Каждый день, прям как белый человек, я должен был как штык предстать перед смотрителем в восемь утра.
Работу на кладбище сложной точно не назовешь – нас делили на бригады по двое человек, вручали инструменты: кирка, лопата, лом, метр. Смотритель показывал место, за три четыре часа мы выкапывали могилу. Работали поочередно. Если оставалось время, шли в сторожку, рубились в карты, часто пили. Я ближе всего сошелся с Растишкой – он младше меня на четыре года. Прозвище к нему приклеилось из-за длины ног. В школе он учился плохо. Нет, глупым он не был, просто его иногда клинило на посмеяться минут на десять.
Иногда приезжал начальник Палыч, как бы с проверкой, грозно шевеля густыми седыми бровями, не вылезая с машины, расспрашивал о кладбищенских новостях и укатывал на своём черном мерсе. Иногда в конторе Палыч любил посидеть и выпить с копальшиками.
Похороны приезжали в основном к часу. Дул ветер – предвестник выноса. Через десять минут внизу на горизонте появлялся кортеж. Вереница машин ползла, неся с собой гнетущую энергию скорби и чем она была плотней, тем ужаснее нас что-то ожидало. Бывало откроется дверь катафалка, оттуда раздавался истошный визг.
– Куда, бедный ты мой, как я без тебя. Ты же обещал?! – От внезапной атаки холодело внутри и вздрагивали жилы, хотелось бежать, чтобы не видеть, как смерть затаскивает в могилу чью-то любовь всей её жизни.
Прощание длилось минут двадцать. За это время от рыданий и истерических криков, нервы оголялись. Гроб мы опускали со скрежетом в зубах. А женщина кричала.
– Что вы делаете?! Не закапывайте Коленьку! Коля! Прости! – Особо впечатлительные вставали в ступор. Дети падали в обморок. Всё это было энергией, неким таинственным вихрем, что обнимало нас.
После пережитого отношение к могильным деньгам складывалось иное, нежели к заработанным другим способом. Было в этом что-то склизкое, складывался круговорот: копать, чтобы есть, жить, чтобы копать. Из этой массы тысяч могил, ежедневно крутящегося конвейера, выделялись особые. Они начали говорить.
Сложно сказать, как. У каждого бывает по-своему. Копарь Коля средь бела дня видел призраков. У кого-то был нюх на алкоголь, оставленную на могилах. Большинство копщиков жестко пили и к религиозным течениям относились прохладно.
Что для меня было первым шоком? Шока не было. Присутствовал страх. Что-то я делаю неправильно. Одолеваемый алчностью, я близился к перспективе, опуститься на дно, из которого не удалось бы вырваться.
Я по-настоящему испугался, когда оставил следы на дне могилы и на следующий день вспомнил о том. Я предположил, что след моих сапог стал порталом, теперь он связал меня с могилой. Пошли изменения в психике. Направленность сознания на тему смерти. Когда живешь одним кладбищем и создаешь культ. Я выяснил что существует глаз. Он всегда наблюдает за мной. Где бы я не находился, его тень преследует меня. Я имею черное одеяние. Доходило до того, что я не мог брать на руки маленьких детей. Мне казалось, что своей черной энергией могу нанести им урон.
Кладбищенский конвейер неумолимо крутился, я был его основным звеном и не представлял себе другой жизни.
Через много лет я уже успел поработать во всех фирмах города. Усвоил везде одно и тоже – гонка и добыча денег. Начальники лишь на первый взгляд чем-то различаются, в самом деле они заключают контракт с совестью. Самые успешные имеют подземелья, наполненные монстрами. Ко всему как бы, привыкаешь что ли.
Где-то посередине истории мы хоронили дедушку… Копать песок оказалось просто, занимало чуть больше полутора часов. Пробил час выноса, на кладбище заехала вереница машин во главе с газелью-катафалком. Первая могила был недалеко от сторожки. Меня слегка трясло. Мы выгрузили гроб, поставили на табуретки и отошли в сторону скручивать полотенца, на которых предстояло опускать гроб. Как обычно, перед мероприятием мы выпили пару соточек, потому я скручивал полотенца яростно нажевывая серу.
Народу было много, женщины выли, кровь стыла в жилах. Водители из наших подошли к гробу с крышкой, попросили закончить прощание, закрыли-защелкнули и мы, продев под гробом полотенца, понесли его в сторону могилки. Мы с Растишей заносили ту часть, где голова, более широкую и тяжелую, мы же качки, а мужики шли впереди с ногами – они уже почти было начали их опускать в могилку… Я пыхтел и смотрел вперед, в спину Растиши, Бряк, как проваливаюсь в могилу – обвалился песчаный край. Пот из пор моей кожи брызнул как слезы из глаз. «Это какой-то конец» - успело промелькнуть в голове. Как сверху меня придавил, следом летящий гроб. Он хотел перевернуться, а задержался, стукнув по моему черепу, словно в назидание. Тут то я и просветлел. Так нельзя, драть деньги с несчастных людей, вести себя безбожно, померк мир денег, я передумал стать богатым.
Мужики вытащили гроб, следом и меня просветлённого. Все, что потом происходило – было как в тумане и на автомате. Мы подвыровняли положения гроба в могилке, попросили людей кидать три горстки издалека. Когда все присутствовавшие выполнили сей ритуал, мы приступили к закапыванию. Я озирался по сторонам, сдувая соленый пот, устремившийся со лба в глаза, в ушах гудело, я не втыкал в происходящее, зато исправно втыкал лопату в гору песка, посылая одну за другой кучки на гроб, которые с грохотом падали на его крышку, постепенно скрывая его от глаз ревущих родственников.