Из записной книжки Петра Ивановича Бартенева
12 апреля 1889 года в Одессе дожил (sic) свой век преемник князя Воронцова (Михаил Семенович) на тамошнем генерал-губернаторстве, граф Александр Григорьевич Строганов. Его долговечность дошла до того, что когда в газетах появился некролог с подробным с изложением его служебного поприща, граф прочел свой некролог, сделал некоторые поправки и жил потом еще несколько лет.
Граф Александр Григорьевич принадлежал к числу немногих людей, которым любо казаться хуже, нежели они на самом деле. В Одессе он никому не подавал руки; будучи председателем тамошнего "общества истории и древностей", он не снимал шапки в заседаниях. В городской думе сиживал с ним рядом, в течение многих лет, какой-то простолюдин, и попросил однажды у него позволения понюхать табаку из его открытой табакерки.
Граф, отсыпав ему на ладонь табаку, сказал: - Бери, а табакерку не погань грязными пальцами. По изданию "Архива Князя Воронцова", приехав в Одессу, я пользовался вниманием графа до того, что он однажды пожал мне руку.
Это разгласилось, и городской голова Григорий Григорьевич Маразли говорил мне: - Представьте, он и министрам не подает руки, и кто-то из Петербургской знати, удостоившись его рукопожатия, заказал себе особую перчатку и хвастал ею в Одессе.
Резко оборвать собеседника было ему за обычай, доброту же сердца своего он любил скрывать. Иван Устинович Палимсестов, долго служивший в Одессе во время его генерал-губернаторства, передавал мне черты его щедрой, непоказной благотворительности.
Три брата графы Строгановы дожили до глубокой старости. Ежегодно съезжались они на минеральных водах в Теплице, один из Одессы, другой (Сергей Григорьевич "Серый") из Петербурга и третий (Алексей, наиболее даровитый из них, бывший посланником в Лиссабоне) из Парижа. Свидевшись, они складывали числа лет своих, и выходило слишком 250.
У них было еще два брата, Валентин, умерший юношей, и Николай, который однажды во дворце прибил камер-лакея, и за то, по заявлению отца своего, был сослан в Пензенскую деревню, где и кончил дни свои.
Отец их (Григорий Александрович), скончавшийся тоже в глубокой старости, знаменитый дипломат и опекун детей А. С. Пушкина, получил европейскую известность и "в полях цитерейских": вдову, мать Дон-Жуана, похвалявшуюся перед сыном своею добродетелью, Байрон заставляет сказать, что и графу Строганову не удалось соблазнить ее.
Одним из плодов любви его была Идалия Григорьевна Полетика (говорят, от гречанки). Она жила, с ним в Одессе в доме его на приморском бульваре, и однажды, когда я спускался от него к выходной двери, слуга спросил меня на лестнице: - Разве к сестре (?) не зайдете? Я только видел ее, но не знал: ей было достаточно, что я печатал о Пушкине, чтобы не желать моего знакомства.
Она ненавидела Пушкина. Нрава она резкого или что французы называют acariâtre. Муж ее (Александр Михайлович Полетика) некогда служил в кавалергардах. Это был наглец. Во время Польского похода 1831 года он живился на счет графа Дмитрия Николаевича Шереметева и даже завладевал его вещами и самой походной палаткой.
Приятелем ему был кавалергард, убийца Пушкина, Дантес. Пушкин же часто бывал в обществе кавалергардов, и Татьяна Васильевна Шлыкова, вспоминая Пушкина, говаривала, что в театре встречала она его постоянно с кавалергардами.
Покойная княгиня Вера Федоровна Вяземская обвиняла Идалию Григорьевну Полетику в том, что она сводила Дантеса с Натальей Николаевной (Пушкиной), которая с ужасом рассказывала княгине Вяземской, что однажды она нарочно оставила ее у себя вдвоем с Дантесом, и что ее спасла вбежавшая в комнату девочка, дочь Полетики.
Смешно и для г-жи Полетики позорно, что ныне, в глубокой старости, она не стыдится клясть Пушкина. Она говорит, что ее оскорбляет воздвигаемая в Одессе статуя Пушкина, что "она намерена поехать и плюнуть на него, что это был изверг" и т. д. Елена Григорьевна Шереметева, недавно навестившая в Одессе престарелого деда своего графа А. Г. Строганова, любя и хорошо зная поэзию Пушкина, была изумлена этими отзывами.
Полетика заявляет большую нежность к памяти Натальи Николаевны. Она рассказывает, что однажды они ехали в карете и напротив сидел Пушкин. Он позволил себе взять ее за ногу. Наталья Николаевна пришла в ужас, и потом, по ее настоянию, Пушкин просил прощения у нее. Есть повод думать, что Пушкин, зная свойства г-жи Полетики, оскорблял ее и что она, из чувства мести, была сочинительницею анонимных писем, из-за которых произошел роковой поединок.
Граф А. Г. Строганов, вторя "сестре" (?) (которая отчасти им командует), отзывается о Пушкине полупрезрительно, как о каком-то рифмоплете. Он говорит, что "после поединка он ездил в дом раненого Пушкина, но увидал там такие разбойнические лица и такую сволочь, что предупреждал отца своего не ездить туда".
Этот отец был двоюродным братом тещи Пушкина, Натальи Ивановны, которая, вопреки своему внебрачному происхождению, была фрейлиною высочайшего двора. Вдова его дяди, Наталья Кирилловна Загряжская, не так относилась к Пушкину.