Главное, Инка не сразу поняла даже, что с ней случилось на этом дурацком тренинге. Глупо она повела себя, прямо надо сказать. Разревелась у всех на виду, как истеричка, ну или как шестилетка какая-нибудь.
Собственно, она себя именно в этом возрасте и ощущала. Ещё, как чувствовала, идти не хотела. Но шеф сказал, как отрезал: не обсуждается, ресурсы, мол, затрачены и т. д и т. п.
Что это вообще за мода такая, тренинги какие-то придумали на работе?! Вроде как с целью профилактики выгорания и чего-то там ещё, предупреждения… повышения…, ну и всё в таком роде.
Инка, откровенно говоря, поначалу даже не очень-то и вслушивалась. Потому что не слишком верила во всю эту чепуху психологическую. И Ленка с Мариной, кстати, тоже. Ну а за Светлану Алексеевну, вообще говорить нечего. Мнения остальных Инка узнать как-то не успела. Да в этом и не было необходимости: судя по их взглядам в кругу, настороженным, беспокойным, неуверенным, удовольствием тут даже и не пахло.
Но… с руководством спорить – себе дороже, кроме того, ему, то есть, руководству, как известно, виднее.
В общем, явилась психологиня: улыбчивая, энергичная, вся из себя позитивная такая. Одним словом, как положено. И пошло-поехало. Инка и не заметила, как полтора часа пролетели. Было, в общем-то, не так уж и плохо. По крайней мере, не скучно, точно.
А потом… Потом и произошло это самое. Нужно было вспомнить какой-нибудь эпизод из детства. Типа, то, что всегда с тобой, что вспоминается ярче остального. Ну, и поделиться, так сказать, с коллегами, в данном случае участниками тренинга. К концу, они уже все, - включая Светлану Алексеевну, - поняли, как это работает.
Когда очередь дошла до неё, Инка, неожиданно, даже для себя самой, вдруг начала рассказывать про синее, шерстяное платье, которое ненавидела в детстве всей душой.
Платье обладало странной, почти мистической особенностью: оно росло вместе с ней. По крайней мере, Инке так казалось. Она не помнила, когда оно появилось у неё, возможно материализовалось из ниоткуда в момент её рождения, - а что, Инка вполне допускала такую мысль, - но носила она его практически всё своё дошкольное детство.
Платье было из тёмно-синей шерсти, с высоким воротником-стойкой, - (вот и хорошо, горло в тепле, - радовалась мать), - двумя крошечными кармашками, верх которых, как и волнистые манжеты на длинных рукавах, были оторочены белой, тоже шерстяной ниткой. Это было единственное украшение.
Но вовсе не отсутствие аппликаций и кружев вызывало в душе маленькой девочки, которой в то время была Инка бурный протест. И даже не то, что платье нещадно «кусалось», - в иные дни, Инка расчёсывала себя в тех местах, где оно наиболее плотно прилегало к телу до такой степени, что царапины вспухали и наливались малиновым огнём.
Она ненавидела его, потому что чувствовала себя в нём отвратительно. Во всех смыслах. Ей было в нём плохо физически и душевно. Надевая его, она ощущала себя жалкой, некрасивой, несчастной... Иногда ей даже казалось, что платье это душит её, ещё немного, и она просто задохнётся.
На все её мольбы мать почти не реагировала. И лишь, когда сопротивление Инки, по мнению матери, выходило за допустимые рамки, она своим учительским, хорошо поставленным голосом советовала дочери оставить свои капризы и очередной раз перечисляла несомненные достоинства платья: тепло, практично, удобно.
Неизвестно, что имела в виду мать под последним пунктом, поскольку надевая его, об удобстве Инка забывала напрочь, но что касается остального – это была чистая правда: тепло так, что даже жарко, - зимой в саду топили отлично и Инка становилась мокрая уже через минут десять после прихода. Но главный плюс, который также отмечался матерью, - правда ею со смехом, а её дочерью – с мучительной душевной болью, - почти нулевая изнашиваемость.
Инка на личном опыте однажды убедилась, что чёртово платье не брали даже ножницы. А от идеи уничтожить его, потихоньку вытягивая нити, пришлось отказаться, получив от матери хорошую затрещину.
Смешно и одновременно страшно вспоминать теперь, что тогда она всерьёз мечтала о пожаре, в котором этот ненавистный предмет её детского гардероба сгорит дотла. И она с кровожадным злорадством будет наблюдать, как оно сначала вспыхнет разноцветными искрами, задымит, затем съёжится и наконец исчезнет, оставив после себя лишь горстку вонючего, чёрного пепла.
Маленькая Инка столько раз представляла себе эту картину, что видела всё отчётливо и ярко, во всех подробностях, как на киноплёнке. И даже иногда ощущала перехватывающий дыхание запах и жар на щеках от пламени…
… И вот обо всём этом Инка вдруг рассказала прилюдно… На этом самом тренинге. И не просто рассказала, а расплакалась в конце так, как не плакала уже давно. Много лет…
А может вообще никогда с тех пор, как в детстве, со слезами, которые во множестве быстро-быстро катились из её глаз, как солёные, прозрачные горошины, умоляла мать разрешить ей не надевать ненавистное платье…
И главное, чего она никак понять не может, почему из всего того, что можно было сообщить о своём детстве, - в общем-то, если и не совсем счастливом и безоблачном, то вполне себе обычном и даже во многом хорошем, - она рассказала именно эту историю про синее платье?!
И почему даже сейчас, спустя много лет, когда речь заходит о детстве, её рука непременно тянется к шее: почесать, погладить ужаленное синим, шерстяным призраком место??
Это она поняла уже позже. После тренинга. Раньше, даже не осознавала, почему так поступает.
… Да кому вообще нужны эти психологи с их тренингами?! Только душу бередить, в самом деле… У неё, у Инки, если хотите знать, и без них всё в полном порядке…
