмолиться замерзающий адмирал. Но останавливала мысль: эти-то могут не только копию схрумкать, но и оригинал заодно. Вообще не заметив разницы. «И не треснут!» Кстати, что это за треск? Скрип? «Церлую норчь сарлавей нам нарцвистрывал...» Как будто граммофон, но какой-то странный... как сосна надломанная... а это из вон того окна. Хорошее окно, темное... граммофон заливается, а вокруг веселье... бычьи черепа, насаженные на палки... в пафосных местах начинают клацать челюстями. Не сами по себе, конечно, клацают... есть там, в темноте искусники. Они же и пластинку вручную вращают — добиваются нужного звука. Проверять — так это или нет? Ничего не хотел адмирал уже проверять. Признаем честно — его же собственная фантазия по поводу звуков, исходивших из темного окна, заставила его потерять голову, резко развернуться — и побежать прочь от казарм. В снежное поле. Не второй шаг в сугроб, так третий, а? Чтоб закрыть тему? Но и с третьего сугроба адмирал стойко поднялся и, как все поднимающиеся, увидел свет. Что-то вяло мигало, пьяно слезилось на дальнем краю снежного поля. Возникал интересный вопрос: а это тоже бред? Никакой процедуры проверки у адмирала в запасе не было, но он шел, падал, поднимался, иногда даже «бежал», оставляя следы в два фута глубиной... слезящийся огонек уточнял свою природу, превращался в крепко сбитый деревянный дом, еще не поместье, но уже точно не избу, что-то здоровое русское без крайностей... полная ахинея, но ноги уже сами взнесли адмирала на крыльцо, и он бешено заколотил кулаками в дверь. «Дверь не ломай, придурок», прозвучало из-за двери ленивое контральто. «Ручка есть. Тянуть на себя». Адмирал изо всех сил вцепился в железную скобу, изо всех сил рванул... усилие было лишним, дверь не была заперта, он опрокинулся на крыльцо, но из распахнутой двери на него пахнуло таким сладчайшим теплом, что даже опрокинутый он вбросил себя внутрь и растянулся на ветоши, явно предназначенной для вытирания обуви. «Ты — моя», сказал он ветоши. «Никому тебя не отдам». Но тянуло холодом сзади... ничего нельзя было с этим поделать... но некая благая сила (чуня этой благой силы крепко утвердилась в дюйме от носа адмирала) убрала холод. Дверь с сердитым стуком захлопнулась. Затем хозяйка чуни соизволила обратить внимание и на гостя.
— Это ж не для тебя постелено. Вставай, вставай. Ой много самогонки у меня! А пить одной скушно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ